Прогулки на костях: заметки о московских кладбищах
Сложнее всего реконструировать повседневность: хотя русская текстология и достигла невероятных высот в советское время, нам по-прежнему трудно понять, о чем думал простой москвич XII–XIV веков, как относился к смерти. На протяжении нескольких столетий это чувство менялось: если в более ранние периоды мысли о кончине пугали и вызывали тревогу, то впоследствии уход в горний мир стали воспринимать легко и даже элегически.
Кладбища, некогда находившиеся при каждой приходской церкви, отодвигались всё дальше и дальше от центра города. Если в XVI веке дорога до могил близких родственников составляла 300–400 метров, то сейчас путь на Хованское или Николо-Архангельское кладбище займет несколько часов. Средневековый человек соприкасался с ритуальными проявлениями, относящимися к смерти, каждый день; современный москвич разве что иногда пройдет вдоль кладбищенской ограды.
Но с изменением ежедневных маршрутов горожанина именно кладбище стало самым тихим и безлюдным местом, как бы выключенным из городской среды.
Современный некрополь, как заметил Павел Пряников, теперь играет роль своеобразного телеграм-канала: ты транслируешь сообщения, но тебе никто не отвечает. Здесь не бывает митингов, нет реновации, программы «Моя улица», тут можно сколько угодно распивать алкогольные напитки, гулять в тишине и спокойствии.
Из десятков кладбищ нынешней Москвы только несколько можно с натяжкой назвать историческими: Рогожское, Пятницкое, Преображенское, Введенское, Новодевичье, Донское, Миусское, Калитниковское, Даниловское, Армянское, Ваганьковское. Остальные либо уничтожены при царе Горохе, либо закатаны в асфальт в советское время. Не стоит бояться затертой фразы «Москва стоит на костях»: каждый полевой сезон столичные археологи находят несколько надгробий.
В районе Мытной улицы в 2015 году обнаружили каменную плиту с текстом 1653 года: «…в Бозе блаженно почил господина Томаса Келлермана любимый сыночек по имени Томас, чья душа у Бога в небе и чье тельце здесь земля покрывает, ожидает со всеми верующими блаженной вечности и вечного блаженства. Он прожил два месяца. Возжажди смерти каждый день, и будешь ты благословен!»
В 2017 году на Большой Лубянке нашлось надгробие Анны Ртищевой, приближенной Петра Великого. В церкви в Старом Симонове можно осмотреть целую коллекцию могильных плит XVIII–XIX веков — довольно занятно разбирать камни, которые раньше использовали вместо бордюров: «Здесь погребе…», «Жена коллежск…» и прочие обломки утонувшего мира.
В Конькове, Теплом Стане, Царицыне до сих пор остаются нетронутыми курганы вятичей. Предки нынешних москвичей сначала кремировали тело, совершали тризну, а потом начинали насыпать могильный холм.
Очень много курганов располагалось вдоль Сетуни: славянские и финно-угорские племена предпочитали выбирать для погребений живописные места с широким обзором. Московские крестьяне спустя 700 лет сохраняли почтительное отношение к следам глубокой древности и злились на археологов, которые занимались раскопками. Считалось, что таким образом можно навлечь беду на ближайшую деревню.
Вместе со слободами и многочисленными приходами в Москве стали массово появляться небольшие кладбища, так называемые нивы Божие. Средневековый человек считал, что родственников необходимо хоронить только за кладбищенской оградой.
Интересно, что в те времена не было принято откладывать деньги «на смерть» — даже бедных членов прихода община хоронила «всем миром».
Приходские кладбища постепенно убирали из городской черты, но еще в начале XIX века у собора Василия Блаженного можно было рассмотреть свежие могилы.
В 1771 году в Москве свирепствовала эпидемия чумы. В 3000 из 12 000 домовладений умерли все жители, некоторые местности вообще лишились населения (в столице до сих пор есть район Переведеновка). Не помогали ни «окуривательные составы», ни чеснок. Чума косила всех подряд, в том числе и священников, поэтому некому было отпевать умерших. Из колодников и заключенных набрали команды «мортусов», обыскивавших дома и вывозивших трупы за пределы городских застав. О последствиях эпидемии Москва судачила еще лет двадцать. С 1770-х годов большинство некрополей перенесли за столичные границы (так возникли Ваганьковское, Калитниковское, Пятницкое, Миусское и другие кладбища).
В конце XVIII века под влиянием идей Просвещения некрополи заметно меняются. Отныне для дворян и аристократии это место идиллических и сентиментальных прогулок, эдакая парковая аллея. Появляются художественно выполненные надгробия, и лучшие скульпторы (включая И. П. Мартоса) уже не гнушаются такими заказами.
Москвичи простые, Дидро в руки не бравшие, устраивают у могильных плит бурные гуляния: современники вспоминали, что на Сущевском кладбище самовары и бутылки с ромом ставили прямо на надгробия.
«Кругом мертвым сном спят беспробудные, а толпа живых, беспечно посматривая на эту юдоль плача, скорби и тления, гуляет, веселится и безумствует…»
В современной Москве сохранилось несколько суеверий, связанных с посещением тех или иных захоронений. На Ваганьковском, по преданию, покоится прах Соньки Золотой Ручки, хотя достоверность этого факта никто подтвердить не может. Но могилу безымянного горожанина (или горожанки?) регулярно посещают представители криминального сообщества, а все пространство вокруг исписано фразами вроде «Сонечка, помоги белорусской братве».
На Введенском кладбище находится чудесный, богато оформленный склеп с часовней. Его автор, Федор Шехтель, выполнял заказ богатой семьи Эрлангеров, московских мукомолов. С конца 90-х годов часовню стали расписывать самыми различными просьбами: сдать ЕГЭ, уехать в Голливуд, найти непьющего мужа. Работники кладбища регулярно штукатурят постройку, но спустя неделю надписи появляются вновь. Причина такого интереса к семье Эрлангеров культурологам до конца не ясна: объектом народного почитания почему-то стали мельничные короли.
В районе Черкизова расположена могила Ивана Яковлевича Корейши, главного московского юродивого всех времен и народов (пожалуй, известнее разве что Василий Блаженный). Большую часть жизни он провел в психиатрической больнице на улице Матросская Тишина, рядышком с одноименным СИЗО. Каждый день Корейша принимал десятки посетителей. «Его предсказания всегда были „загадочны“, вплоть до полного отсутствия смысла. В них можно было увидеть что угодно, объяснялись они очень близко к мыслям самого просителя и потому непременно сбывались», — писал биограф Иван Прыжов. За право похоронить Корейшу боролись несколько значимых церквей. Сейчас над его могилой возведен чугунный козырек, а ретивые почитатели продолжают оставлять недалеко от бывшего Черкизовского рынка яблоки, георгиевские ленточки и конфеты.
Пятницкое кладбище рядом с Рижским вокзалом знаменито могилой с очень странной эпитафией:
«Здесь погребена голова инженера путей сообщения Бориса Алексеевича Верховского, казненного китайцами-боксерами в Манчжурии в городе Ляо-Ян».
Тогда в Поднебесной началось очередное восстание, подавленное впоследствии иностранными державами, но бедный русский инженер трагически погиб, а спасти и похоронить с почестями удалось только его голову.
Среди уничтоженных московских кладбищ следует выделить Дорогомиловское (там был погребен Исаак Левитан, а на месте могил построили дома для партийной элиты) и Братское на Соколе (здесь покоятся 18 000 русских солдат, убитых во время Первой мировой войны, и знаменитые «мальчики Вертинского» — юнкера, погибшие в октябре 1917 года). На месте этих некрополей и в наши дни находят черепа, кости и фрагменты скелетов.
О московских некрополях можно написать несколько десятков фундаментальных томов. Редко встретишь посетителя у могилы Рамона Ивановича Лопеса, хрестоматийного убийцы Троцкого, а «герой» преспокойно лежит на Кунцевском кладбище. Слабо изучено отношение к смерти в отечественной поэзии, где встречаются оригинальные вещи вроде «Счастливца» Николая Заболоцкого:
Есть за Пресней Ваганьково кладбище,
Есть на кладбище маленький скит,
Там жена моя, жирная бабища,
За могильной решеткою спит.
Целый день я сижу в канцелярии,
По ночам не тушу я огня,
И не встретишь во всем полушарии
Человека счастливей меня!
Интереснейший материал для исследователя представляют и «аллеи 90-х», где могилы погибших членов ОПГ часто образуют своеобразные «мемориалы». Изменился сам жанр эпитафий, на памятниках появляются нетленки вроде «От дорогой жены и Мосэнерго».
Тема некрополистики в Москве пока раскрыта очень слабо: публикации об исторических местах захоронений многочисленны, но окраинные кладбища изучены мало. При этом только в пределах самой столицы остаются 72 действующих некрополя. А лучшую книжку по истории московских кладбищ выпустил в 1916 году (не в самый подходящий период) Алексей Тимофеевич Саладин. Поэт Иван Белоусов писал: «Ознакомившись с книгой, я поразился тому огромному труду, выполненному с такой любовью в очень короткий срок: в течение летних месяцев 1915–1916 годов. Саладин описал каждое кладбище с исторической стороны и все могилы более или менее выдающихся людей, подробно указал местонахождение могил, описал все надгробия-памятники, точно воспроизвел надписи на памятниках и сделал характеристики погребенных».