Колокол Полярной звезды. Александр Герцен и его лондонские газеты

В 1847 году Александр Герцен навсегда покинул Россию. Дома остались мать, многочисленные друзья, отцовская могила и родовое поместье. Дома Герцена не ждало ничего хорошего: он отличался демократическими взглядами и дважды бывал в ссылках.

А через два года после его отъезда император Николай I и вовсе приказал арестовать всё семейное имущество. Возвращать фамильные активы пришлось при поддержке Ротшильда.

Сначала Герцен верил во Французскую революцию, но вскоре разочаровался: буржуазные порядки оказались слишком живучими. Тогда Герцен становится социалистом.

И открывает в Лондоне типографию, чтобы внести свой вклад в революционную борьбу.

Го, пацаны, я создал

Представьте, что вы попали в XIX век и по какой-то причине решили открыть типографию. Что вам нужно? Печатный станок, краска, бумага, русский шрифт и наборщики. Еще помещение — дешевле и проще арендовать, чем покупать.

Достать всё необходимое Герцену помогли поляки-революционеры, которым тоже пришлось покинуть страну из-за несогласия с текущей политической повесткой. Почему они? В Лондоне Герцен сдружился со Станиславом Ворцелем — членом Польского демократического общества.

Самая интересная история, пожалуй, у шрифтов: Герцену достался невыкупленный заказ. Когда-то французская фирма сделала их для Санкт-Петербургской академии наук, но покупатель за товаром не явился.

Повезло, что не выбросили — наверное, производитель решил, что редкая в зарубежье кириллица кому-то да пригодится. Буквочки крохотные, зато качество отличное: оттиски получаются что надо.

Наборщиков нашли среди польских эмигрантов. Видимо, неродным языком те владели не в полной мере: многие читатели жаловались на опечатки.

В 1853 году Герцен запускает свою Вольную русскую книгопечатню. Да, на изданиях так и написано. Но «типография» всё-таки звучит более благозвучно.

Первая цель — рассказать европейцам, как поживает царская Россия. По мнению Герцена, поживает она так себе: крестьян угнетают, помещики распоясались, подвижек нет и не предвидится. А ведь во Франции уже случилась революция!

Короче говоря, Герцен выпускает несколько брошюр и даже целую книгу на французском языке. Называется этот довольно увесистый труд «О развитии революционных идей в России».

Либо российские революционные идеи иностранцев не слишком заинтересовали, либо Герцен сказал, что хотел, но вскоре он переключается на жителей России: теперь он собирается обеспечивать страну революционной литературой. Задача вырисовывается нетривиальная — Герцен-то в Лондоне.

А авторов ищет российских. Печатает в типографии листовку-воззвание, смысл которой сводится к следующему: присылайте что хотите, главное — дух свободы. Боитесь свое — пусть будет чужое запрещенное: например, стихи декабристов.

Наладить прочную связь с родиной удалось далеко не сразу. Поэтому первые годы типография Герцена печатает в основном творчество Герцена. Больше всего внимания привлекли антикрепостнические брошюры «Юрьев день! Юрьев день!» и «Крещеная собственность». Герцен предупреждает: если царь не передаст власть крестьянам добровольно, крестьяне возьмут ее сами — и без крови не обойдется.

После полутора десятков брошюр авторы из России так и не появляются: Герцена, конечно, знают как талантливого публициста и борца за Россию будущего, но не слишком ему доверяют. Плюс легко призывать к публикации запрещенных цензурой текстов, когда сам в безопасности.

Поэтому в 1855 году Герцен идет ва-банк и анонсирует первое периодическое издание. С забавной ремаркой: если так ничего и не пришлете, в русском народе я ни капельки не разочаруюсь — только в нашем поколении.

Каким-то чудом поколение Герцена не разочаровывает. 25 июля 1855 года выходит первый номер «Полярной звезды», весной 1856-го — второй. И там первые робкие письма из России уже есть.

Взошла вторая «Полярная звезда»

Если вам показалось, что в истории российской журналистики такое название уже звучало, то вам не показалось. «Полярной звездой» называлось одно из изданий декабристов.

Нет, Герцен не плагиатор, это дань уважения. На обложке его «Звезды» красуются профили Кондратия Рылеева, Михаила Бестужева-Рюмина, Петра Каховского, Сергея Муравьева-Апостола и Павла Пестеля — пятерых казненных декабристов.

Главным гвоздем номера становится письмо императору. Одно оно тянет на немалый скандал: Герцен посмел обратиться к великому самодержцу будто к равному. Неслыханная дерзость! И это без учета требований! Свободы слова и освобождения крестьян захотел, ишь ты! Примерно так реагирует официальная печать.

Еще Герцен публикует воспоминания декабристов, «На смерть поэта» Лермонтова, «Вольность» и «Деревню» Пушкина, письмо Белинского к Гоголю — короче говоря, самые острые тексты, какие сумел раздобыть.

Сделать периодичность более частой у Герцена не получается. Так и повелось: семь лет — семь номеров.

Почему не звучат голоса из России

В 1856 году в Лондон к Герцену приезжает Николай Огарев. Они ближайшие друзья, знакомы еще с детских лет. Взглядами на будущее России обладают одинаковыми, оба успели за них пострадать — побывали в ссылках.

Огарев и знакомые Герцена, с которыми он ведет переписку, помогают понять, почему «Полярная звезда» всё никак не взлетает: издание слишком революционное. Одни боятся, другие искренне обладают не настолько радикальными взглядами.

Уже вместе друзья запускают новый проект: сборник «Голоса из России». Тоже либеральный, но уже умеренно. Материалов приходит столько, что Герцен наконец-то может не изображать спятивший принтер. Более того — появился выбор.

Как правило, отказ в публикации Герцен объясняет одной из причин: 1) в тексте говорится, что в России и так всё хорошо (идите в официальную печать, пожалуйста); 2) власти смогут использовать информацию для преследования кого-либо; 3) над материалом стоит еще поработать.

Всё будто бы хорошо, но есть проблема. Сборник статей — штука большая и неповоротливая, выпускать слишком часто нереально: не будет ни читателей, ни материала. Тогда Огарев предлагает запустить еще издание. Герцен соглашается.

Зову живых, оплакиваю мертвых

В июле 1857 года начинает звучать «Колокол» — первая революционная газета. Выходит раз или два в месяц, иногда почаще. Эпиграфом Огарев и Герцен сделали строку из Шиллера: «Vivos voco!» — в переводе «Зову живых!». В унисон с «Полярной звездой» «Колокол» требует отменить цензуру и освободить крестьян от помещиков — а еще от побоев.

Газета получается яркой: Герцен придумывает много прикольных рубрик. Например, колко комментирует сообщения из России, печатает мелкие критические корреспонденции. И читатели откликаются: тираж «Колокола» составляет около трех тысяч экземпляров — сопоставимо с легальной прессой.

В 1861 году крестьяне обретают долгожданную свободу, но «Колокол» не смолкает. Проанализировав условия освобождения, Герцен и Огарев делают вывод: народ снова обманули. У крестьян земли как не было, так и нет. Власти не отказались от антинародной политики.

Еще через два года начинается Польское восстание. Участники остаются практически без поддержки: русским демократам мешает их национальность, царским войскам — сам факт бунта. Герцен может поддержать поляков, которые немало помогли ему с типографией, только словесно. Но в его системе координат слово — уже часть дела.

«Колокол» печатает обращение Виктора Гюго: «Перед вами не неприятель, а пример». Осуждению подвергается Михаил Катков — влиятельный публицист, консерватор и большой поклонник идей типа «Россия для русских». Восставших поляков Катков предлагает ликвидировать.

Конечно, в эту игру можно играть вдвоем.

Герцен пытается дискредитировать Каткова — Катков разворачивает антигерценовскую кампанию в ответ.

Основные претензии к Герцену сами сформулируете или подсказать? Ладно, подскажу: подстрекает к бунту, сидя в Лондоне; смеет критиковать народ с тысячелетней историей; дурит молодежь утопическими идеями. Ну и в целом раскачивает лодку.

Свобода слова контрабандой

Воспользоваться официальными каналами запрещенная типография очевидно не могла, поэтому издания проникали в Россию нелегально. Приходилось выстраивать длинные сложные цепочки, до сих пор известны не все пути. Значимыми пунктами пересылки были граница с Китаем, где таможня почему-то не слишком лютовала, Одесса, Кавказ, Санкт-Петербург.

Многие курьеры так и остались анонимами: зарубежные книгоиздатели, торговые представители иностранных фирм, моряки.

Исследователи упоминают, что однажды команда военного корабля спрятала тираж в орудиях.

Одни распространители протаскивали запрещенку через таможню из высоких демократических чувств, другие — просто ради дополнительного заработка.

В роли контрабандиста попробовал себя друг Герцена Павел Пикулин, известный врач и преподаватель. Возвращаясь из заграничной поездки, он привез свежие номера в чемодане с двойным дном — и делал так не раз.

Еще журналы и газеты прятали в детских книгах, запихивали среди дров, даже вкладывали в пустотелые статуэтки. Здесь очень помогала тонюсенькая бумага, которая позволяла сложить листы как угодно, хоть в оригами.

Иногда (много чаще, чем издателям хотелось бы) даже такие меры предосторожности не спасали от изъятия. Большую часть уничтожали, кое-что поставляли в закрытые фонды Императорской библиотеки. Если долго никого не ловили, покупали свежие номера за границей.

Творчеством Герцена и товарищей живо интересовались первые лица государства, включая собственно монарха. Александр II, отменивший в России крепостное право, якобы однажды сказал: «Пусть Герцен перестает меня ругать, иначе не буду абонироваться на его газету». Ха-ха, отличная шутка.

Уже в России распространителями выступали сами читатели — передавали запрещенку из рук в руки, хотя в случае внезапного палева ничем хорошим это не грозило: казнить не казнят, конечно, но проблемы с полицией появятся, причем немалые.

Однако издания Герцена всё равно читали по всей стране. Судя по переписке ссыльного декабриста Якушкина, поклонники нашлись и в Сибири.

Ситуацию усложнил международный запрет: в 1858 году к России присоединились Франкфурт-на-Майне, Неаполь, Саксония, Пруссия, Рим. Однако договориться с Англией и Францией власти не смогли — Герцену и компании не пришлось уходить в подполье.

Чем сердце успокоилось

Как вы понимаете, при Герцене в России никакой революции не случилось, с демократией и свободой слова тоже не срослось. Стихийные бунты царизм благополучно пережил: крестьяне успокоились, лидер революционных демократов Чернышевский отправился по проторенной дороге — в сибирскую ссылку.

Герцен обратил свой взор на деятельность европейского пролетариата — то есть на Карла Маркса с его интернационалом. В последних номерах «Колокола» встречается всё больше отсылок.

«Колокол» перестал выходить в 1867 году, пережив «Полярную звезду» и все прочие издания. Еще через три года умер Герцен — воспаление легких.

А в 1872-м закрылась его типография. Последователи работали уже в Женеве. Ну как работали… Скорее трепыхались до последнего: искали авторов, пытались возродить «Колокол» — запала хватило на несколько номеров.

Забавно, что поиску журналистов воспрепятствовало ослабление в России цензуры: благодаря ему авторы умеренных взглядов получили возможность печататься в более одобряемых изданиях. В итоге любимое детище Герцена не слишком-то его пережило.

Провал? Возможно, но всё-таки не совсем. Деятельность Герцена и его журналистские труды серьезно повлияли на тех, кто пришел после него. Например, Герцена ценил Ленин: создание вольной русской прессы за границей назвал великой заслугой.