Все против Грибабаса и Клюкера, или Как современное общество отрицает право быть другим
Странноватый длиннобородый человек по имени Тони Грибабас и его брат Джон Клюкер из вымирающей приполярной Инты были в последние годы одними из героев русского YouTube. Бесчисленные видео, посвященные их жизни — приготовление еды, прогулки по городу и его лесным окрестностям, а также исполняемые Грибабасом задания зрителей, — сделали их героями своеобразного домашнего реалити-шоу. Пожертвования приносили доход, обеспечивавший достойную жизнь семьи и даже небольшие возможности для путешествий.
Все было, кажется, вполне благополучно — до той поры, пока в историю не вмешались самопровозглашенные моралисты, журналисты телеканала НТВ и, наконец, государство. Теперь Тони, получивший в юности после автомобильной аварии вторую группу инвалидности, оказался в психиатрической больнице, а его брату Джону Клюкеру угрожает лишение опеки.
Казалось бы, это случайный эксцесс государственного контроля, провинциальное «как бы чего не вышло» органов опеки Воркутинского региона — страны шахтеров и лагерей. Но дело все-таки шире, и вызванная репортажем НТВ моральная паника вокруг Грибабаса является проявлением широчайшей системы репрессивности, выстраиваемой вокруг маргинализированных групп псевдоспасателями, которые действуют от имени «институтов социального государства».
Постнолицые моралисты покусились на шутовство — первейшее и древнейшее ремесло свободного человека.
Возможность быть дурачком, шутом, ебанашкой, безумицей — как и возможность зарабатывать происходящими из этого статуса занятиями — всегда была одной из безотказных возможностей выживания, а также сохранения достоинства и свободы для множества исключенных.
Средневековые общества полнились многообразными маргиналами — юродивыми и безумцами, переходившими из города в город, карликами-шутами при дворах вельмож, странствующими артистами, выступающими на местных ярмарках.
Все более и более регулярное общество Нового времени по-новому разделяет население, из многочисленных и разнообразных прослоек и сословий выделяется однородная масса «добрых граждан», те же, кто ей не принадлежит, оказываются изгоями. Человеческий же статус изгоев — отнюдь не очевиден, в лучшем случае — они подлежат особой государственной опеке, в худшем — изоляции или же полному уничтожению.
Так или иначе, реликты средневековой неоднородности сохранялись десятилетиями и столетиями. Вплоть до Второй мировой войны просуществовали «цирки фриков», которые оказывались хотя и не обеспечивающим равноправия, но зато обеспечивающим независимый заработок способом существования части физически или ментально отличных людей. До сих пор мы можем встретить на рынке или в электричке пожилую рома (цыганку), занятую своим традиционным гадательным ремеслом. Усилия властей по нормализации рома и синти были не слишком эффективны. А диапазон усилий был широким: от интеграции в систему опеки социального государства до попытки полного уничтожения (как в нацистской Германии) с промежуточной остановкой в виде CCCР, где в 1956 году цыганское кочевье было насильственно прервано, а не имевших официальной работы рома и синти пытались преследовать по уголовной статье о тунеядстве.
Той же тенденции насильственной универсальной интеграции следует и политика в отношении секс-работы — во всем ее диапазоне: от законодательной легализации и государственного регулирования до криминализации секс-работы или же клиента и насильственного «спасения» «проституированных людей».
Похожим образом действуют современные государства и в прочих сферах — от прав мигрантов или национальных меньшинств до гендера и сексуальности. Диапазон возможных действий один и тот же — от побуждения к нормализации и встраивания в общую систему контроля (это принято называть «освобождением» или же «достижением равноправия») до изоляции, изгнания, уничтожения.
Так происходит и с людьми, чей тип мышления или интеллектуальные способности отличаются от тех, что принято считать нормальными. Безумие также должно быть связано с особой системой статусов. Выход из консенсусной реальности не отделит тебя от выдачи особого места в системе регулирования и контроля.
Конечно, как и любой иной, статус безумца можно использовать и в своих интересах. Все знают об «откосах по дурке» от армии или тюрьмы, а вечная итальянская забастовка имитировавшего легкую невменяемость бравого солдата Швейка составляет содержание одного из шедевров мировой сатиры.
Впрочем, все эти попытки обойти или обмануть систему лишь подчеркивают общую эффективность ее действия.
Признание безумным исключает человека из общего порядка социальной жизни. В современной российской ситуации с ее репрессивной стигматизирующей психиатрией это может означать помещение в психиатрический стационар или психоневрологический интернат; может означать лишение всех и всяческих гражданских прав посредством признания человека недееспособным или ограниченно дееспособным. Оно может означать и иную степень ограничения в правах. Например, люди, когда-либо находившиеся в депрессии, не могут получить в России водительские права.
Сторонники леволиберальной позиции «инклюзивности» оппонируют таким репрессиям и такому неравноправию. Для них безумец должен быть нормализован и по возможности интегрирован в общество. Он должен стать «таким же, как все», его особенности должны по возможности перестать быть значимыми, а в тех случаях, когда это невозможно, — должны быть компенсированы при помощи государственной или общественной системы социального обеспечения.
Под запретом остается лишь одно — инаковость. Безумец может быть одним из нас, но его безумие для этого должно потерять свою значимость. Оно не может быть использовано, оно не может стать ресурсом или товаром.
За использованием инаковости в современном сознании может стоять лишь насилие, безнравственность, рабство.
Именно об этом нам и говорит случай Тони Грибабаса и Джона Клюкера. Их видеопроект использовал странности Грибабаса в качестве средства привлечения внимания, юродивость главного героя стала его фишкой и продвигаемым товаром. Именно поэтому некоторые из совершенно безобидных действий, исполненных Грибабасом по заявкам зрителей — использование чемодана в качестве подушки, надевание маски и каски на час или же кошачьего ошейника, — стали для непрошеных доброхотов поводом для раздувания моральной паники и публичного скандала на тему того, как Джон Клюкер использует своего психически больного, недееспособного брата. Ни их, ни государство не остановил тот факт, что жизнь Грибабаса и Клюкера происходила практически в режиме прямой интернет-трансляции, в которой Тони оказывался всегда на виду у многочисленных зрителей и оставался всегда открытым и жизнерадостным.
Грибабас полностью отрицал факты насилия или подавления и перед привлеченными для разбирательства полицейскими. Впрочем, все это никак не помешало отправить Тони в психиатрическую больницу (где он находится в условиях, по любым показателям худших, чем домашние).
Никак это не мешает и требовать лишения Джона Клюкера прав опекуна — хотя последний и заботился о своем брате на протяжении многих лет, а сейчас ездит в больницу едва ли не ежедневно.
Впрочем, это отнюдь не единственная неожиданная иерархия, всплывающая в этой истории. Помимо людей, не попадающих в представления о норме, в игру здесь вступает и другое представление об исключении и неравноправии. Это — представление о домашнем животном.
Одним из «унизительных действий», которые делал Грибабас за пожертвования, было надевание кошачьего ошейника. Приравнивание себя к существу более низкого ранга не может не быть насилием.
В глазах нормативного и консервативного большинства одевший ошейник Грибабас оказался подобен мужчине, надевшему женскую одежду, или же — о ужас! — делающему минет, или занимающемуся анальным сексом в пассивной роли. Мужик лучше бабы, псих лучше кота.
Если же они так не считают — то и на них найдется управа. Одним — гопники и нацисты, другим — психиатры и органы опеки.
Как жить и как выживать, оставаясь свободным, — вопрос, который задает себе каждое существо. Как опекать, обеспечивать, создавать условия, побуждать, охранять, запрещать — вопрос, который задает любая стремящаяся к установлению абсолютной власти социальная структура — от церкви и политического движения до традиционной семьи или государства.
Условием же свободы является не только и даже не столько формальное законодательное равенство, не только ассимиляция в качестве «доброго гражданина», но и возможность быть иным. Реализация же этой возможности немыслима без возможности распоряжаться ею по собственному усмотрению.
Не имея права сделать свою инаковость товаром — ты ею не распоряжаешься. А значит, ты принадлежишь кому угодно — органам опеки, полиции, соседям, психиатрам. Но только не себе.