Нелегальные рейвы, запрет на передвижения и путевое пиво. Русский студент — о том, как пережил вторую волну карантина в Берлине

Когда вы слышите слово «Берлин», то, скорее всего, думаете о мультикультурализме, безбашенных тусовках в самых свободных клубах планеты, легких наркотиках или, быть может, величественных залах Пергамон-музея. Когда я слышу о столице Германии, то представляю себе депрессивный фасад хрущевки, скрытые надежными масками FFP1 лица и вечно серое небо.

Меня угораздило приехать изучать социальные науки в один из самых живых городов Европы во время второй волны локдауна. Уходящая на покой Ангела Меркель начиная с ноября 2020 года медленно гасила огни никогда не спящих районов. Сначала закрылись рестораны, затем наступил черед магазинов. В неравной битве пала даже торговля глинтвейном на открытом воздухе.

Еще в январе здесь было запрещено встречаться более чем с одним человеком не из своего домохозяйства, а власти обсуждали запрет на любые перелеты.

Но Берлин и 22 года — слишком совместимые понятия, чтобы смириться и прозябать в общежитии. Поэтому мне пришлось выжимать максимум даже из закрытого города. Я лез на территорию заброшенной детской больницы, ходил на нелегальный (и несостоявшийся) рейв, беседовал с разорившимся пушером в Кройцберге и скрывался от мюнхенской полиции. Приятный бонус — этнографические наблюдения за тем, как живут рядовые немцы и нерядовые студенты из разных стран Европы. Ну и Берлин. Он интересен даже с пустыми улицами.

Среда обитания

Каждое путешествие в новую страну — отличный способ проверить ворох стереотипов. Благо для россиянина фигура немца крайне мифологизирована и при этом противоречива. Это и сухой педант штольцевского типа, и добродушный весельчак из каждой второй рекламы пива или сосисок, и развращенный свободой «толераст» из сюжета федерального телеканала. Во всех этих архетипах есть доля истины.

Осенью я получил визу Германии, дающую право на въезд в страну даже в ковидные времена и обучение в берлинском Университете Гумбольдта в течение одного семестра. В последних числах октября «Сапсан» увез меня в Москву на специальный вывозной рейс «Люфтганзы», который стоил целое состояние, но позволял не нервничать из-за возможной отмены полета. Мое знакомство с немецким национальным характером было ознаменовано легким шоком в аэропорту Франкфурта-на-Майне.

Никто не проверил мой отрицательный тест на коронавирус: строгие предписания иметь его с собой сайта МИДа Германии оказались пустышкой.

Закуриваю сигарету в специально отведенной зоне (пока еще боюсь строгой полиции) и обсуждаю этот факт с беженкой из Ганы, которая тоже не скрывает удивления.

Как я выясню немного позже, в действительности немцы дотошно следуют всем нормам законодательства и делают это настолько хорошо, что проверка каждого потенциального нарушителя по умолчанию не требуется. Видимо, это неписаное правило распространяют даже на въезжающих в Германию иностранцев. Так было и с тестами на коронавирус или обязательным карантином по приезде. Почти никто этим не интересуется. Но, если вам сильно не повезет и спустя пару дней после приезда вас решит навестить полиция, а вас не окажется дома или вы не сможете продемонстрировать тест, готовьтесь расстаться с суммой до 5000 евро.

Временно похоронив стереотип о немецкой дотошности, я затеял знакомую каждому туристу игру «Разберись в транспортной системе другой страны с нуля». Так я познакомился с чудовищем по имени Deutsche Bahn. Будете в Германии — никогда, слышите, никогда не пытайтесь взять билеты на поезд с короткой пересадкой.

Из Франкфурта в Берлин я прибыл с задержкой на четыре часа: один поезд опоздал на полчаса, другой — на полтора. Deutsche Bahn — большой железнодорожный мем даже для постоянных резидентов Германии. Тем самым я разрушил для себя еще один стереотип, на этот раз — о немецкой пунктуальности.

Каким-то чудом еще российский мобильный интернет позволил мне отправить коменданту общежития письмо со слезной просьбой всё же дождаться меня и передать ключи от комнаты. Я приезжал в пятницу, по выходным офис мистера Вредова (именно так) не работал, а пытаться заселиться в хостел в закрывающемся на карантин городе — сомнительное удовольствие. Спасибо, что дождались, мистер Вредов! Сбросив в комнате вещи, я принялся осматривать окрестности. Мое общежитие находилось в получасе езды на трамвае от исторического центра города. Формально оно было предназначено для студентов любого берлинского вуза, но на деле в основном здесь жили учащиеся Университета Гумбольдта из самых разных уголков мира. В одном блоке могли быть прописаны ганец, англичанин и индус.

Про районы Берлина нужно знать две базовые вещи. Первая: каждый из них буквально брызжет собственной айдентикой. Митте — чванливый центр сытого западноевропейского города. Нойкельн — стамбульский базар. Кройцберг — синоним слов «мультикультурализм» и «анархия». Фридрихсхайн — клубная Мекка. Знатоки Берлина наверняка фыркнут, но это мои Нойкельн и Митте. Пусть они будут другими для вас. Вторая вводная: Берлинская стена. С 1961 по 1989 год именно Берлин был сердцем холодной войны. Здесь коммунистический восток соприкасался с маленьким капиталистическим анклавом — Западным Берлином.

Разделение города двумя системами наложило колоссальный отпечаток на его архитектурный облик и даже расселение этнически однородных групп. Если в районах Западного Берлина ты остро ощущаешь свое присутствие в Европе, то другая часть в основном похожа на спальный район любой восточноевропейской столицы.

Я жил в восточной, на границе Лихтенберга и Марцана, чувствуя себя почти как дома. Унылые серые шести- и восьмиэтажки, трамваи и большое количество городских сумасшедших. Но всё же сделаем поправку на чистоту улиц и овечье пастбище за окном — рядом расположена небольшая ферма. Иронично, что эти районы действительно оказались самыми «русскими» в Берлине. В трамваях я ежедневно слышал родную речь, просыпался от басовой «на мне только Fendi-худи» за окном и мог купить вареную сгущенку в любом магазине.

После падения стены этнические немцы устремились в более благополучный Западный Берлин, освободив сотни тысяч квадратных метров жилья на востоке. Их место заняли мигранты, в том числе из стран СНГ. Сильно упрощая, можно выделить несколько групп русскоязычного населения Берлина: потомки поволжских немцев, евреи (обе группы получали льготы при переезде) и просто устремившиеся за лучшей жизнью экс-граждане СССР. Эмиграция в Германию из России не остановилась до сих пор, сейчас в одном только Берлине проживает более 100 тысяч русскоязычных жителей. Здесь я должен вспомнить о том, что изучаю политологию, и порадовать вас примечательными фактами об участии «русских немцев» в политической жизни Германии. Важно понимать, что не всем выходцам из СНГ удалось успешно интегрироваться. Главной преградой становится несовершенное знание немецкого языка, порой — низкий уровень образования. В 2018 году Берлинский центр социологических исследований провел занятный эксперимент.

Ученые разослали немецким работодателям 6000 вымышленных резюме, отличавшихся по фенотипу, родным языкам, именам и другим характеристикам соискателей. Выяснилось, что шансы на трудоустройство зависят от страны происхождения. При этом «русские» кандидаты оказались в последней трети общего рейтинга.

Фрустрация из-за неоправданных ожиданий «сытой и свободной» жизни в Европе породила у части русскоязычной общины скепсис в отношении политической системы Германии. В частности, многие ее представители винят в своих бедах других мигрантов из развивающихся стран. Поэтому не стоит удивляться тому, что русскоговорящие жители Марцана и Лихтенберга часто отдают свои голоса за ультраправую «Альтернативу для Германии», которая выступает за ограничение миграционного потока в Германию и яростно критикует идею единой Европы.

Их тревожность подчеркивает и «дело Лизы». В январе 2016 года 13-летняя Лиза из русскоязычной берлинской семьи заявила об изнасиловании группой лиц «арабской внешности». Марцан выходил на небольшие демонстрации, российские СМИ и МИД громко возмущались. Расследование опровергло факты похищения и изнасилования. Разумеется, не стоит огульно демонизировать выходцев из СССР, большинство из них интегрировалось в немецкое общество, сохраняя традиции и память о прошлом.

Это была экспозиция. Теперь нужно познакомить вас с теми, кто исследовал Берлин вместе со мной.

Не наши и случай на Темпельхофе

Двухкомнатный блок в общежитии я делил с чехом по имени Теодор. Мы хорошо ладили, вовремя прибирались на общей кухне, по пятницам смотрели «Мандалорца» и вместе ругали берлинский локдаун, который мешал нам ознакомиться с клубной и ресторанной жизнью города, оставляя на растерзание только продуктовые магазины. Но он обладал одним весомым минусом, который, правда, в чем-то сослужил мне и хорошую службу. Теодор был алкоголиком. В первый же день приезда я заметил в кухонном шкафу внушительную батарею пустых бутылок, но наивно объяснил это тягой соседа к благородному коллекционированию. Наверняка, думал я, вся эта тара была накоплена за несколько месяцев здоровой студенческой жизни в Берлине. Я ошибался. Теодор пил много, часто, один и в компании.

Важно сделать ремарку о том, что алкоголь — неотъемлемая часть берлинской жизни. По моим ощущениям, Германия — даже более пьющая страна, чем Россия или Финляндия, хотя стереотипы говорят об обратном. На шкале берлинской повседневности пиво находится где-то между чисткой зубов и будильником.

Представьте, что в пригородной электричке напротив вас сел усталый работяга и смачно открыл баночку «Балтики 9». Не думаю, что многие из вас отсядут, но часть точно поморщится. Пивом в берлинском трамвае никого не удивишь и тем более не напугаешь. Любовь к «жидкому золоту» популяризовала среди берлинской молодежи словечко waybeer. Дословно «путевое пиво». В чаду уикендов я не раз слышал о том, что мы никогда не дойдем до пункта назначения, если не подкрепимся парочкой waybeers.

Зимой пиву приходится делить подиум с глинтвейном. Когда в Германии закрылись кафе и рестораны, половину Берлина по вечерам можно было встретить в клубах пара возле уличных ларечков с горячим вином. Чтобы понять масштаб любви немцев к глинтвейну, можно обратиться к одному из выступлений Ангелы Меркель, которая призвала запретить продажу напитка на открытом воздухе и отдельно отметила, что ценит любовь граждан к такому виду досуга, но безопасность всё-таки важнее. Запрет действительно вступил в силу. Алкогольное хобби Теодора явно выходило за рамки милых берлинских традиций, но помогло мне свести знакомство со множеством студентов из разных стран Европы, которые тоже приехали в Берлин по обмену и часто навещали нашу с Теодором квартиру. Его двумя самыми близкими друзьями были венгр Мартон и датчанин Карл.

Мартон, высокий блондин, внешне напоминал Джона Шелби из «Острых козырьков», любил делать ставки на футбольные матчи и залихватски подмигивать. Несмотря на абсолютно арийскую внешность, в нем было что-то цыганское. По крайней мере в каждую нашу встречу под конец вечера он ставил на репит песни из фильмов Кустурицы и выполнял несложные танцевальные па в балканском стиле.

Карл мог похвастаться тонкими чертами лица и аккуратной бородой. В юности он записывал рэп, а позднее полюбил разговоры о политике, девушек латинской внешности и ром. В Дании с ним в школе учился эмигрировавший из России бальный танцор, поэтому во время первой же нашей встречи Карл загадочно улыбнулся, включил трек Russian Paradise (Ноггано и Витя АК читают рэп на карикатурном английском) и заглянул мне в глаза, видимо, рассчитывая там этот самый парадайз обнаружить. В дальнейшем Russian Paradise преследовал меня при каждой встрече.

Чем может заняться интернациональная компания студентов в самом центре Европы? Конечно же, воспроизводством и обсуждением национальных стереотипов. Я был атакован шутками про русскую зиму, Владимира Путина и медведей. Мартон боролся с образом конокрада, Теодор — с презумпцией того, что Чехия не производит ничего, кроме пива и сосисок. К слову, в студенческой среде Берлина я услышал больше грязных шуток про национальность, цвет кожи или гендерную принадлежность, чем когда-либо в жизни. На первой общей встрече студентов университета мой смолл-ток с девушкой из Эстонии был прерван греком, который громогласно пошутил что-то про оккупацию Прибалтики Советским Союзом. Пришлось проявлять дипломатические навыки и просить стоящего рядом турка поговорить с греком про Кипрский кризис.

До отъезда в Германию я регулярно слышал от учащихся за рубежом знакомых, что в Европе быстро начинаешь скучать по общению с русскими. Якобы иностранные студенты «неглубокие» и «с ними невозможно говорить на серьезные темы». От всего этого я отмахивался и в общем-то продолжаю это отрицать, но спустя месяц общения с исключительно англоязычными собеседниками меня охватила тоска.

Возможно, дело в языковом барьере, а может, в российской молодежной среде действительно распространен другой паттерн общения, тем не менее мне стало крайне скучно. На российской студенческой тусовке можно попасть в абсолютно новую компанию, но уже спустя полчаса спорить о франкфуртской школе или рассказывать о непроработанной детской травме. Здесь же я два месяца вел светские беседы о погоде, локдауне, особенностях национальной кухни и творчестве группы ABBA.

Моя хандра (а возможно, и снобизм) не мешает мне быть благодарным Теодору, Мартону, Карлу и другим ребятам за множество приятных вечеров. В одну из наших редких вылазок в город мы добрались до поля Темпельхоф, которое многое говорит об умении немцев давать новую жизнь старым инфраструктурным объектам. Когда-то это был главный аэропорт, связывавший анклав Западного Берлина с остальной частью ФРГ. Теперь это излюбленное место жителей Берлина для пробежек, катания на велосипеде и запуска воздушных змеев.

Там наша компания спонтанно затеяла игру «Мой прадедушка». Суть проста — надо рассказать, чем он занимался. Выигрывает спикер с самой интересной историей.

Датчанин Карл вспомнил, что его предок воевал на Восточном фронте в панцердивизии СС. Парирую, что мой прадедушка участвовал во взятии Берлина. Немного нервно смеемся и отмечаем абсурдность ситуации.

Потом замолкаем, смотрим на мелькающие в темноте огоньки фонарей велосипедов и думаем о том, что наши прадеды могли стрелять друг в друга, а мы сидим в центре Берлина на одной скамейке и синхронно выдыхаем дым сигарет.

Несмотря на отдельные яркие эпизоды, меня всё больше и больше охватывала скука. Последней каплей стало то, что я стремился много путешествовать по Германии или как минимум гулять по Берлину, тогда как мои компаньоны предпочитали несколько раз в неделю собираться на маленькой кухне. Интернет-сталкинг вместе с неловким комплиментом в директе девушке по имени Алиса позволили мне познакомиться с несколькими российско-берлинскими студентами и неожиданно получить приглашение на нелегальный рейв. За пару недель русскоязычная среда засосала меня и свела свидания с европейскими друзьями к минимуму.

Наши и вечеринка под автобаном

Берлин — европейская столица рейва, но не во время карантина. Клубы стали одними из первых заведений, которых коснулись ограничения. Правительство с пониманием отнеслось к идентичности города и оказало им финансовую поддержку.

Клубы были включены в 28-миллионную федеральную программу помощи среднему бизнесу, а правительство Берлина было готово выделить еще до 25 тыс. евро каждой площадке. Знаменитый Berghain временно стал музеем современного искусства, а многие другие клубы оборудовали летние веранды и превратились бары.

Тем не менее молодые «берлинеры» не были полностью удовлетворены таким положением дел и за лето 2020 года провели сотни нелегальных рейвов в многочисленных парках немецкой столицы.

Мое первое свидание с новыми русскими друзьями должно было произойти именно на таком мероприятии. Несмотря на бушующий за окном ноябрь, чат в ватсапе обещал мне техно, шоты егермейстера и хиты 80-х на закуску. Место сбора — промзона под автобаном. Воодушевленный, я пригласил на вечеринку своих иностранных друзей и договорился о встрече с русскими возле нашего общежития. По известной одному мне причине я предполагал, что их компания тоже окажется интернациональной и Мартон с Теодором не будут чувствовать себя одинокими, но в назначенное время нас ожидало только четверо без сомнений русских девушек. Ничего, подумал я, наверняка рейв сможет всех нас немного сблизить.

Дисплей телефона показывал час ночи, и мы двинулись к трамвайной остановке, почему-то попутно обсуждая несовершенство российской системы высшего образования. С огромным трудом стараюсь удержать в голове новые имена, но более уверенно запоминаю специальности: Алиса изучает социальные науки, Полина — психологию, Оля — историю, а Роксана — экономистка. Уже что-то. Высаживаемся из трамвая (ходят, между прочим, круглые сутки) и начинаем долгий путь по промзоне, периодически проверяя сообщения в рейв-чате. Они не радуют. Сначала видим оповещение со словами «Watchman is here!», а затем и вовсе «Guys, party is over…». Решаем всё же дойти до обозначенной точки и посмотреть, чем закончилось дело.

После 10 минут перемещений в потемках мы обнаруживаем компанию из 10–20 человек. Это организаторы несостоявшегося рейва, которые при этом тоже разговаривают на чистейшем русском. Выясняется, что они — студенты из соседнего общежития, а планы на ночь оказались сорваны из-за одного из немцев, который тоже был приглашен в чат, но в последний момент добросовестно сообщил в полицию. Решаем, что стоит использовать нашу встречу с умом, включаем музыку на небольших колонках и делимся запасами алкоголя. Я сильно переживаю, что Мартон и Теодор потеряются в компании из 30 русских, но мой чешский сосед быстро залез по пожарной лестнице на крышу какого-то здания и кричал оттуда песни, а венгр вполне расслабленно танцевал недалеко от меня.

Кульминацией вечера стало появление неопознанного автомобиля, который на огромной скорости подъехал к импровизированной вечеринке. Все как по команде бросились в окружавший бетонные здания лес, но нутро автомобиля явило нам не немецких правоохранителей, а добродушного украинца, который успел услышать о том, что какие-то движения на месте рейва всё-таки происходят.

К слову, почему-то именно украинцы — всегда самые жизнерадостные из тех выходцев с постсоветского пространства, которых мне доводилось встречать в Европе. Очень хочется в Киев.

Та ночь не подарила мне самой безумной тусовки в жизни, но заставила искренне понять, как мне не хватало живого общения на русском языке. С того дня я всё реже проводил время на маленьких кухнях общежития с венграми и датчанами, но всё чаще предпринимал вылазки по Германии с русской компанией, которая разделяла мое стремление к путешествиям.

Не ленинские путешествия

До отъезда в Германию мне снились перелеты между европейскими столицами за 10 евро, неделя в Париже, другая — в Барселоне. Но пока в России открывались кафе и кинотеатры, Европа вводила всё новые и новые меры предосторожности, чтобы не допустить серьезного урона от второй волны ковида.

Моя русско-берлинская подруга Оля рискнула совершить небольшое путешествие в Австрию. На вокзале ее ждали полицейские, которые вежливо переписали все паспортные данные, взяли номер телефона и неохотно поверили в легенду о проживающих в Зальцбурге родственниках. К счастью, Оля отделалась испугом, ее не депортировали, но повторять ее опыт мне не хотелось.

Другими словами, мне пришлось выбирать не между Римом и Лиссабоном, а между Гамбургом и Штутгартом. В декабре перемещения между немецкими землями еще практически не регулировались. Позднее правительство Германии запретит уезжать от своего места жительства более чем на 15 километров в тех регионах, где количество зараженных превышает 200 человек на 100 000 населения. Однако пока скоростные поезда Deutsche Bahn были к нашим услугам. Одной из первых вылазок нашей русской компании стал остров Рюген в Балтийском море. Это самый крупный и густонаселенный из немецких островов, живущий в основном за счет туризма. Уже в XVIII веке здесь появились первые курорты, а склонный к гигантизму Третий рейх затевал строительство «Величайшего морского курорта мира». Но не успел.

Забавно, но даже в достаточно отдаленных частях Германии можно обнаружить «русский след». В крошечном островном городе Засниц ничего не подозревающий я подошел к табличке на гранитной набережной и обогатился знанием о том, что в 1917 году на этом же месте отправления парохода ждал Владимир Ленин. Отсюда он поплыл в Швецию, чтобы несколько месяцев спустя сделать Октябрьскую революцию.

Маствотч Рюгена — отвесные меловые скалы на берегу Балтийского моря. Их красоту по достоинству оценивали и некогда жившие на острове племена. Латунная табличка на смотровой площадке поведала мне, что претенденты на статус вождя должны были подтвердить свои амбиции, взобравшись на вершину меловой скалы, а любимым развлечением обитателей острова было сбрасывание с ее же вершины горящих бревен. Скатываясь по склону в темноте, они разбрасывали искры. Должно быть, этот протофейерверк сильно волновал жителей Рюгена.

В отличие от нас большинство жителей Германии не стремилось развивать в стране внутренний туризм. Зато на выходных берлинские парки начинали напоминать оживленные площади. По ощущениям, коренным жителям Берлина достаточно увидеть несколько стоящих рядом деревьев — и вот они уже достают из рюкзака фрисби, термосы с глинтвейном и свою милейшую собаку. Иногда особенности их «парковой культуры» принимают специфичный для российского обывателя облик.

В Берлине не всегда выпадает много снега, поэтому типичных для наших парков и пустырей снеговиков заменяют шалаши. Однажды мы приехали прогуляться в прилегающий к Берлину лес Груневальд и с удивлением заметили, что рощи буквально кишат целыми семьями, которые сооружают вигвамообразные конструкции из сухих палок.

Там же мы обнаружили гигантский песчаный склон, по которому с большим удовольствием скатывались десятки детей. Так что если Грета Тунберг окажется права и даже российская зима перестанет быть зимой — готовьтесь осваивать искусство шалашестроения.

Кроме парков Берлин щедр на заброшенные здания. Часть из них стала точками притяжения для сквоттеров, другие — гигантскими арт-объектами или общественными пространствами. Легендарный клуб «Бергхайн» нашел пристанище в стенах бывшей электростанции, а в том же Груневальде расположена американская радиолокационная станция времен холодной войны The Hill. В 90-е она стала культовым местом для представителей субкультур, а затем обрела статус туристического объекта.

Пасмурным декабрьским днем скука толкнула нас на то, чтобы исследовать территорию заброшенной детской больницы неподалеку от нашего общежития. Все рекомендации с форумов об аутентичных берлинских развалинах оказались лживыми, вход на ее территорию был закрыт со всех сторон. Мы мерно прогуливались вдоль однотипных немецких пятиэтажек и думали, как преодолеть препятствие в виде двух полос высокого забора. По пути мы встретили еще несколько маленьких компаний, которые, видимо, были озадачены тем же вопросом.

Ситуация начинала приобретать комичные черты. Окраина Берлина, темнеет, четверо русских студентов ходят кругами вдоль забора и подозрительно косятся на убирающих рядом листья дворников. Процесс, в целом напоминающий поиски закладки в некоторых странах с менее либеральным антинаркотическим законодательством.

В конечном счете принимаем стратегически важное решение перелезать. Оно позволяет нам очутиться на территории больницы, но стоит разбитого вдребезги телефона Роксаны. К счастью, девушка сохраняет эмоциональную стойкость, и мы, обсуждая перспективы ремонта телефона, отправляемся исследовать исписанные граффити коридоры больницы.

В темном коридоре больницы мы сталкиваемся с еще одной группой посетителей. Достаточно жутко, но жутко по-детски. В Берлине я почему-то чувствовал себя в безопасности даже в самых криминализированных районах. В интернете можно отыскать много информации об «опасных» Кройцберге или Нойкельне, но за время многочисленных прогулок туда я ни разу не столкнулся с проявлением агрессии.

В тот раз тревога тоже была беспочвенной. На поверку встречная компания оказывается состоящей из немецких школьников. Взаимно практикуем английский и расходимся. Школьники предупредили нас о работающей на территории больницы охране и спустя пять минут неловко попытались нас напугать (мы всё равно напугались). Делаем несколько атмосферных фото и осторожно перелезаем обратно через забор. Всю дорогу домой обсуждаем меню новогоднего стола. Первое января мы собирались встречать компанией из 11 русских в общежитии.

Уют

До второй половины января снега в Берлине почти не было. Пытаясь создать новогоднее настроение, я купил в супермаркете Rewe скромный кипарис. Мои друзья оказались еще более расторопными и обнаружили на помойке возле общежития роскошную пушистую елку. Немцы празднуют католическое Рождество 25 декабря и почти сразу же выкидывают праздничные деревья. Точнее, оставляют их в специальных местах — для коммунальщиков.

Елки — негабаритный мусор, вывозом которого занимаются только во время рождественских праздников. Если вы не вынесли елку вовремя, рискуете заплатить штраф. Такой вот богомоловский либеральный концлагерь.

Новогоднее дерево с помойки обрело вторую жизнь в моей комнате — именно там мы праздновали Новый год. Не буду истязать вас перечислением всех милых пошлостей, которые сопутствовали нашему застолью. Был и небольшой тазик оливье, и «Ирония судьбы», и Путин с курантами. Природный конформизм заставил меня давиться пеплом в бокале шампанского. К слову, часть моих товарищей сожгла и выпила заветное желание на бумажке дважды. Мы встречали Новый год сначала по московскому, а потом и по берлинскому времени. Обращение Меркель искали, но наткнулись только на плохой эстрадный концерт. К слову, «голубые огоньки» на российском телевидении по сравнению с немецкими аналогами находятся на запредельно высоком уровне.

До двух часов ночи мы сидели за столом под нескончаемую канонаду фейерверков. Позднее несколько моих немецких знакомых, услышав про это, удивленно приподнимали брови. Формально в Германии салюты были запрещены из-за коронавируса, и есть многочисленные видео, на которых полицейские с мигалками преследуют немецких любителей пиротехники.

Вероятно, на наш квартал, в основном состоящий из недавних мигрантов и студентов, просто махнули рукой. В ту ночь я не только испытал приятное ощущение пускай и искусственно воссозданного, но дома, но и успел немного позлорадствовать. Музыка из нашей колонки не переставала играть до самого утра, а значит, мне удалось отомстить живущим прямо над моей квартирой индусам. Порой мне казалось, что этажом выше идет кропотливая работа по созданию болливудских фильмов с непременными песнями и танцами. При этом съемочный процесс активизируется преимущественно в ночное время.

*******

После Нового года у нас возникла навязчивая мысль отправиться в Баварию. Во-первых, там уже был снег. Во-вторых, немецкие Альпы. В-третьих, открыточно-инстаграмный замок Нойшванштайн. На тот момент было запрещено одновременно встречаться более чем двум людям не из одного домохозяйства, а перемещения между федеральными землями ограничены. Наша компания состояла не из двух, а из десяти человек, и никакой уважительной причины для поездки у нас, естественно, не было.

Несколько вечеров мы разрабатывали подробный план путешествия. Полиция должна была быть особенно строгой и многочисленной в Мюнхене, поэтому мы приняли решение перемещаться группами по два человека и придумали несколько легенд о бабушках и тетях, которые якобы поджидали нас в столице Баварии.

С жильем было сложнее. Правительство Германии не только провело необходимую работу с отелями, но и грозило большими штрафами арендодателям на Airbnb, которые в большинстве своем отказывались сдавать комнату заезжим студентам. Наблюдение: почти все отказавшие нам владельцы квартир были немцами. Спустя несколько дней поиска нам посчастливилось связаться с испанкой, которая была готова сдать однокомнатную квартиру в центре Мюнхена. Правда, в ватсапе испанка трансформировалась в испанца. Видимо, он осознавал риски и конспирировался.

Бавария, пожалуй, самая «немецкая» и самая стереотипизированная земля Германии. Помните, в начале рассказа я упоминал образ немца-педанта? Так вот, это про обитателей Мюнхена и окрестностей. Даже в самой Германии баварцев считают помешанными на чистоте, законопослушности и раздельном сборе мусора.

Здесь с тобой порой могут отказаться разговаривать на английском, хотя львиная доля населения (как и везде в Германии) прекрасного его понимает. Будучи расположенной на юге страны, Бавария принимала на себя основной удар миграционного потока, что только усилило местный национализм и критицизм в отношении Берлина.

Чтобы понять степень ее обособленности, можно вспомнить о «Христианско-социальном союзе Баварии» — единственной сильной региональной партии Германии. Пускай она испокон веков и состоит в нерушимом союзе с крупной федеральной партией ХДС, но всё-таки представляет собой вполне независимую политическую силу. Например, в одномандатных округах Баварии своих кандидатов выставляет только ХСС, а в 2018 году экс-лидер партии вступил в жесткий публичный конфликт с самой Ангелой Меркель. Хорста Зеехофера не устраивало, что в Германию впускают беженцев без документов или уже зарегистрированных на территории другой страны ЕС.

Четыре утра, мы мерзнем в ожидании трамвая и размышляем о том, какие еще нелепые отговорки сможем предложить мюнхенской полиции. Даже в поезде до Мюнхена мы рассаживаемся строго по два человека. Вика сильно переживает, что контролеры немыслимым образом обретут полномочия сотрудников правоохранительных органов и выдворят нас из поезда. Всю дорогу спим: немецкие поезда хоть и склонны к часовым опозданиям, но оборудованы мягкими сиденьями и ездят совершенно без тряски.

Прямиком с мюнхенского вокзала мы, испуганно косясь на полицейских, отправились в горы. Нашей целью был высочайший пик Германии Цугшпитце и находящееся у его подножья озеро Эйбзи.

После часового переезда на пригородной электричке ты оказываешься среди занесенных снегом елей, склонов Альп и пьянящего воздуха. Путь сквозь сказочный лес — это пошловатый штамп, но иначе говорить о местах, где текут горные ручьи, искрятся сугробы чистейшего снега и сумасшедшие виды, не получается.

По дороге до озера мы успели около десятка раз услышать от шагающих навстречу румяных баварцев традиционное местное приветствие «Сервус!» и досыта накормить местных уток и форелей. Фауна Германии, к слову, изобильна не только в таких малолюдных районах. Возле нашего общежития (в получасе езды от центра Берлина) проживал енот, несколько лисиц и зайцы. В центре Гамбурга я видел огромных диких гусей прямо на оживленном перекрестке. Отличный маркер заботы о природе. Под вечер, замерзшие и счастливые, мы нашли в цветочной клумбе ключи от нашей однушки и начали обустраивать ночлег.

Целью следующего дня был замок Нойшванштайн. Это не только одна из самых популярных туристических точек Германии, но и место с печальной историей. Готический замок был построен в конце XIX века по приказу правителя Баварии Людвига II, который получил прозвище Сказочный Король за эксцентричное поведение. Львиную долю своего состояния он истратил на Нойшванштайн, а также на поддержку деятелей культуры и искусства. К примеру, его средствами пользовался Вагнер, который на тот момент еще не обрел широкой популярности.

По легенде, некоторые из опер Вагнера Людвиг слушал в городом одиночестве. Король вообще был нелюдимым и скромным человеком, а в его дневнике написано о постоянных попытках подавить сильное гомосексуальное желание. Ближе к концу жизни правителя признали недееспособным. Людвиг скончался, прожив в так и не достроенном Нойшванштайне чуть больше полугода.

Мы были удачливее, чем Людвиг, и имели возможность в полной мере насладиться видами замка. Однако для этого нам пришлось миновать пару заборов и несколько раз рискнуть переломом конечностей. Власти Баварии предчувствовали наплыв туристов и попытались ограничить доступ к Нойшванштайну. Сработало так себе.

Удивительно, но этот запрет игнорировали не только иностранцы, но и сами немцы, которые чуть ли не вместе с детскими колясками преодолевали самые сложные препятствия и прогуливались по хорошо знакомым местам. Судя по всему, соблюдение мер предосторожности ослабевало вместе с удалением от больших городов и сокращением количества полицейских на душу населения. В небольшом городке возле замка свободно продавался глинтвейн, хотя и в Берлине, и в Мюнхене это было строжайшим образом запрещено.

Путешествие в Мюнхен стало нашей последней большой вылазкой за пределы Берлина: в студенческой среде начали курсировать истории о штрафах за поездки в другие земли. Но огромная и очень разная столица Германии всё еще была в нашем распоряжении.

В результате десятка исследовательских миссий в разных районах Берлина я пришел к выводу, что больше всего люблю Кройцберг. После строительства Берлинской стены этот район оказался на самой границе между восточной и западной частями города, что обрушило цены на покупку и аренду жилья. Низкая рента привлекла сюда мигрантов, в первую очередь — турков. Кройцберг сохраняет восточный колорит до сих пор.

Кебабные чередуются с барбершопами, а центральный транспортный узел Коттбусер Тор похож на один большой восточный рынок. Мигранты из Турции были не единственными, кого прельщала освободившаяся жилплощадь. Позднее сюда потянулась творческая молодежь, которая часто создавала сквоты в оставленных прежними хозяевами зданиях.

Мигрантско-студенческая среда сделала Кройцберг живым, мультикультурным и крайне левым. Столбы облеплены наклейками антифа, а на отдельных улицах в каждом втором окне вывешены простыни с надписями об ужасах капиталистического строя. Вайб Кройцберга начинаешь понимать в тот момент, когда в книжном магазине замечаешь стопку листов с машинописным текстом, а хозяин объясняет тебе, что это свежая работа живущего в этом же доме писателя. Когда в самом криминогенном парке Берлина днем не протолкнуться из-за румяных детей всех возможных национальностей с деревянными санками. Когда на одной улице можно за вечер попробовать десять разных национальных кухонь.

Кройцберг у многих вызывает страх. Действительно, случайный визитер может быть напуган хмурыми наркодилерами, которые в людных местах предлагают свой товар буквально через каждые 5–10 метров. Потом вырабатывается иммунитет и ты перестаешь обращать на них внимание. Они чувствуют и ничего не предлагают. Впрочем, их активность можно понять.

Один из пушеров, выходец из Гвинеи, разговорился со мной и поведал, что карантин буквально убил весь уличный бизнес. Сейчас они вынуждены пытаться продать хоть что-то за полцены.

Унывал не только наркобизнес, но и весь Берлин. К середине февраля пустой город начал приедаться — и я принял решение возвращаться в Россию. Занятия в университете были дистанционными, поэтому мой отъезд не мог сказаться на доступе к образованию.

Ну как там, в Берлине?

По злой иронии буквально спустя неделю после моего отъезда в Берлине потеплело до +15 градусов. Парки и общественные пространства наводнили по-весеннему легкомысленные компании, а я с привкусом зависти наблюдал за инстаграмами оставшихся там друзей. Конечно, до возвращения к нормальной жизни еще очень далеко, но за последние несколько недель в Германии были возобновлены занятия в начальной школе, открылись парикмахерские (мне довелось постричься только в Стамбуле, куда я летал на неделю), работают музеи и магазины одежды. Правда, чтобы посетить любой из них, вам придется заблаговременно зарезервировать временной слот на сайте или по телефону. Зато можно наслаждаться искусством или новой коллекцией почти что в гордом одиночестве.

К середине марта только чуть больше трех процентов граждан были полностью вакцинированы. Более того, даже здесь обнаружились 34% от населения страны, которые не готовы прививаться от COVID-19.

По этим причинам вряд ли стоит ждать скорой нормализации жизни в Европе и Германии в частности. Еще прошлой весной мне казалось, что в 2021 году я вновь смогу свободно перемещаться по миру, но год локдауна сделал из меня пессимиста, и теперь я ни в чем не уверен даже насчет следующей зимы. Но в Берлин я еще обязательно вернусь.

Германия для России — это «конституирующий другой». Пожалуй, второй по своей значимости после США. Чтобы ответить на вопрос «Кто мы такие?», российское общество часто обращается к анализу образа жизни других стран и народов. Только через такие сравнения возможно формирование собственной идентичности.

Мне бы очень хотелось, чтобы мы научились у Германии как минимум одной простой вещи — умению создавать комфортную среду для каждого. И речь не только про тротуары или общественный транспорт.

Уже спустя пару недель после прибытия в Берлин я не чувствовал себя чужим. Вокруг меня говорили на русском, английском, вьетнамском и французском языках. Парень с накрашенными ногтями ехал в трамвае бок о бок с хмурыми лысыми мужиками в кожанках.

Граффити уживались с эстетичными пряничными домиками на одной улице. Казалось, что Берлин может найти место для любого человека с любым мировоззрением. И в миллионе этих крошечных различий заключена его целостность.