«Слово пацана» сто лет назад: хулиганские группировки в России начала XX века

Кто такие хулиганы и откуда они взялись?

По поводу происхождения термина «хулиган» у исследователей нет консенсуса, но в русский язык оно совершенно точно пришло из английского. Дальше корни теряются: по одной из версий, явление получило имя в честь Патрика Хулигена, лондонского бандита ирландского происхождения, по другой — в честь ирландской уличной банды Hooley gang. (Забавно, что во французский язык это слово пришло в 1920-е годы уже из русского — и означало, согласно словарю Le Grand Robert, «молодого противника советской власти»). Как бы там ни было, уже в конце XIX века словечко появилось в российской печати и официальных документах. (Параллельно в том же значении пытались использовать французское слово «апаш», но оно не прижилось).

Само явление, которое оно обозначало, было гораздо, гораздо старше. «Озорство» и «проказы» были традиционным развлечением на Руси еще в XVI–XVIII веках, а то и раньше. Если верить воспоминаниям путешественников, едва ли не любое народное гуляние заканчивалось тем, что «…того-то убили, того-то бросили в воду». Кроме стихийных потасовок, веками существовали и организованные кулачные бои — еще одно традиционное развлечение и крестьян, и городских окраин. В допетровские времена власти пытались запретить кулачные бои, но Петр, сам любитель жестоких развлечений, относился к уличным беспорядкам довольно либерально. Не сумели (или не особенно старались) их искоренить и в последующие годы.

Но к началу XX века хулиганство в крупных городах — а особенно в Петербурге — достигло невиданных масштабов. Начиная с отмены крепостного права миллионы крестьян хлынули в большие города, но далеко не все из них смогли там по-настоящему обосноваться. Те, кому повезло меньше, пополнили ряды маргиналов — неквалифицированных рабочих, бедняков, бродяг. Прибавьте к этому огромное количество беспризорников, причем не только сирот, но и сыновей тех самых рабочих, которым — с рабочим днем по 10–12 часов — было не до присмотра за детьми. А еще ремесленных учеников и подмастерий, которые сбежали от жестокости хозяев и не стремились вернуться в родные деревни.

Эти переполненные энергией и злостью неприкаянные молодые люди образовывали хулиганские объединения. Так из стихийного «озорничания» хулиганство стало превращаться в своего рода субкультуру.

Важно не путать ее с криминальной культурой. От профессиональных преступников хулиганов отличала мотивация (вернее, ее отсутствие): они совершали правонарушения без видимой выгоды и предварительного плана, просто получая удовольствия от процесса, «из озорства». Впрочем, это не означало, что преступления хулиганов были менее тяжкими: порой они не гнушались убийствами (которых «профессиональные» воры как раз старались избегать).

Дореволюционные хулиганские группировки

Итак, в начале XX века хулиганы начали объединяться в группировки. Вместо отдельных задир и пьяных компаний, которые от нечего делать пристают к прохожим и бьют стёкла, появлялись организации с четкой иерархией. У них были собственные «кодексы чести», правила поведения, кое-где — общая касса и даже «униформа». Заломленный картуз, из-под которой свисает тщательно уложенная челка, заправленные в высокие сапоги брюки, свисающая с губы папироска, кашне вокруг шеи — по этим признакам петербуржцы того времени легко узнавали хулиганов. Цвет шарфика символизировал принадлежность к той или иной группировке.

Их в предреволюционном Петербурге было несколько. Особенно много — на Петербургской стороне, которая в те годы стремительно превращалась из огромной промзоны в фешенебельный район (активное жилищное строительство здесь началось с возведением в 1903 году Троицкого моста, до этого Петербургская сторона считалась промышленной окраиной). Именно здесь, где новые роскошные дома соседствовали с промзонами и пустырями, появились одни из первых организованных хулиганских группировок: «рощинцы» и «гайдовцы», которые контролировали Большой проспект и окрестности. Отличить их можно было, как водится, по шарфикам: у «рощинцев» шарфик был красный, а картуз надвинут на левое ухо, у «гайдовцев» — синий, а картуз надвинут на правое.

Позже хулиганские группировки стали возникать и в других районах: «вознесенцы», «песковцы», «владимирцы» и другие. Самыми опасными районами были Вознесенский проспект, Садовая за Сенным рынком, район Нарвских ворот, Пески, Лиговка, периферия Петроградской стороны и Васильевского острова. Причем представители более старых группировок ворчали, что у молодых нет ничего святого: вытаскивают оружие по поводу и без, не брезгуют криминалом, то ли дело мы…

Чем же, собственно, занимались все эти группировки? На это исчерпывающе отвечает «Журнал министерства юстиции» за 1913 год: «праздношатайство днем и ночью с пением нецензурных песен и сквернословием, бросанием камней в окна, причинение домашним животным напрасных мучений, оказание неуважения родительской власти, администрации, духовенству; приставание к женщинам, мазание ворот дегтем, избиение прохожих на улице, требование у них денег на водку с угрозами избить, вторжение в дома с требованием денег на водку, драки; истребление имущества, даже с поджогом, вырывание с корнем деревьев, цветов и овощей без использования их, мелкое воровство, растаскивание по бревнам срубов, приготовленных для постройки».

Кроме того, хулиганы «отправляли естественные надобности среди публики, появлялись голыми, бросали в глаза нюхательного табаку, тушили свет в общественных местах, устраивали ложный вызов пожарных, срывали плакаты, портили памятники, ломали почтовые ящики, подпиливали телеграфные столбы…»

В общем, в основном это была «бессмысленная и беспощадная» деятельность: грабежи, правда, тоже случались, но не были самоцелью.

Кроме того, группировки тщательно охраняли свои территории от конкурентов и дрались друг с другом в случае конфликта интересов. Враждующие группировки могли объединяться во временные коалиции для борьбы с более мощным противником: например, хулиганы из разных районов Васильевского острова совместно противостояли хулиганам Петербургской стороны. Существовали и «нейтральные территории». Например, Александровский парк, где тогда работал Народный дом императора Николая II: в нем устраивались танцы, антрепризы и другие незатейливые «народные развлечения». Здесь приставать к прохожим «имели право» представители любых группировок, а конфликты между группировками не приветствовались.

Куда же смотрели полиция и власти? Многие годы они просто игнорировали проблему: по всей видимости, считая, что пусть уж лучше молодежь «выпускает пар» в драках и мелких безобразиях, чем бунтует против власти. Но после того как хулиганство разрослось до невиданных масштабов — и особенно после того как в 1905 году стало очевидно, что хулиганствующая молодежь охотно присоединяется к протестам — было уже поздно: полиция не в состоянии была контролировать хулиганские группировки. «Со всех концов России, от Архангельска до Ялты, от Владивостока до Петербурга, в центры летят сообщения об ужасах нового массового безмотивного преступления… Деревни охвачены ужасом, города в тревоге», — писал в 1913 году корреспондент «Журнала министерства юстиции». Решить эту проблему удалось только в СССР, да и то далеко не сразу (и не полностью).

К тому же «хулиганства» еще не было в Уложении о наказаниях, и не существовало даже его юридического определения. Общественная дискуссия на этот счет, впрочем, велась, но юристов ставила в тупик бесцельность хулиганских преступлений. В 1914 году для обсуждения этой проблемы даже собрался Съезд русской группы международного союза криминалистов. Участники съезда пытались хотя бы сформулировать признаки хулиганства (хотя некоторые высказались в том смысле, что «хулиганство характеризует не внешний мир действий и фактов, а мир внутренних переживаний» и поэтому признаки эти выделить невозможно), но к единому решению не пришли. Годом ранее, в 1913 году, Министерство юстиции подготовило и представило в Думу законопроект о борьбе с хулиганством — но определение хулиганства в нем было так размыто, что проект был раскритикован и отвергнут. Соответствующая статья в Уголовном кодексе появилась лишь в 1922 году.

Советские хулиганы

В период гражданской войны и военного коммунизма число хулиганов резко снизилось. Как объясняет это историк Наталья Лебина в книге «Повседневная жизнь советского города: Нормы и аномалии. 1920–1930 годы», люди, склонные по своему темпераменту к хулиганским проявлениям, в эти годы могли найти другое применение своей энергии, примкнув к любой из сторон; да и политика военного коммунизма предполагала серьезные последствия за любую хулиганскую выходку.

Зато в годы НЭПа масштабы хулиганства выросли как никогда. По данным НКВД, в 1925 году на каждые 10000 человек в РСФСР приходилось 3.2 случая зафиксированных хулиганских действий, в 1926 — 16.7, в 1927 — 25.2. Это было неудивительно: Гражданская война породила миллионы беспризорников, подростков и молодых людей, у которых было мало иных возможностей для социализации. Это подтверждается статистикой: основную массу хулиганов составляли молодые люди до 25 лет.

Расплодились хулиганские группировки: если до революции они существовали в основном в столицах, то теперь возникали повсеместно. Как и раньше, они чаще всего были «привязаны» к конкретным районам, но теперь собственные хулиганские объединения возникали даже в школах. (Доходило до того, что некоторые школы приходилось на время закрывать из страха и перед «своими», и перед «чужими» хулиганами).

Были у советских хулиганов и фирменные внешние атрибуты: брюки клеш с разрезом сбоку, зашитым черным бархатом; кепка с большим козырьком или шапка-финка с развязанными тесемками; куртка, похожая на матросский бушлат; «финка» на поясе. Интересно, что этот образ был явно списан с образа революционного матроса.

Хулиганские объединения радикализировались: теперь они не просто избивали прохожих или приставали к девушкам на бульварах. Так, в Казани группа хулиганов сорвала агитационный полет, закидав самолет и пилота камнями; в Новосибирске хулиганы разогнали комсомольскую демонстрацию; в Пензенской губернии — систематически разбирали железнодорожное полотно и подкладывали шпалы на пути поездов и таким образом только за весну 1925 года пустили под откос три поезда. Хулиганские шайки врывались в рабочие клубы и кинотеатры, терроризировали посетителей, устраивали драки. Дебоширили хулиганы даже на производстве: избивали инженеров и мастеров, приставали к работницам, «ради шутки» выводили из строя станки. В информационных сводках ОГПУ то и дело появлялись сообщения вроде таких: «в отдельных районах население настолько терроризировано, что опасается вечером выходить на улицу», «за последнее время участились случаи хулиганства на окраинах города, даже ходить вечером небезопасно». В некоторых городах начали впервые с 1905 года закрывать на ночь все сады: после наступления темноты в них стало слишком небезопасно. Со времен Гражданской войны осталось много неучтенного огнестрельного и холодного оружия, которое совестские хулиганы пускали в ход гораздо чаще, чем их дореволюционные предшественники.

Но одним из самых распространенных преступлений хулиганских объединений стали групповые изнасилования. Квинтэссенцией стало «чубаровское дело»: 21 августа 1926 года хулиганы в сквере «Сан-Галли» изнасиловали двадцатилетнюю работницу пуговичной фабрики, причем в изнасиловании приняли участие как минимум 30 человек. Это была очень резонансная, но далеко не единственная история: волна совершенно чудовищных групповых изнасилований в те годы прокатилась по всей России.

Как советская власть боролась с хулиганством

В первые годы советской власти на хулиганство смотрели сквозь пальцы, хотя, справедливости ради, уже тогда это понятие (и наказание за него) появилось в уголовном кодексе. Но наказания за хулиганство поначалу были мягкими и никого не останавливали. Более того, по мнению некоторых исследователей, в каком-то смысле хулиганство поначалу отвечало линии партии: тут и бунтарство, и презрение к «мещанским ценностям», и агрессия по отношению к интеллигенции и «буржуям»-нэпманам. А некоторые чиновники и прямо приказывали подчиненным «при привлечении к ответственности замеченных в хулиганстве проводить классовый подход…» (то есть проявлять снисхождение к представителям «правильных» классов).

Только с «чубаровского дела» власти взялись за хулиганов всерьез. Для «чубаровцев» устроили показательный процесс. Надо сказать, что обычно в те годы за изнасилования выносили очень мягкие приговоры: согласно статье 169 УК от 1922 года, за него предусматривалось от 3 лет лишения свободы (единственное отягчающее обстоятельство — самоубийство потерпевшей: тогда дадут пять), но в реальности многие отделывались даже условными сроками. Но «чубаровцев» обвинили по другой статье: 76-й (организация и участие в бандах и организуемых бандами разбойных нападениях), а за нее уже полагалась высшая мера. В результате семерых преступников приговорили к расстрелу (двоим, правда, заменили высшую меру на 10 лет заключения), остальных 19 отправили в Соловецкий лагерь особого назначения.

С этого момента отношение к хулиганам изменилось: никакого снисхождения к ним уже не было, хулиганы рассматривались как «классовые враги». В 1930-х хулиганские деяния в суде все чаще стали рассматривать сквозь «политическую» призму, а за это уже грозили совсем другие сроки. Так, на процессе по делу братьев Шемогайловых обвинение настаивало, что хулиганы не просто спьяну терроризировали прохожих, а имели своей целью «запугать лучших ударников, подорвать дисциплину на нашем социалистическом предприятии, как можно больше навредить делу социалистического строительства». Во второй половине 1930-х едва ли не все деяния хулиганских группировок уже рассматривались как «участие в контрреволюционной организации» и проходили по статье 58. Только тогда хулиганство пошло на убыль (но, конечно, не исчезло совсем).