«Дочь связывала куклам руки — так ее укладывали спать в детдоме». Четыре приемных отца — о том, что такое усыновление детей из системы и почему оно того стоит

Крис Кнутсен, четверо детей: двое биологических, двое приемных

У меня не было цели стать многодетным отцом. Всё началось с того, что в студенческие годы я стал подробно изучать Евангелие. Я пытался говорить о Боге в своем родном Сиэтле, но мне отвечали, что они уже всё знают. Тогда я понял, что верующие должны проповедовать Христа там, где Евангелия не слышно, где мало знают об Иисусе.

И тут мне предложили поехать на Байкал в языковой лагерь, я согласился.

Помню, я лежал на большом камне и смотрел на Луну. Тогда я понял, что Луна здесь такая же, как в Сиэтле. Я чувствовал себя как дома и решил попробовать жить в этом прекрасном месте. Зимой, в 1999 году, я поехал в Улан-Удэ и остался в России.

С будущей женой познакомился в 2001 году, но поженились не сразу. Чтобы создать межкультурную семью, нужно всё серьезно обдумать. Может, не семь лет, конечно, но в любом случае осторожность не помешает.

Моя жена — татарка из Башкирии. Поэтому нашего первого сына зовут Радик, что значит «солнечный луч», второго — Эйден (по-татарски Айдан), что переводится как «лунный свет».

Со своим приемным ребенком мы познакомились, когда жили в Екатеринбурге. Мы занимались волонтерством в благотворительном фонде «Дорогами добра», и один наш друг попросил найти семью для Дениса. Какое-то время мы искали мальчику родителей в Америке, а потом почувствовали, что чем больше мы рассказываем о нем, тем больше Бог говорит нам, что его родители — это мы.

У Дениса нет рук и ног. Он использует протезы только на ноги (у него есть клевый протез с нарисованными акулами), а на руки ему неинтересно. Денис ходит в американскую христианскую школу в Москве.

Она не для особенных детей, поэтому нам сначала дали испытательный срок, но Денис справился. Пишет он двумя руками, зажав ручку. И так же ест. После уроков он ходит в шахматный кружок. Скоро у него турнир. Плюс каждую неделю он играет в волейбол. А недавно он увлекся программированием, и быстро в этом развивается. Денис совершенно самостоятельный, он без проблем пользуется общественным транспортом и ездит в школу сам.

В 2015 году в одной группе, где детям ищут родителей, мы увидели Василину. Ей тогда было 9 месяцев. У нее тоже особенность — нет рук, только два маленьких пальца из плеча. Мы захотели ее взять сразу, но решили подождать, она обращала на себя много внимания, и мы думали, что ее возьмут. С ней познакомились три семьи, но никто не брал. А приближался ее день рождения. Тогда мы сказали «хватит», поехали и забрали ее.

Наши дети делают то же самое, что и другие. Конечно, им нужно помогать подниматься на горку, например, но не более.

Нам было сложно, когда кричали: «Смотри, без рук идет!» Но потом мы поняли, что это просто любопытство, наших детей никто не хотел унизить.

Хотя у Дениса с этим никогда не было проблем. Он подросток, ему 15 лет, он понимает, что у него нет рук и ног, но он не думает, что другой. Я считаю, что это благодарность. Порой мы показывали ему вдохновляющие видео, как, например, плывет спортсмен без рук и ног, но ему скучно, потому что его просто не привлекает спорт.

На мой взгляд, самое ценное в большой семье — это самодостаточность в общении. Мы постоянно общаемся, особенно за столом. При этом у нас куча настольных игр. Хотя помимо этого мы играем в комнате в волейбол, футбол (ставишь стул, разделяешь комнату пополам и играешь).

Мне кажется, лучшее, что может сделать отец для детей, — это любить свою жену. Когда дети видят, как родители общаются, как заботятся друг о друге, это учит их любви гораздо больше, чем все разговоры о любви.

Так что мы не стесняемся быть ласковыми перед детьми. И у нас в семье существует приоритет свидания. То есть мы с женой постоянно выбираемся провести время где-то вместе, отдельно от детей. Потому что дети когда-то из дома уйдут, а мы с женой останемся. И что у нас будет за связь? Если бы наш брак был основан на детях, то у нас были бы пустые отношения. Поэтому мы стараемся развивать отношения с женой отдельно от детей и говорить не только о них. Дети не были темой разговоров, когда мы впервые начали общаться.

Илья Воробьёв, двое детей: биологический и приемный

Когда у нас второй раз не получилось завести ребенка естественным образом, мы решили: если есть дети, которым нужны родители, и мы, которым нужны дети, то мы друг другу пригодимся. И первое, что мы сделали, это записались в ШПР (Школу приемных родителей). Там мы включились в дискурс, что стать приемными родителями: это осознанный шаг, который изменит и судьбу ребенка, и родителей, и жизнь больше никогда не станет прежней.

Когда у нас было занятие по базам детей (разбирали федеральные, региональные), ведущий сказал:

«Мы сейчас вам расскажем, что, как и где искать, но, пожалуйста, не лезьте в эти базы, потому что вам обязательно кто-нибудь понравится. А у вас еще не собраны документы.

Вы будете думать о ребенке, который вам понравится, а когда вы приедете за ним, запросто может быть, что его уже кто-то взял. Вы себе на пустом месте сделаете травму».

На следующем занятии оказалось, что гендерное разделение работает: все мужчины послушали и не полезли в эти базы, а все женщины послушали… и полезли! Без единого исключения. И с моей женой всё так и случилось. В этой базе она нашла девочку и влюбилась в нее. Мне девочка с первого взгляда не очень понравилась, плюс она была ВИЧ-контактная. Я спрашивал себя, готов ли я жить в подвешенном состоянии, ждать, когда ей исполнится три, чтобы узнать, здорова она или инфицирована, готов ли я, узнав, что она больна ВИЧ, жить с таким ребенком…

Девочка жила под Красноярском. Мы прилетели — девочки там уже не было. Для жены это был большой удар, а я как-то даже внутренне выдохнул. Есть детская поэтесса Маша Рупасова, в ее мире обитают булочки, сушки, крендельки, и у нее есть стихотворение о том, как Мармелад решил взять себе в жены баранку:

«…Он катил ее, катил…
И случайно отпустил!
И баранка мимо —
Ух!
И с обрыва в реку —
Плюх!
— Ну и ладно-мармеладно! —
Подтянул жених
Штаны.
— Ну и ладно-мармеладно,
Обойдемся
Без жены».

У меня было примерно такое же состояние.

Региональный оператор стала показывать нам других детей. По тем параметрам, которые мы перечислили, подходили 64 ребенка. Но из них можно было взять только 21, тех, у кого был статус.

Дети без статуса живут в детдомах и домах ребенка, но в базах не числятся. Например, некая мама рожает, ей подсовывают бумажку, где написано, что «я такая-то ввиду тяжелого материального положения прошу взять моего ребенка на полное материальное обеспечение государства». И всем хорошо: она остается мамой, ребенок поступает в учреждение, а так как в учреждениях подушевое финансирование, государство выделяет на этих детей деньги, следовательно, работники учреждения получают зарплату.

Заявление продлевается и продлевается, ребенок остается в системе, но при этом он как бы невидим, забрать его нельзя, потому что он не сирота в чистом виде. Он вроде как сирота при живых родителях. Таких детей достаточно много, но сколько — неизвестно.

Так вот мы приехали в Сосновоборск, нас встречают и расхваливают одну полугодовалую девочку. Вынесли. Она была такая недово-о-льная! У них кончался тихий час, ее разбудили, куда-то вынесли, кому-то там показывают. А мы с женой в напряжении, думаем: «Это будет наш ребенок? Как это? Как? Вот так просто?» И буквально через три минуты ее унесли. Нам назначили второе свидание — завтра утром.

Ехать надо было рано, и мы в последний момент спохватились, что у нас нет никакого подарка, тогда мы взяли из гостиничного номера большое яблоко, красивое, яркое. И лучше подарка придумать было нельзя. Она в него вцепилась, нюхала, лизала. Мы смотрели на всё это и поняли, что берем.

Старшему ребенку тогда было уже 18. Он отнесся ко всему этому с большим интересом. Мы опасались по поводу бабушек-дедушек, потому что наша бабушка раньше говорила: «У них же гены алкоголиков!» Но когда узнала, что мы это сделали (заранее мы не говорили), она не сказала ни одного плохого слова, наоборот, тепло приняла.

Вошла Анюта в нашу семью достаточно сложно. В группе был карантин. Пока готовили документы, дочка держалась, пока мы ее везли, держалась. На третий день дома включила ветрянку на полную — поняла, видимо, что теперь болеть можно.

А она же ребенок из системы, не привыкла к телесному контакту, для нее любое прикосновение — это угроза, страх. А тут нужно было мазать зеленкой. И один из нас держал голову, второй мазал, мазал и мазал, а Анюта кричала.

В какой-то момент я подумал, что проще было бы купить зеленку не в виде карандаша, а в пузырьке, чтобы просто вылить его на голову: раз — и всё!

Плюс в системе же дети прекрасно все едят: быстро, моментально. Потому что они четко понимают: еда есть — ты ешь, не съел — еды нет. И мы, как умные родители, записали рацион, узнали, чем их кормят. Дома выяснилось, что это какая-то самая дешевая белорусская молочная смесь. В Москве ее найти невозможно, то есть я нашел ее только на оптовой базе. Там можно было купить центнер.

Разумеется, мы начали переходить на другую смесь. У Анюты начались колики. Но, скорее всего, не из-за новой смеси, это была адаптация: у таких маленьких детей она идет на соматическом уровне, через тело. Она не могла спать, засыпала только на руках.

Нас с женой едва хватало на нее, потому что ночью сначала один ходил с ней два часа на руках, потом падал, следующий вставал и тоже ходил два часа. Плюс никакие колыбельные на нее не действовали, потому что у детей из системы чувства заморожены, и всё нужно делать достаточно грубо.

Опытным путем мы нашли колыбельную для нее — «Марш юных нахимовцев»: «Солнышко светит ясное, здравствуй страна прекрасная». И мы, как идиоты: один ложится спать, а другой отходит на максимальное расстояние, то есть на кухню, и, не зажигая свет, туда-сюда, туда-сюда «Сол-ныш-ко све-тит…» И так два часа.

Вообще, есть известная история о том, как родители взяли ребенка в семью, а тот всё никак не засыпал, никакие ритуалы укладывания на него не действовали. В конце концов мама отчаялась и говорит: «Ну хорошо, вот тебе кукла. Как ты будешь ее спать укладывать?» Ребенок радостно берет куклу, бьет ее по мордасам и кричит: «Спать, сука, быстро!» Для ребенка это был не ужас, а нормальный ритуал укладывания.

Мы не скрываем от дочери, что она приемная. Периодически мы поднимали эту тему, говорили «вот, когда мы за тобой летали», «когда мы тебя искали». В этом, кстати, очень хорошо помогает книжка «Сказки про Марту» Дины Сабитовой, там про то, что есть дом котенка, есть дом тигренка, есть дом жирафенка, и — этого Дина не писала, но хорошо встраивается — есть дом ребенка.

В какой-то момент я заметил, что Анюта эти разговоры не поддерживает. Слушает, а сама ничего не спрашивает. И однажды, возвращаясь с хореографии, мы увидели, как мама переодевает ребенка и у того показалось пузико с пупком. Анюта стала выяснять, что это такое — пупок. Рассказал.

И тут она спрашивает: «А у меня пупок есть?» — «Конечно, у тебя есть пупок, ты тоже была внутри живота, тебя тоже рожали». И тут она так выдыхает!

Оказалось, для нее это был очень сложный момент, она не понимала, каким образом появилась на свет, да, ее нашли, а до того что было? И вот она успокоилась, поняла, что всё хорошо, что ее тоже рожали.

Но несмотря на то, что мы говорим Анюте, что она приемная, для нас она — родная. Дети не воспринимаются как приемные, они воспринимаются просто как дети. И большинство из наших друзей относятся к этому с пониманием. Когда мы стали родителями Анюты, многие наши коллеги, знакомые и совсем незнакомые нас поддерживали: еще в Красноярске нас приютили люди, с которыми мы познакомились на тематическом форуме, дали теплые вещи для малышки (из дома ребенка ведь выдают абсолютно голым, все вещи там казенные), а в Москве — как по волшебству — появились в огромном количестве малышковые вещи, две коляски, стул для кормления.

Мы часто слышали: «Вы — герои!» Но ничего героического мы в своем решении не видим. Герои — те, кто принимает в семью особенных детей, подростков с изломанными судьбами.

Забавный эпизод произошел, когда Анюте было 11 месяцев. Был конец августа, и жена с дочкой поехали в Подмосковье в пансионат на две недели. Жена рассказывала, что на восклицания окружающих: «Ой, где же таких хорошеньких берут?!» ей хотелось ответить: «Черкнуть адресок?»

Александр Савельев, пятеро детей: один биологический, четверо приемных

Мы с женой хотели второй раз стать родителями, но не вышло. Тогда решили не воевать с природой, а взять ребенка из детдома. Супруга копалась по базам, в Красноярске нашла годовалую девочку, очаровалась ею, и мы решили ее взять. Естественно, девочка была с кучей проблем: было и асимметричное развитие, и сильное косоглазие, и врожденный контакт по сифилису. Сейчас она совершенно здоровая, все ее называют красавицей. Скоро ей будет девять.

Родной сын первое время интересовался, могут ли нашу новую дочку украсть: «Если дверь оставить открытой, ее украдут?» Он хотел, чтобы это произошло.

Но потом нормально, сдружились. Она ведь девочка своеобразная, у нее очень живой ум, высокая когнитивная активность, ей восемь лет, но зажигает, как четырнадцатилетняя, она любого взрослого «сделает».

Через два года мы взяли еще одного ребенка, мальчика, тоже достаточно сложного. Взяли, потому что чувствовали, что сил еще много, и финансы позволяли.

Затем взяли девочку с особенностями. У нее ДЦП, но не сильно выраженный. Если бы с самого начала с ней занимались, то она была бы совершенно здорова. Но до пяти лет на нее не обращали внимания, собственно, до этого возраста она не умела разговаривать и не ходила, а ползала. И есть не могла, только пила из тарелки. Маугли.

А как играла в куклы? Связывала им руки и укладывала, потому что им в детском доме связывали руки, чтобы они не двигались и просто спали, или надевали на руки колготки и завязывали.

Супруга сказала, что еще полгода — и ее отдадут в интернат для умственно отсталых. И мы ее взяли.

Мы водим ее на массаж, к психологам, делаем специальные упражнения. Единственное, в чем у нее выражается ДЦП, это суженное состояние ног: она ходит на цыпочках. Дома я прошу ее ходить на пятках. Когда мы с ней гуляем, через каждые пять шагов я напоминаю ей, что надо наступать на пятку. Она, конечно, возмущается, проклятья на меня шлет, но мы продолжаем.

Дома она занимается с репетиторами, потому что школу ей не потянуть. Сейчас ей 8 лет, и она только в этом году пойдет в первый класс.

Год назад мы с супругой решили расширить возрастной диапазон и взяли девочку 14 лет. Она любит танцевать, ходит в студию, но не любит учиться. Даже репетиторы пока не помогают. Но что есть, то есть. Мы иллюзий не питаем. Мы отлично понимаем, что у детей в таком возрасте много пробелов и много травм.

Ее уже два раза забирали: сначала отец из заключения вернулся — забрал и бросил, потом ее с подружкой взяли в семью, где они несколько месяцев ухаживали за скотом на ферме. Фактически их взяли как обслугу.

Но теперь у нее есть шанс включиться в жизнь.

В принципе все нормально реагируют на то, что у нас приемные дети. Но недавно мы взяли на работу няню с педагогическим и психологическим образованием, забыв сказать ей, что дети приемные. Для нас дети и дети. После первого дня работы она звонит по телефону и с ужасом говорит: «Как? Почему вы мне не сказали?! Это же дети алкоголиков!» И уволилась. Видимо, испугалась заразиться алкоголизмом.

Я рад, что у меня такая семья. Я переживаю, что у каждого из них есть проблемы по умолчанию, потому что они все травмированные. Порой их, конечно, не отличить от других детей, а иногда бывает по-другому. Например, вчера обиженная дочь лежала в спальне и кричала: «Отдайте меня цыганам, отдайте меня в детдом!» Но главное, что меня беспокоит, что они не хотят читать и учиться, приходится находить много способов, чтобы они это делали.

Павел Рудаков, пятеро детей: двое биологических, трое приемных

Мы с супругой думали, как нам расширить семью. Вроде бы хватало и энергии, и денег, и в итоге решили принять ребенка из детского дома. Естественно, нафантазировали кучу вещей, которым не суждено было сбыться.

На тот момент у нас рос старший сын и младшая дочка. Мы хотели взять ребенка до двух лет, чтобы он был самым младшим, чтобы в семье была выстроена понятная иерархия. Мы прошли в Школу приемных родителей, и, когда подписывали документы в опеке, нам предложили расширить критерии поиска (нужно указывать, хотим мы мальчика или девочку, сколько лет, какой цвет глаз и т. д.). Тогда по рекомендации опеки я и супруга вписали в анкету, что ищем не одного ребенка, а от одного до трех, а также расширили критерии возраста — до 5 лет. Это нас ни к чему не обязывало, просто нас информировали бы о большем количестве вариантов.

К тому моменту мы уже бывали в детских домах и знали, что братьям и сестрам всегда труднее найти себе семью, так как сразу двоих принять в семью сложно.

Написали анкету. И практически сразу мы узнали про троих детей, которых только что изъяли из семьи и должны были разъединить: по возрасту старший и младшие должны были попасть в разные учреждения. Мы решили с ними познакомиться и отправились в больницу, где находились дети. Сначала нам показали дочку, это заплаканное чудо. Ей было чуть меньше года. Тут же екнуло сердце супруги. Потом нас познакомили с мальчиками. Тут уже екнуло у меня. Видимо, судьба так распорядилась, чтобы мы именно так познакомились.

И вот собрались я, супруга и старший сын — ему тогда было 11, он уже имел право голоса, — чтобы принять решение. Мы и раньше разговаривали с ним на эту тему, чтобы это происходило не в вакууме; и мы всякий раз подчеркивали, что это забота только родителей, что на него никаких дополнительных нагрузок не ляжет. И с самого начала его эта идея привлекала. А когда мы рассказали, что троих малышей могут разлучить, он почесал голову и сказал: «Нет, родители, конечно, надо брать». И так ребята очутились у нас дома.

Первый год пролетел как один миг. До сих пор спрашиваем друг друга с супругой «что это было?» и по фотографиям воссоздаем события. Но если серьезно, сначала у нас был конфетно-букетный период, и первый месяц мы решали бытовые вопросы. Например, каждому мы купили по кровати, и они прыгали и спрашивали: «О, у меня своя кровать? Моя-моя? То есть можно на ней спать только мне? И это моя подушка и мое одеяло?» В этот период все друг другу старались понравиться и быть «лучше, чем на самом деле». Такая вот идеальная семья.

Но потом наступили семейные будни.

Есть ребята толком не умели, нам приходилось объяснять, как пользоваться ложкой и вилкой. Обед превращался в какой-то ураган: борщ был разлит, картошка раскидана, сгустки еды, не поддающиеся идентификации, валялись на полу.

Но не только бытовые вопросы осложняли жизнь. Так, например, средний в два года не разговаривал, только произносил «е» и «пи». А всё остальное — ор, брыкание — такой способ общения. Плюс у ребят были проблемы со здоровьем, которые требовали немедленного вмешательства.

Параллельно у нас начались сложности с определением роли каждого в семье, по возрасту ребята не встраивались в существующую систему. В итоге мы приняли иерархию по попаданию в семью: старший у нас старший, младшая дочка появилась в семье раньше, поэтому она идет за старшим, потом шел старший из ребят (хотя он на год старше дочки), затем средний и младшая дочка. Младшенькая свой статус никому не отдает: я младшая, я тут принцесса. Все такую иерархию приняли.

Но дети не сразу влились в семью. У каждого происходила адаптация по-своему. Наверное, самая короткая была у младшей дочки. Происходило это примерно по такому сценарию: «Вы мои мама и папа? Ок, родители. Есть другие? Ок, есть и другие». И она приняла ситуацию как есть. Периодически она задает вопросы про своих родственников — мы ей отвечаем всё, что знаем сами, и ничего не скрываем.

Мне кажется, связь с прошлой семьей у них должна быть, они должны знать, что родились от любви. И так просто случилось, никто не виноват, и они не плохие дети. Мы им говорим, что родители в данный момент не могут за ними ухаживать, поэтому они будут у нас, пока сами не станут взрослыми и самостоятельными.

Средний тоже вскоре адаптировался. Дольше всего адаптация была у старшего, она длилась около трех лет. Он по-своему осознавал, что происходит, и очень переживал. Ему было три с половиной года, когда мы с ним познакомились, и он вел себя как взрослый. Мы начинали обедать, и он всегда волновался про своего брата: «А Леша? У Леши есть еда?» В три с половиной года ребенок не должен себя так вести. Он должен шалить, бегать, уставать, есть, спать и опять шалить. А у него наоборот. Если ему давали конфету — он шел делиться с Лешей.

Он постоянно себя контролировал, не показывал своих чувств и периодически пытался всеми манипулировать. Но в один момент случилось откровение.

Как-то я пришел пожелать ему спокойной ночи, и он спросил: «Пап, а ты меня любишь?» Я сказал: «Конечно, и всегда буду любить, и никому в обиду тебя не дам». Он положил голову мне на плечо и заплакал. Все эти три года он не позволял себе так плакать, и вот он разрешил себе быть ребенком. Психологически я приравниваю это к родам своего ребенка.

Когда дети пришли, они все были несколько забитые. Так что я радуюсь, когда они шалят, кричат, носятся, что-то разливают или рисуют на обоях: я понимаю, что они становятся обычными детьми. Так они познают мир. В моем понимании, ребенок должен быть активным, он должен изучать мир, изучать на своем опыте, эмоциях и ошибках.

Естественно, у нас есть табу: например, нельзя играть с газовой плитой и брать ножи. Всё остальное у нас можно. Так что почти всегда наш дом перевернут с ног на голову, игрушки лежат ровным слоем по всей поверхности пола, и лишь в редкие минуты тишина: ребята клеят, вырезают, рисуют свои фантасмагорические детские работы, чтобы потом свое творчество развесить над кроватями.

Конечно, мы находимся в постоянном хаосе, что уж греха таить. Ведь наши дети плюс-минус одного возраста, поэтому они — один неразлучный механизм, который постоянно находится в движении. Но у меня и жены достаточно чувства юмора, чтобы над всем этим посмеяться.

И за это время мы с женой себя лучше изучили. Мы ни за что не узнали бы, что гнев и любовь ходят рядом. Не открыв одну сторону, нельзя глубоко почувствовать и другую.

Одним словом, у нас случилась родителятерапия.

Если вы еще не готовы стать приемными родителями, но хотите помочь детям, вот несколько способов:

1. Вы можете стать наставником для ребенка. Наставник — это друг, который показывает, что за пределами детского дома тоже есть жизнь. Например, наставник едет с ребенком в «Икею» или в скейтпарк. Часто наставники помогают детям с уроками и рассказывают, в какие вузы можно поступить.

Они почти всегда на связи, но ребенок знает, что наставник — это не его будущий родитель. Однако регулярное общение необходимо, ребенок должен понимать, что вы не случайный человек, а тот, на кого можно положиться. И когда никто не будет интересоваться, что ребенок сегодня узнал, вы напишете ему: «Как дела, амиго?»

Чтобы стать наставником, нужно два месяца ходить на курсы (только по выходным). Потом специалисты подберут ребенка, подходящего вам по духу, если до этого вы не определитесь сами.

Когда дело пойдет, вы всегда можете обратиться к сопровождающему специалисту из центра за советом. Важный момент: наставником вы должны быть минимум год.

2. В свой день рождения вы можете открыть сбор денег на сайте и сказать друзьям, чтобы те не тратились на подарки, а просто перечисляли любую сумму по ссылке.

3. Если приближается день рождения ваших друзей, то вы можете подарить им одну консультацию в Школе приемных родителей (это стоит 2800 рублей, сумма не будет отражаться на сертификате). Так друзья смогут задать специалистам все волнующие вопросы по поводу усыновления. Либо, если они уже приняли ребенка в семью, они могут получить психологическую помощь и консультацию.

4. Другой вариант — помогать детям с обучением. Если вы подпишетесь на регулярные платежи на сайте «Арифметика добра», то каждый месяц ребенок сможет лишний раз сходить к репетитору. Минимальный платеж — 690 рублей.

5. Если вам важна судьба конкретного ребенка или конкретной семьи, вы можете создать соответствующий профиль на сайте, всячески его популяризировать и собирать деньги.

6. В сентябре (дата уточняется) вы можете принять участие в благотворительном забеге в Измайловском парке. Для детей благотворительный взнос — 300 рублей, для взрослых — 1000 рублей.