«Глиттер, шабаш, новое Средневековье»: интервью с основательницей театра Sukeban

В преддверии спектакля «Два на полтора», который состоится в Москве 7 декабря, обсудили, почему эпический театр актуален как никогда, как превратить теорию заговора в пьесу и почему вы захотите, чтобы вас обвели вокруг пальца.

Как в твоей жизни появился театр? 

У меня был долгий путь борьбы со своими же стереотипами. Я училась в деревенской школе в Алтайском крае, в классе было всего три ученика, но уже в девятом классе я решила, что буду режиссером. Поступила с первого раза во ВГИК, однако довольно быстро обнаружилось, что мне и остальным документалистам с курса больше всего нравились субботние занятия по театральному мастерству. Там можно было валять дурака, строить какие-то трехэтажные кровати…

С вгиковским багажом я ушла учиться к Марине Разбежкиной, у нее самая мощная школа документального кино и театра в России. Тогда же познакомилась с «Театром.doc» и узнала, что театр может воздействовать на реальность и отдельно взятого человека. С кино я не чувствовала такую возможность к мистическому диалогу.

Ну а в 2020 году я оказалась на режиссерско-актерском курсе в ММУ у Юрия Муравицкого, это наш папа с бородой и безумным взглядом.

Какой из подходов ты привнесла в Sukeban по следам обучения в ММУ?

Мы любим эпический театр, в нем самое важное — принцип отчуждения или отстранения. В нашей привычной школе, грубо говоря, по Станиславскому (хотя он имел с в виду совершенно другое!), ты выходишь на сцену, вскидываешь руки вверх и кричишь: «О боже, я Анна Каренина!» И все, бабки в астрале, но на самом деле у зрителя возникает диссонанс. Во-первых, дура, ты не Анна Каренина, а просто какая-то женщина. Во-вторых, при подобном отождествлении зритель хочет помочь человеку на сцене, но не может и не знает, как.

У публики не получается отстраниться и смотреть историю. Отчуждение состоит в том, что на сцене ты не скрываешь, что являешься артистом. Еще отличный способ показать историю — спрятать происходящее в другое место, так все сказки устроены.

Как случился Sukeban?

Как это всегда бывает в театральных вузах, во время учебного процесса вы сбиваетесь с кем-то в кучку по интересам. Тогда еще было психологически тяжелое для всех время, явно нужно было что-то делать, главное — не останавливаться.

Я, Маша Карлсон, Соня Ламшина, Марина Ягупова и Маша Савченко подготовили дипломный спектакль в МШНК под названием «Слон он и ом». Мы сделали вид, что это театр кабуки, в нем почти не было слов, хотя история была вдохновлена историями про япончика. Я очень люблю теории заговора, они полны драматургических перипетий…

Делали спектакль два месяца в режиме non-stop, это было прекрасно. Ездили за костюмами на рынок «Садовод» за дней 10 до премьеры, мы были уже в полном астрале: у нас япончик, кабуки… Тогда же решили, что театр будет называться Sukeban — это такая японская девчачья субкультура протеста, которая потом обрела значение «девочка-босс».

Важно, что в основном у нас самописный материал. Как раз тут уже работает мой документальный бэкграунд, хотя и Муравицкий, и Марина Разбежкина максимально все сопли отсекают. Идешь работать на сцене без мерехлюндии, убираешь лишние смыслы. Молодые артистки любят делать сто этюдов про аборты или смерть, поначалу все спекулируют на этом. Самое основное — научиться этого не делать, нельзя использовать страдание, это дешево и дурно.

Над чем вы работаете сейчас?

Вскоре с нашим драматургом Соней Назаровой будем работать над пьесой про аппликатор Кузнецова. Оказалось, у него сумасшедшая история — документальная реальность всегда дает идеальную драматургию. Я думаю, сейчас такое время, когда на сцене должно происходить много чудес и волшебства.

Хочется отчуждать людей от этой документальной реальности и возводить на некие котурны на сцене, чтобы видеть эту хрупкость, волшебность и нежность мира. Круто брать документальный материал и делать из него сказку. Сказка абсолютно документальна.

Вообще, главная режиссерская радость — это репетиции. Привозишь кучу выносливых людей в одно место и раздаешь задачи, будь то стоять целый час и потирать ножки. Как правило, все очень радуются, потому что любят дурачиться. Чем быстрее напустишь на себя дурость, тем прекрасней и блаженней. Мы дураки, дуры, шабаш. Первый театр зарождался на улице, среди людей — ему там и место.

А как пришла идея вашего легендарного кабаре жуков «Энтомон»?

Мы стояли с Максимом Горбуновым [актер и художник по костюмам. — прим. ред.] на остановке и увидели в ларьке очень смешную игрушку в виде моли с усиками. Начали угорать над ней, обозвали шмолью, а уже дома решили сочинить про нее песню. Случился «приход» — два дня сидели дома и придумывали эскизы, воображали, как смешно шмоль будет петь. Кстати, это Макс придумал фразу «каблучком по потолку». У нас хорошо получается соединять его визуальное и мое драматургическое мышление.

Еще перед кабаре мы с Максом купили мадагаскарского таракана для фотосъемки, стоил он 50 рублей, хотя Макс предлагал просто поймать одного из тараканов у него дома. Насекомое оказалось огромным, пищащим и шуршащим. Макс отказался нести его под курткой, это сделала я.

Слышала, вы готовите что-то особенное на Новый год.

Да, в новогоднюю ночь мы поставим в Lachesis «Елку у Ивановых» по Введенскому. Могу дать один спойлер: перед входом в клуб будет стоять скульптура пальца, вокруг которой мы будем водить зрителей.

Сначала я думала, что это слишком огромный спектакль, а на подготовку осталось мало времени. И все же мы с Соней перечитали пьесу и поняли, что это гениальное рождественское произведение, из которого мы сделаем целую елку. Она будет намного шире, чем материал пьесы, как раз это и подразумевает абсурдистская драматургия.

Мы сами хотели бы пойти именно на домашнюю елку, где все включены в процесс, но со свободным выбором. Часть билетов будет подороже — зрители смогут купить себе роль в спектакле. Это полноценное участие, мы встретимся с такими гостями до события, немножечко обучим.

Из кого состоит команда Sukeban?

Это открытая система, в ней мои ближайшие друзья и главные соратники, при этом качество от этого не страдает — они все безумно талантливые люди. Есть я как какой-то центр, вокруг которого все сообразуется, еще с нами наши постоянные члены Маша Савченко, Марина Ягупова, Соня Ламшина. Недавно к нам примкнул гениальный русский поэт Михаил Свистунов, часто выступает с нами Егор Жирнов. Максим Горбунов как мой главный редактор и вдохновитель, всегда меня проконтролирует. Еще у нас появился Даниил Чернышев — наш продюсер, спасет от несправедливости.

Почти у всех из нас есть театральное образование, но вот Соня Назарова у нас ученый латинист и археолог, она раскапывает трупы в лавре в свободное от театра время, занимается спасательной археологией. И я не могу сказать, что это не имеет отношения к театру. (смеется)

Конечно, есть справедливая мысль, что только профессионалы должны выходить на сцену, но у нас ugly cute, шабаш, новое Средневековье, все такое. Я никогда не буду ничего запрещать. Если человек может играть на сцене, но при этом у него нет профессионального образования, это не проблема, потому что часто бывает наоборот.

В Sukeban люди с богатым внутренним лором, который точно пригодится для воплощения идей. Мы бесшабашные, шаримся по вселенной и вытряхиваемся на карту мира, чтобы что-то такое эдакое выкинуть.

Какие у вас планы на будущее?

Помимо спектаклей, мы хотим запустить театральную лабораторию для взрослых. В результате люди должны выпустить спектакль под нашим чутким руководством. Проект будет ориентирован на людей не из театра, с ними интереснее работать — как правило, из-за отсутствия опыта их ничто не ограничивает.

Мы уже проводили подобную лабораторию с детьми в исследовательском центре «Точка варения». Задали сюжетную рамку, в которой улитка ползет на гору Фудзи и встречает персонажей, именно их дети и придумывали. Это был японский театр с масками кабуки, дети сами их раскрашивали. Как только они поняли, что сами создают театр, они отлетели по полной.

Например, один мальчик придумал зомби Андрея, который раньше был богатым футболистом, но на вечеринке на него напали зомби. А еще у него был друг в холодильнике — детей нисколько не смущает, что на горе Фудзи не может быть холодильника.