Безумные композиции из кукол Барби, пересадка козлиных тестикул как лекарство от импотенции и судебная тяжба из-за ампутированной ноги: 5 диких документальных фильмов для тех, кто скучает по Джо Экзотику

1. «Кто нашел, берет себе» Брайана Карбери и Клэя Твила, 2015

У мужика была нога, он ее любил; он ее завялил, а потом пропил. «Кто нашел, берет себе» — это реальная история из Северной Каролины о том, как же двое прекраснодушных обитателей американской глубинки дошли до того, что устроили судебную тяжбу на несколько лет о том, кому же принадлежит ампутированная нога — тому, кто ее холил и лелеял вплоть до момента травматичного расставания, а затем по неосторожности продал вместе с барбекю-грилем, или же тому, кто ее вместе с этим грилем выкупил за бесценок, а теперь зарабатывает на ней, разъезжая с этим экспонатом по всему штату. За доллар он покажет ее лично вам, за половинку — вашему ребенку.

В дополнение к и без того роскошной мизансцене, действующие лица прекрасно понимают, что это их первая и последняя возможность «попасть в телевизор», а потому выговариваются как в последний раз и рисуются изо всех сил.

Ни на секунду не забывая о том, что снимается фильм, они пытаются по мере возможности усилить кинематографичность каждого момента. Герои будто помимо воли режиссеров создают пародию на документальное кино, а их безумный местный акцент им в этом только помогает.

Вообще акцент здесь — отдельный предмет для обсуждения: вероятно, он так же отличается от обычного английского, как и судебное разбирательство об ампутированной вяленой ноге от обычного дела о разделе имущества после развода. В нашем случае все в конечном итоге подчинено стержневому вопросу: «А чья нога?», или, если сформулировать более общо, «Какого хера?»

Показанный в 2015-м на фестивале «Сандэнс» фильм «Кто нашел, берет себе» не вызвал тогда особого ажиотажа и даже не собрал наград — простая телевизионная картинка никого не впечатлила, а до бума зрительского документального кино оставалось еще пять лет, в течение которых режиссеры так и не смогли создать ничего сопоставимого, хотя и не сидели без дела, что доказывает: дело тут в самой истории и колоритных персонажах, а не каких-то кинематографических навыках.

Главные герои фильма, Шэннон Уиснент и Джон Вуд, прошли по всем кругам американского медиа-ада, от заголовков местных газет до федеральных шоу по типу «Суда присяжных» и утренних тв-передач, везде разыгрывая одно и то же «Отдай!» и «Не отдам!», «Мое!» и «Нет, мое!», «Вас ничего не смущает?» и «Нет, все нормально, моя же нога. У меня в руках. Все хорошо».

То, как проходит их противостояние, гораздо интереснее его исхода: такая панорама жизни реднеков прежде встречалась разве что у раннего Хармони Корина, так что если кто смотрел и хочет вновь в такое погрузиться, но не рыдать потом от безысходности полночи, то эта документалка — отличный вариант.

2. «Дьявол и Дэниел Джонстон» Джеффа Фойерцайга, 2005

Дэниела Джонстона любил Курт Кобейн, Дэниела Джонстона слушает Лана дель Рей, Дэниел Джонстон, несмотря на свой диагноз, даже был на MTV. А диагноз у него такой: маниакальная депрессия и шизофрения. Не те, из-за которых поп-звезды рассказывают об абстрактных «темных периодах» жизни и которыми оправдывают свое хамское поведение, а те, из-за которых людей годами держат дома или даже в психлечебницах взаперти, что, несомненно, сказывается на всем их дальнейшем существовании.

Впрочем, и среди таких героев Джонстон не первый и не последний, до него был Сид Барретт, после него, пусть и не в таком тяжелом состоянии, была Шинейд О’Коннор, такие музыканты были и будут, но даже здесь наш герой выделяется из общего ряда: его лоуфай-фолк о преодолевающей все преграды любви ко всему сущему звучал настолько искренне и даже немного по-детски, что обезоружил миллионы людей по всему миру.

Джефф Фойерцайг, до этого снявший документальные фильмы о Джоне Хендриксе (нет, не родственник) и Half Japanese, а между этим зарабатывавший производством рекламных роликов для крупных компаний, создал, по выражению критиков, не столько фильм, сколько нечто, пытающееся трансформировать сознание в форму, доступную для просмотра на экране.

Несмотря на формальное следование хронологии событий, Фойерцайг не пытается рассказать историю, он просто показывает разные обрывки случившегося, проигрывает аудиодневники Джонстона, любительские видеозаписи с его концертов, архивные кадры из лечебницы. Есть интервью с родственниками, куда же без них, и видеозаписи из детства.

Характеристика Джонстона как «психически больного музыканта» не исчерпывающая: он также был талантливым художником, мультипликатором, снимал короткометражки. У него были любимые девушки, были злейшие враги. Некоторые, очевидно, выдуманные, но Фойерцайг показывает это без капли обесценивания, напротив, с любовью и сочувствием.

Джонстон, несмотря на все свои проблемы, несмотря на детское восприятие мира, в 1990-е стал «героем MTV», но в мире без интернета было тяжело развивать карьеру, безвылазно сидя в лечебнице, а потому он так и остался представителем аутсайдер-арта, направления, к которому относят все, что не укладывается в общепринятые рамки.

Именно таким был и Дэниел Джонстон, «остинский Боб Дилан», буквально все песни которого были так или иначе посвящены любви, а сам он попеременно то выступал на сцене, то отлеживался в палатах с мягкими стенами. В 2019 году, спустя 14 лет после съемок фильма, он скончался от сердечного приступа.

3. «Человек, чье сознание взорвалось» Тоби Эмайса, 2012

Драко Охо Зархазар сидит на брайтонском пляже голышом на гальке. Драко — пожилой тучный мужчина, все его тело покрыто татуировками, он разговаривает с кем-то за кадром. «А член тоже татуированный?» — спрашивают его. «Да, у меня там роза», — довольно ухмыляясь, отвечает Драко.

Так начинается история последних дней жизни Драко Охо Зархазара, эксцентричного брайтонского старика, некогда работавшего с Дали и Джарменом, а ныне разгуливающего во всем своем великолепии по, кажется, единственному городу, готовому принять его таким, какой он есть — по Брайтону, ЛГБТ-столице Великобритании.

У Драко есть некоторые проблемы со здоровьем. Главная из них — он ничего не помнит о прошедшем дне. Кто смотрел «Мементо» Нолана, помнит, что там у главного героя все самое важное было записано в виде татуировок на теле. Это единственное сходство между кинематографической фантазией и реальной жизнью — все главные истины Драко вытатуированы у него на руке, они всегда рядом. Зархазар спокойно относится к этой особенности своего сознания, ему очень нравится место, где он живет, и все, чего он хочет — спокойно дожить свой век.

Режиссер картины, Тоби Эмайс, не только пытается взять интервью и снять фильм — он будто бы становится опекуном главного героя. Эмайс больше известен как создатель передач о маргинальном искусстве для британского ТВ. Этот фильм — его первый и на данный момент последний опыт создания полнометражного кино.

Не наблюдатель, но активнейший участник, он, не выпуская камеры из рук, организовывает Драко встречи с его оставшимися в живых родственниками, ходит с ним к врачам, пытается прибраться в его жилище, насколько это возможно в месте, где все испещрено заметками о прошлой жизни.

«Что это, зачем тебе это все?» — спрашивают главного героя о бесчисленных фотографиях, развешанных по дому. «Это вся моя жизнь, я восстанавливаю ее каждый день», — с виноватой улыбкой отвечает тот. Этот фильм — выдержки из интимного видеодневника, где четвертой стены не существует, а откровенность — на грани явного оскорбления как зрителя, так и памяти главного героя.

В памяти Драко Охо Зархазара уже нет никакого Дали, нет никакого Джармена, они давным-давно ушли, есть только старичок, каждое утро воссоздающий себя, чтобы вечером вновь рассыпаться осколками давно прошедших дней, и этот фильм — будто урок любви, запоздалое «да, нам с тобой тяжело, но мы любим тебя любым».

4. «Волшебный мир» Джереми Уоркмена, 2014

Временами Ал Карби, пожилой американский художник, поневоле проведший многие годы в социальной изоляции, выглядит как старший брат Геннадия Горина, и, сложись его жизнь иначе, возможно, именно к этому бы все и пришло, но нет, различий все же больше, чем сходств, а штат Мэн бесконечно далек от города Орла.

Аутсайдер в истинном значении этого слова, Карби десятки лет посвятил искусству, единственным потребителем которого были стены его подвала. Он делал костюмы для кукол Барби, собирал композиции из их переломанных силуэтов, фоном для которых были безумные газетные коллажи, жуткие и милые, трогательные и отталкивающие, собирающие воедино то, чему, казалось бы, не суждено быть вместе — по крайне мере, в этой реальности.

Коллажи стали его способом общения с миром — как с условно нашим, так и с потусторонним, они превратились в неподдающиеся дешифровке стихотворения из обрывков первых полос. Карби отправлял их, кажется, единственному человеку, которому до него было дело — режиссеру-документалисту Джереми Уоркмену.

Они встретились в 2002 году, и все последующие годы Уоркмен так или иначе копил материал. Больше монтажер, чем режиссер, он подрабатывал на телевидении и параллельно продолжал работать над несколькими собственными проектами. Снимая часы и часы материала, он не знал, что пойдет в дело, а что в расход: к примеру, для своей последней ленты «Мир у твоих ног» Уоркмен отснял 600 часов, из которых смонтировал полуторачасовой фильм.

Работа над остальными проектами велась таким же образом — элементарным, даже примитивным наблюдением за невероятно разговорчивыми героями — не важно, Филлип ли это Коппола из короткометражки «Одно на уме» 2005-го, поставивший себе целью зарисовать в деталях каждую станцию нью-йоркского метрополитена, Мэтт Грин из «Мира у твоих ног» 2018-го, несколько лет обходящий каждую улицу Нью-Йорка, или же Ал Карби, старик из штата Мэн, всю свою жизнь посвятивший творчеству и даже не пытавшийся поделиться им с публикой, из «Волшебного мира» 2014-го. Всех героев Уоркмена объединяет одно — невероятная одержимость теми вещами, до которых нет дела буквально ни одной душе на белом свете.

Случайное знакомство Карби и Уоркмена стало счастливым билетом для обоих — один получил хорошего друга и невероятную историю в придачу, благодаря которой смог прорваться на главные кинофестивали мира, а другой так и вовсе обеспечил себе бессмертие — хотя плоды его творчества уже несколько лет как, к несчастью, превратились в донные отложения североамериканских речушек с индейскими названиями (дом Карби снесен, а все его имущество продано в счет покрытия долгов), изображения этих плодов, присовокупленные к истории жизни Ала Карби, продолжают находить своих фанатов по всему миру.

Уоркмен, собирая, монтируя своеобразный портрет художника в старости, старательно избегает оценочных суждений: Карби похож одновременно и на маньяка, и на любимого дедушку из деревни, вроде и юродивый, а вроде во всем отдает себе отчет. Ответ на вопрос, кто же он такой, кроется где-то в слабом голосе, повторяющем раз за разом: «I’m a creative person, I’m a creative person», в блуждающей полуулыбке, в мягком, будто сделанном из ваты лице, и, само собой, в его картинах.

«Волшебный мир» — это торжество единения формы и содержания: то, что рассказывается, идеально соотносится с тем, как это делается. Избегая телевизионных «говорящих голов», насыщая фильм всевозможными поделками Карби, плодами его творчества, приспосабливая их к отображению на экране, Уоркмен создает больше, чем просто фильм.

В какой-то момент там появляются другие его короткометражки, ранние, а затем они уступают место тем фрагментам, что снял сам Карби — не то чтобы автофикшн, но почти. В фильме встречаются, наслаиваются друг на друга все возможные кинематографические техники, несколько авторов и несколько проектов. Но главное, что все это остается цельной историей, проникнутой любовью к герою, Алу Карби, невольному исследователю бескрайнего подвала американской мечты, создателю своего собственного волшебного мира, погрузиться в который и предлагает зрителю Джереми Уоркмен.

5. «Яйца!» Пенни Лейн, 2016

Последней в этой галерее жизнеописаний замечательных людей будет фигура доктора Джона Ромулуса Бринкли, с нежностью и сочувствием описанная в документалке «Яйца!». Доктор Бринкли, в отличие от музыканта Джонстона или художника Карби, не аутсайдер, он четко знал, чем хочет заниматься в жизни, как на этом можно заработать, и, на определенном этапе весьма преуспел.

Доктор Бринкли сделал себе имя на лечении импотенции, причем боролся он с этим недугом путем пересадки мужчинам половых желез домашних козлов — отсюда и название фильма.

Не отягощенный морально-этическими дилеммами, Джон Бринкли, будучи еще только простым аптекарем, соглашается с одним из своих клиентов в том, что у домашних козлов за окном чрезвычайно увлекательная половая жизнь и что людям определенно не хватает частички козлиной энергии в этом деле. Способ приобретения этой энергии избирается самый очевидный и самый радикальный — пересадка части гениталий.

Далее выясняется, что не совсем гениталий, да и не совсем пересадка, но это уже незначительные детали: люди в пересказе новостей о чудо-докторе таких подробностей не касались. Пользуясь восходящими потоками народной молвы в среде «глубинного народа», не в России выдуманного, Бринкли взбирается на вершины коммерческой медицины своего времени — двадцатых-тридцатых годов ХХ века.

Пенни Лейн в этом фильме не в первый и не в последний раз седлает своего любимого конька — через фокусировку на тех или иных поп-культурных явлениях она показывает эпоху, время жизни этих фигур в американском пространстве. До доктора Бринкли это был Ричард Никсон, самый непопулярный американский президент в истории, синоним лживой никчемности.

Лейн смонтировала из 25 часов архивного видео причудливый полуторачасовой портрет 37-го президента — вроде и средоточие зла, а вроде и избирался два раза. После доктора Бринкли Лейн взялась за Новую сатанинскую церковь — одно из самых противоречивых религиозных течений в США, вроде насквозь христианской стране, а вроде и с процветающим культом Сатаны. Джон Ромулус Бринкли идеально вписался между первым и вторым.

Чередуя архивные документальные кадры с приемами игровой анимации, в гомеопатических дозах привлекая историков, культурологов, журналистов, Лейн создает полуфантастическую картину, саморазоблачительно-трагичную, в которую веришь ровно до тех пор, пока все не возвращается к тому, с чего все начиналось — к пересадке козлиных половых желез людям. А еще были мази для улучшения зрения, собственные радиовышки в Мексике, губернаторские выборы в Канзасе — Джон Ромулус успевал везде.

Пионер не только в области медицины, но и в коммерческом использовании радио, гениальный бизнесмен Бринкли был плотью и духом своей эпохи и своей земли, американского Среднего Запада, воплотив в себе все самое жуткое и самое прекрасное, что в нем было, и этот фильм — шанс войти туда через другую дверь, минуя умирающих нищих Стейнбека и шикующую богему Фицджеральда, не касаясь ни восточного, ни западного побережья, попасть сразу в самое сердце глохнущей в шуме времени Америки.

Каждый из тех, о ком здесь шла речь, наверняка не был единственным в своем роде — у всякого безумца есть десятки и сотни братьев-близнецов, не столь удачливых и с большим трудом вписывающихся в рамки реальности. Но именно такие люди, разум которых ведет «жизнь не здесь» и не дает им покоя, каждый в меру своих сил, пишут параллельную историю мира, и не важно, в области ли живописи, музыки или даже медицины.

Важно, что эта параллельная реальность, с которой у обывателя почти нет шансов пересечься, уже существует, и эти документальные фильмы как дыры в ширме — позволяют если не заглянуть туда, то хотя бы насладиться неудержимым свечением, что прорывается в наш мир.