Зигмунд Фрейд против Моисея: как создатель психоанализа пытался победить иудаизм

Видный американский публицист Кристофер Хитченс, в книге «Бог — не любовь» признается: «Моего знакомства со всеми человеческими верованиями хватит с лихвой, чтобы всегда и везде оставаться неверующим, но все же мой атеизм имеет протестантский привкус».

Совершенно очевидно, что, например, атеизм евреев, отвергавших традиционный иудаизм, существенно отличался от антирелигиозных воззрений философов Древней Греции, живших в атмосфере многобожия.

Это отчетливо проявилось, когда вышли в свет труды Зигмунда Фрейда, выросшего пусть и в ассимилированной, но еврейской семье, и историко-философский и социально-психологический атеизм которого впервые был не столько антихристианским, сколько антииудейским.

Карл Маркс утверждал, что освобождение человека из плена религиозных иллюзий — важнейшее условие формирования им самосознания, отвечающего его истинным целям и задачам. Этот вывод полностью разделял и Зигмунд Фрейд, хотя его путь к данному умозаключению был принципиально иным. Экономические факторы, на которых был основан марксистский анализ, Фрейдом не рассматривались вообще. Вместо этого он концентрировался на факторах сугубо культурологического и психологического свойства. Естественно, что коль скоро два выдающихся мыслителя пришли разными путями к одному и тому же выводу, их последователи сочли разумным синтезировать их наработки — так и появился в Веймарской Германии в 1920-е годы фрейдомарксизм — одно из наиболее важных интеллектуальных направлений ХХ века.

Зигмунд Фрейд родился в городе Фрейнберге в Австрии в еврейской семье, в которой религиозные традиции и обычаи фактически утратили силу. Его отец был ассимилированным человеком либеральных взглядов и еще до рождения сына перестал посещать синагогу, а впоследствии и вовсе отказался от культовых и бытовых предписаний иудаизма.

Школьником Зигмунд верил в могущество человеческого разума и конечную победу научного мировоззрения. Изучение естественных наук оказало очень важное влияние на его развитие, а знакомство с теорией эволюции Дарвина произвело в нем настоящий переворот. Фрейд решил посвятить себя науке, но антисемитская государственная политика Австро-Венгрии ограничивала сферу деятельности евреев коммерцией, юриспруденцией и медициной. Путь в науку был закрыт, и молодой человек был вынужден выбрать медицину как область, наиболее близкую к естествознанию. В 1873 году он поступил на медицинский факультет Венского университета, где через восемь лет получил степень доктора медицинских наук.

Учебные занятия Фрейд совмещал с работой в Институте физиологии при университете, руководимым Эрнстом Брюкке. Сотрудничество с ним укрепило научно-рационалистический склад мышления Фрейда и заложило фундамент для его научной работы. В 1885 году, пройдя по конкурсу на место приват-доцента неврологии Венского университета, Фрейд получил возможность поехать на стажировку в Париж в психиатрическую клинику, возглавлявшуюся одним из основателей неврологии — Жаном Мартеном Шарко. В возрасте 36 лет ученый стал профессором Венского университета.

Фрейд не считал себя философом, однако был убежден, что его разработки применимы к различным областям общественной жизни: культуре, религии, искусству. Задаваясь вопросом о том, что и почему ограничивает человека в проявлении его врожденных чувств и инстинктов, исследователь обращался к истокам культуры, к возникновению религиозных верований. Закономерности влияния внешней среды на мышление, поведение, деятельность человека позволили Фрейду дать свою трактовку рождению и предназначению культуры, соотношению природных и культурных начал в структуре личности, истокам нравственности.

Свое отношение к религии Фрейд впервые изложил в 1910 году в работе «Воспоминания Леонардо да Винчи о раннем детстве». В ней была высказана мысль о том, что индивидуальный психологический образ Бога у верующих в монотеистических религиях формируется на основании образа собственного отца, с перенесением на него всех сохранившихся в бессознательном ассоциаций, комплексов и переживаний:

«Психоанализ научил нас видеть интимную связь между отцовским комплексом и верой в Бога; он показал нам, что личный бог психологически — не что иное, как идеализированный отец, и мы наблюдаем ежедневно, что молодые люди теряют религиозную веру, как только рушится для них авторитет отца».

Позднее к этим идеям Фрейд вернулся в книге «Тотем и табу. Психология первобытной культуры и религии», а затем и в ряде более поздних работ, важнейшая из которых — «Будущее одной иллюзии», написанная в 1927 году.

«Как для человечества в целом, — утверждал Фрейд, — так и для одиночки жизнь труднопереносима. Какую-то долю лишений накладывает на него культура, в которой он участвует; какую-то меру страдания готовят ему другие люди либо вопреки предписаниям культуры, либо по вине несовершенств этой культуры. Добавьте сюда ущерб, который наносит ему непокоренная природа, — он называет это роком. <…> Как одиночка реагирует на ущерб, наносимый ему культурой и другими, мы уже знаем: он накапливает в себе соответствующую меру сопротивления институтам своей культуры, меру враждебности к культуре. А как он обороняется против гигантской мощи природы, судьбы, которые грозят ему, как всем и каждому?»

На этот вопрос Фрейд давал следующий ответ: «Самым первым шагом достигается уже очень многое. И этот первый шаг — очеловечение природы. С безличными силами и судьбой не вступишь в контакт, они остаются вечно чужды нам. Но если в стихиях бушуют страсти, как в твоей собственной душе, если даже смерть не стихийна, а представляет собою насильственное деяние злой воли, если повсюду в природе тебя окружают существа, известные тебе из опыта твоего собственного общества, то ты облегченно вздыхаешь, чувствуешь себя как дома среди жути, можешь психически обрабатывать свой безрассудный страх».

Бог, воплощающий силы природы, приобретает характер отца: религия воспроизводит детство и отрочество, когда отец, с одной стороны, внушает ребенку определенный страх, однако на него можно рассчитывать в поисках защиты от опасностей.

Боги, согласно Фрейду, выполняют «троякую задачу: нейтрализуют ужас перед природой, примиряют с грозным роком, выступающим, прежде всего, в образе смерти, и вознаграждают за страдания и лишения, выпадающие на долю человека в культурном сообществе».

По мере отстранения богов от природы сферой их деятельности всё больше становится нравственность. Божественная задача переносится на компенсацию дефектов культуры и наносимого ей вреда, учет взаимно причиняемых людьми страданий, контроль за исполнением культурных предписаний. Предписаниям культуры приписывается божественное происхождение.

Так рождаются призванные сделать человеческую беспомощность легче переносимой представления о том, что мир разумен и добр, и о том, что смерть не есть окончательное уничтожение.

Религиозные представления отец психоанализа трактовал как иллюзии. По его мнению, объективная недоказуемость религиозных учений, их несоответствие разуму и опыту, нарастание в культуре рациональности неотвратимо ведут к падению значения религии. Эрозия религиозной нравственности среди широких масс требует поиска иных оснований морали. Демонстрируя рациональную обоснованность культурных запретов, Фрейд противопоставляет ее религиозной морали. Он утверждает необходимость замены религиозного воспитания интеллектуальным:

«Наука в труде и исканиях способна узнать многое о реальности мира, благодаря чему мы станем сильнее и сможем устроить свою жизнь».

Он соглашался с тем, что развитие науки — длительный поступательный процесс, в ходе которого неизбежны ошибки. При этом Фрейд не только противопоставил религию науке, но лишил первую всякого оправдания существования:

«Наша наука не иллюзия. Иллюзией, однако, была бы вера, будто мы еще откуда-то можем получить то, что она неспособна нам дать».

Карл Маркс тоже был евреем, но его еврейство, по всей видимости, практически не влияло на формирование его отношения к религиозным вопросам. Для Фрейда же дело обстояло иначе.

И если в книге «Будущее одной иллюзии» иудаизму Фрейд посвятил лишь один абзац, то последняя его большая работа, над которой он работал в 1934–1938 годах, целиком посвящена борьбе с иудаизмом — не ради отстаивания другой религии (например, христианства), а именно ради утверждения атеистического мировоззрения.

Авторское название этой книги звучит в переводе с немецкого как «Человек Моисей и монотеистическая религия». Над этим небольшим по объему текстом Фрейд работал несколько лет. Он как минимум трижды начинал писать текст заново, вследствие чего книга имеет крайне непривычную структуру: ее третья часть предваряется двумя предисловиями. В первом же абзаце этой работы Фрейд подчеркивает ее национальную проблематику: «Отнять у народности человека, которого она прославляет как величайшего из своих сыновей, — отнюдь не то, за что берешься с большой охотой или походя, особенно если сам принадлежишь к этому народу. Но ни один пример не подвигнет меня пренебречь истиной в угоду мнимым национальным интересам».

В иудаизме нет разделения между народом и конфессией. В русском языке есть слова «еврей» для национального и «иудей» для религиозного определения, но на иврите эти термины идентичны, для них существует лишь одно слово — йехуди.

Можно быть русским, украинцем, поляком, итальянцем, испанцем, аргентинцем, американцем — и быть при этом верующим христианином; но невозможно быть иудеем, не будучи евреем. Так что атеизм Фрейда направлен на деконструкцию как еврейской национальной, так и иудейской религиозной идентичности.

Согласно еврейской традиции, живший во второй половине XIII века до н. э. Моисей является основоположником иудаизма. Никому не уделено в еврейской Библии (в Ветхом Завете) столько места, сколько Моисею, и никому не было даровано то, что ему. Именно Моисею Бог открыл свое сокровенное имя, он — единственный посредник между Богом и народом. Лишь десять заповедей были провозглашены Богом всенародно; все остальные законы, повеления и предписания были даны Богом непосредственно Моисею, им пересказаны народу и им записаны. Моисей творит чудеса и знамения, он даже в какой-то мере лицезрел самого Бога. По велению Бога он основал важнейшие институты, сформировавшие в дальнейшем еврейское общество и просуществовавшие многие столетия: священничество, святилища, ритуальную службу, судебные инстанции. Ему также приписывается формирование еврейского войска.

Фрейд не мог не знать о посвященной Моисею статье Ахад-ха-Ама, одного из идеологов сионизма — движения за воссоздание еврейского национального очага в Палестине. Ахад-ха-Ам отмечал, что облик Моисея, запечатленный в сознании евреев, до сих пор играет решающую роль в формировании национальной истории. Моисей — символ отрицания несовершенного настоящего, именно под его руководством двинулся еврейский народ в тяжелый поход, который закончился в Эрец-Исраэль. Параллели с деятельностью сионистов в первые десятилетия ХХ века напрашивались сами собой.

Основной источник сведений о Моисее — библейское повествование (в дошедших до нас нееврейских ближневосточных источниках доэллинистического периода Моисей не упоминается). Книга «Исход» повествует о том, что родители Моисея принадлежали колену Левитов.

Фрейд же утверждал, что Моисей был не евреем, а египтянином — вероятно аристократом, — которого легенда должна была превратить в еврея.

Он отмечает, что нелегко понять, «что должно было побудить знатного египтянина (возможно принца, жреца или высокопоставленное должностное лицо) встать во главе толпы культурно отсталых чужаков-иноземцев и вместе с ними покинуть страну». Однако в своей гипотезе происхождения Моисея (отвергнутой в наше время большинством ученых) ученый почти не сомневался: Моисей был аристократом и известным человеком, возможно, даже членом царского дома. «Он несомненно сознавал свои большие способности, амбиции и энергию; возможно даже, что он представлял себе, что однажды будет вождем своего народа, станет правителем царства».

Согласно исторической реконструкции Фрейда, находясь в окружении фараона, Моисей был убежденным приверженцем новой религии, основные идеи которой сделал своими собственными. Когда фараон умер, Моисей решил основать новое царство, найти новый народ, которому он представит для служения религию, которой пренебрег Египет. Фрейд даже считал вероятным, что Моисей был правителем приграничной провинции Гошен в дельте Нила, где жили некоторые семитские племена, и их он и выбрал в качестве своего «нового народа».

Вывод, который делал Фрейд, был совершенно безапелляционен: «Библейское сказание о Моисее и об исходе ни один историк не может счесть чем-то другим, кроме как благочестивым вымыслом, переработанным давним преданием в угоду своим собственным тенденциям».

Он утверждал, что исторические исследования смогли выделить «из неясности, которую оставило или, скорее, создало библейское повествование», два факта — и оба они разительно противоречили Библии.

Первый — и здесь Фрейд сослался на исследования немецкого протестантского теолога и востоковеда Эрнста Зеллина — заключался в том, что евреи, которые согласно библейскому рассказу, были своевольны и непокорны по отношению к своему вождю и законодателю Моисею, восстали против него, убили его и отвергли отстаивавшуюся им религию, «которая была им навязана, точно так же, как раньше ее отвергли египтяне». Второй факт — и здесь Фрейд сослался на многотомную «Историю Древнего мира» немецкого египтолога и востоковеда Эдуарда Мейера — заключался в том, что евреи, которые вернулись из Египта, позднее объединились с близкородственными племенами на территории между Палестиной, Синайским полуостровом и Аравией и там, под влиянием аравийских мадианитян, приняли новую религию, поклонение богу вулканов Яхве.

Скептическое отношение к божественному происхождению Библии началось не с Фрейда — еще в XVII веке вопрос об авторстве книг Библии анализировал Томас Гоббс, весьма скептически относясь к религиозной традиции в этой сфере. Труды философов Георга Фридриха Гегеля и Людвига Фейербаха, — а позднее и многих историков, археологов, этнографов, социологов, — исходили из того, что Библию нужно критически анализировать как литературный текст определенной эпохи. Однако только отец психоанализа был готов суммировать свой анализ словами о том, что

«несмотря на все переработки, которым подверглось библейское сказание, согласно Эдварду Мейеру, можно реконструировать первоначальный портрет Бога: это жуткий, кровожадный демон, который бродит по ночам и страшится дневного света».

Верить в «жуткого, кровожадного демона» практически невозможно — атеизм оказывается в концепции Фрейда единственной приемлемой альтернативой.

Проблема в том, что и ни во что другое верить Зигмунд к тому времени не мог. Идеалы космополитичного либерального гуманизма были к тому времени попраны и раздавлены. В 1938 году, после присоединения Австрии к Германии и последовавших за этим гонений на евреев со стороны нацистов, положение Фрейда значительно осложнилось. После ареста дочери Анны и допроса в гестапо он принял решение покинуть Третий рейх и уехать в Англию. Осуществить задуманное оказалось непросто: в обмен на право покинуть страну власти потребовали внушительную сумму денег, которой Фрейд не располагал. Ученому пришлось прибегнуть к помощи влиятельных друзей, чтобы получить разрешение на эмиграцию. Так, его давний друг Уильям Буллит, в то время посол США во Франции, ходатайствовал за Фрейда перед президентом Франклином Рузвельтом. К прошениям также присоединился германский посол во Франции граф фон Велцек. Общими усилиями Фрейд получил право на выезд из страны, но вопрос «долга германскому правительству» оставался нерешенным. Разрешить его ученому помогла принцесса Мари Бонапарт, ссудившая необходимые средства.

Жить Фрейду, однако, оставалось недолго — и кажется, что жить ему больше не хотелось.

Спустя три недели после начала Второй мировой войны, 23 сентября 1939 года, доктор Макс Шур по просьбе Фрейда ввел ему дозу морфия, достаточную для прерывания жизни ослабленного болезнью пожилого человека. Так на 84-м году жизни закончил свой земной путь один из самых ярких и неординарных мыслителей в истории человечества. Но идеи его живы и поныне. Сегодня пациент, посещающий психоаналитика и беседующий с ним о своих страхах, тревогах и глубинных воспоминаниях, может чувствовать на себе эффекты, быть может, похожие на те, что столетиями чувствовались людьми на исповеди. Но теперь — уже без всепоглощающего давления веры, без присяги одному, истинному для всех мировоззрению.