Призрак латинского короля. Как рисунки, изображающие свинок, породили массовую панику в крупнейшем городе Эквадора

В нашем хаотичном мире малейший чих способен изменить ход событий. Примерно так можно кратко пересказать теорию эффекта бабочки. А лучше всего объяснить это можно через историю. Историю одного увольнения, которое в один прекрасный день погрузит в панику целый город. Но обо всем по порядку.

Место действия: Гуаякиль, первый по численности населения город Эквадора. Время действия: начало двухтысячных, а именно 2004 год. Главный персонаж: дизайнер, работающий в рекламном агентстве.

Теперь у вас перед глазами условная фотокарточка: молодой человек, сидящий в офисе перед монитором. Но вскоре его оттуда увольняют, и этот человек уже больше не сидит в офисе перед монитором. Перед уходом он забрал все распечатанные изображения, с которыми работал, и теперь сидит в своей мастерской. Этот человек — начинающий художник, его зовут Даниель Адум. И теперь у него явно больше свободного времени. Уволили с работы? Прекрасно, он может позволить себе экспериментировать с разными техниками. Цель — трафарет. Нужно вырезать из картона изображение, чтобы потом с баллончиком переносить рисунок на другие поверхности.

Какой бы рисунок выбрать? Он достает кипу бумаг, которую принес из офиса, где он больше не сидит перед монитором. Ему попадается под руку изображение свинки: розовой, симпатичной, но не мультяшной, а скорее из фермерского каталога. Даниель ее характеризует как дружелюбную: он когда-то распечатал ее, чтобы использовать для лого ресторана.

Хорошо, мы увидели историю одного увольнения. Но пока не можем предположить никакой паники. Потому что цепочка еще не завершилась решающим действием — претворением идеи в жизнь. Причем всё должно как следует настояться.

Сначала — трафареты на стенах в районе Самборондон. Это район, состоящий из больших жилых комплексов, расположенный всего в нескольких минутах езды от самого Гуаякиля. В 2004 году домов здесь было не так много, как сейчас, но жили (да и живут) там в основном самые богатые люди города. Много свободного места и много буржуазии. Для социального анализа нам будет важно второе «много» — много жителей среднего класса и выше. Для художника важным было первое «много» — много строек, много пространства для эксперимента, есть где разгуляться. Так Даниель начал импровизировать: он не строил никаких гипотез и не ждал какого-то конкретного результата. Это было искусство ради искусства, а еще точнее — развлечение. Это был способ времяпрепровождения со своей девушкой. И о том, что они делали, знали только он и она.

Потом — регулярные добавления новых трафаретных изображений. Доведение творческого высказывания до нужной «плотности». Так на улицах стали появляться черные, красные и белые свинки. Они были хорошо заметны, потому что художник выбирал подходящие места и даже краски подобрал специально такие, которые выделялись бы на любой поверхности. Каких-то 30 свинок — и проект был окончен. Но как бы не так.

Первый месяц после последней нарисованной свинки прошел тихо. Но вдруг Даниеля застает врасплох мейл от сестры.

Здесь напоминаем, что на дворе стоит 2004 год. Волны бесконечно пересылаемых сообщений с шутками и мотивирующими цитатами омывали не только первые мессенджеры вроде аськи, но и электронную почту. Мейл от сестры был одним из тех самых репостов. Вот только содержание сообщения касалось работы Даниеля. Касалось и интерпретировало ее самым неожиданным образом.

Сообщение преподносилось как факт, еще не опубликованный прессой, но который важно знать: в Испании были убиты два лидера банды Latin Kings. А убийца — выходец из высшего класса Гуаякиля. Банда приходит в этот город мстить ценой 200 жителей за каждого убитого. Группировка пометила стены изображениями свиней разных цветов, каждый со своим значением:

черный означает смерть,
красный — насилие,
белый — страх.

В сообщении также сказано, что неизвестно, насколько достоверна эта история. Но стоит быть начеку. Если переводить дословно с испанского vale la pena tener precaución — «стоит наказания иметь предусмотрительность». Слово pena очень многозначное, оно означает одновременно и наказание, и боль, и грусть, и стыд. Жители города действительно стали более осторожными. Осмотрительность легко трансформировалась в страх. Страх — в моральную панику. И это вправду обернулось их наказанием и стыдом.

Сам художник признается, что если бы в какой-то момент он был заинтересован в порождении коллективной паранойи, ему бы никогда не пришла в голову идея рисовать свиней на стенах. Сами свиньи — это повод, их изображения послужили всего лишь вспомогательным реактивом для выкипания социальных процессов. Эти картинки поместили в общественный «резервуар» — и вспыхнула моральная паника.

Как социальный феномен моральная паника была впервые описана Стенли Коэном в его книге «Народные бесы и моральные паники», которая увидела свет в 1972 году.

Конечно, моральная паника существовала задолго до появления книг с ее описанием. Самый яркий пример — средневековая охота на ведьм. Сам термин начал появляться немного позже, первое его упоминание относят аж к 1857 году, где моральная паника преподносится как синоним застоя и оцепенения.

Однако Стенли Коэн совершил революцию в социальных науках и впервые сместил фокус с причин девиантного поведения на реакцию общества на это поведение. До Коэна подход к изучению девиантного поведения оставался примерно таким же, как и в Средние века: все пытались докопаться до причин поведения, противоречащего общественным устоям, но никто не обращал внимания на необычную реакцию общества на него — на моральную панику.

Все искали суть зла, таящегося внутри ужасных ведьм, кровожадных бандитов, вероломных язычников, ненасытных педофилов. Но никто не обращал внимания на то, как зло загоралось в них самих, когда они готовили костры для сжигания заживо или придумывали новые инструменты для успешного проведения лоботомии. Это зло — плод иррационального поведения, свойственного моральной панике, которую человек испытывает перед лицом другого зла, перед так называемыми folk devils, народными бесами.

Зло смотрит на себя в зеркало и отражает зло. Какое из этих зол первично, а какое остается только отражением?

По сегодняшний день термин моральной паники является ключевым в социально-научных исследованиях преступности, девиантного поведения и контроля.

Применим концепцию Коэна к нашему яркому эквадорскому примеру. Сам ученый тоже работал над термином в связке с преступными группировками и выделил пять основных участников процесса: сами народные бесы, СМИ, моральные предприниматели, агенты социального контроля и общественность.

В нашей истории народный бес — это преступная группировка Latin Kings. Она стала народным бесом задолго до появления свиней на стенах района Самборондон. Эта банда зародилась в США, а в 1990-х годах была «растиражирована» в других странах, в том же Эквадоре и Испании. Они светились в новостях почти каждый день в тесной связке с угонами, убийствами и нападениями. В Гуаякиле их видели у истоков любого насилия в городе.

Моральных предпринимателей можно сравнить с крестоносцами. Они несут свою веру в народ. Они активно влияют на общественное мнение. В нашем конкретном случае главным крестоносцем стал неизвестный человек, стоящий у истоков письма с расшифровкой значения цветов свинок. Сам Даниель до него не докопался: в цепочке пересылок были блоки адресов, исчислявшихся тысячами.

Любой член общества может стать крестоносцем посредством медиа. Одно но: на тот момент доступ к интернету имелся всего у 5% горожан. То есть интернет был роскошью для богатых. Но так или иначе у одного человека появилась возможность усилить свой голос в тысячи раз и дойти до «ушей» тысяч людей.

Интернет позволил индивидам наносить удары вне своей весовой категории. Это стало возможно благодаря его «увеличивающему» механизму (architectures of amplification). Один человек с помощью интернета теперь может «мобилизовать» множество восприимчивых пользователей.

Третий актер нашего действия — СМИ. Как они среагировали на появление информации о происхождении разноцветных свинок на стенах города?

Самое интересное — это то, что медиа не провели должных поисков, чтобы найти первоначального отправителя. Более того — они даже не связались с представителями группировки, от которой якобы исходит угроза. СМИ оказались рупорами, которые бездумно транслировали уже существующую повестку.

Технический прогресс позволил СМИ высвобождать и усиливать коллективную тревогу. С появлением интернета появились новые возможности для очернения чужака, для искажения коммуникаций, для манипулирования общественным мнением. Это приводит к мобилизации озлобленных индивидов. Проще говоря, в условиях цифровых платформ паника растет как на дрожжах, стоит только посеять.

Коэн говорил о спирали гиперболизации девиантного поведения (deviancy amplification spiral), или, проще говоря, о «раздувании» фактов СМИ, которое часто стоит у истоков моральной паники.

Здесь мы наблюдаем как раз то самое «раздувание»: историю про свиней как угрозу горожанам подхватили в том числе СМИ национального уровня. Об этом новостные дикторы говорили с самым серьезным видом, в то время как ни одно из обещаний банды не воплотилось в конкретный факт. Это никого даже не насторожило. Все боялись — а страх зачастую бывает сильнее здравого смысла.

Общественность боялась. Боялась настолько, что родители не пускали детей в школу, а некоторые переезжали, потому что на стене их дома было найдено изображение свиньи.

Кто реагирует на опасения общественности? Конечно же, агенты социального контроля: полиция и чиновники. Так школы стали дополнительно охраняться отрядами полиции. Всё шло к тому, что скоро начались бы какие-нибудь изменения на законодательном уровне.

Если бы ситуация не разрешилась разоблачением. Даниель проходил подозреваемым по делу о свинках, но отрицал свою вину. Отрицал только до момента, пока его тетя, работавшая в местном муниципалитете, не убедила его чистосердечно признаться. Она обещала взять под контроль весь процесс, чтобы он прошел максимально безболезненно для художника.

Казалось бы, можно было просто сказать: мол, расходимся, никакие бандиты никому не угрожают, это просто эксперименты уличного художника. Но нет. Средневековье даже в рамках существования человечества было не так давно, и оно еще живо, особенно в коллективном сознании, в толпе, в народе. Это зло борется со своим отражением и стремится его непременно наказать. Поэтому нужен ритуал, нужно действие, нужен символ окончания абсурдной паники, чтобы она уже не казалась абсурдной. Толпа нуждается в оправдании своих чувств. С таким не шутят. Тут никому нет дела до каких-то artist statements. В условиях моральной паники художественное высказывание часто тонет в общем гаме.

Поэтому муниципалитет подготовил для Даниеля всё необходимое для совершения обряда — баллончики с серой краской, административный автомобиль и репортеров.

Художник стал объезжать все места, где были нарисованы его свиньи. Серым цветом — нейтральной краской забвения — он покрывал свою работу под чутким наблюдением видеокамер. Всё превратилось в более-менее зрелищный перформанс для успокоения публики.

Некоторые свиньи были стерты еще до публичного вмешательства Даниеля. Иногда они были не только стерты — на их месте появились символы любви и мира: сообщения, противоречащие пропаганде СМИ. Это были следы людей, которые сумели остаться вне истерии, вне паники.

До этого мы отлично справлялись с каталогизацией по Коэну ролей эквадорского инцидента.

А как можно охарактеризовать роль уличного художника в этой моральной панике? Нет, он не был ни моральным предпринимателем, ни народным бесом, ни публикой. Его вовлеченность в этот социальный фарс оказалась случайной. Можно сказать, он просто попался под руку разгоряченному обществу, которое уже сидело на иголках в отсутствии повода устроить скандал. А моральная паника, как известно, это форма существования скандала. Или наоборот. Кому как нравится.

Слишком много напряжения уже было накоплено. Художник просто случайно нажал на кнопку, которая была слишком большой, чтобы ее рано или поздно кто-то случайно не нажал. Действия Даниеля попросту превратились в удобный инструмент для анонимного отправителя письма. Имел ли этот незнакомец какую-то конкретную цель, составляя данное письмо? Он целился метко: даже упомянул классовую принадлежность убийцы. Этим почти со стопроцентной точностью можно было наступить на больное место любого общества с острым экономическим неравенством. Он обратил внимание общества на факт появления в городе свинок и создал из этого острую проблему, практически из воздуха, но не скупясь на драматичность.

Но как только связь художника с событиями стала известна и ему дали микрофон, ему пришлось взять на себя роль. И он выбрал роль морального предпринимателя, но уже другой повестки.

Даниель воспользовался возможностью покритиковать то, что всегда его беспокоило: например, агрессивная политическая пропаганда в Гуаякиле. Мол, вы клеите без разрешения свои брошюры на мое авто, я тоже имею право, как гражданин, размещать свою пропаганду где мне будет угодно.

Художник даже придумал термин «свинократия», чтобы критиковать политику. Это пародия на пренебрежительный термин «чолократия» (cholocracia), которым богатые политики метили политиков без денег.

Моральная паника — завсегдатай политического дискурса. Самый яркий пример моральной паники — угроза терроризма.

Моральная паника делает нетипичное типичным. Таких людей, как террористы, в мире существует относительно немного. Но все о них знают и все их боятся: в частности, потому, что на них медиа повесили огромный черный ярлык «ТЕРРОРИСТЫ». Способность из нетипичного делать типичное — это очень важное свойство моральной паники, которое делает ее эффективным орудием пропаганды. Да, стереотипизация — метод пропаганды.

С классификацией разобрались. Теперь разбираемся с процессом. Коэн описал следующий сценарий разворачивания моральной паники.

Сначала наступает угроза. Угроза моральным ценностям, безопасности и другим интересам общества. В нашем случае прямой угрозы не было, но общество само себя раскачало до состояния «боевой готовности» в ответ на мнимую угрозу безопасности. Эта угроза еще больше нагнеталась и разрасталась благодаря медиа. По Коэну, СМИ преподносят информацию через упрощенную, символичную риторику, описывающую зло, которое просто необходимо взять под общественный контроль.

Ситуация накаляется еще больше, и стражники морали в лице политиков и других игроков выступают с инициативами, призванными эту ситуацию исправить. До серьезных политических изменений, конечно, в нашем примере не дошло: художника вовремя символично принесли в жертву. Символичному божеству — символичная жертва.

Последняя стадия моральной паники, по Коэну, — это ее угасание. Да-да, одна и та же истерия не может длиться вечно. Страшилки рано или поздно уходят в фольклор, а если они медлят с уходом, то их присутствие можно разглядеть в измененном под них законодательстве. Страх террора, внушаемый горожанам нарисованными свинками, конечно, не протянул долго, всего лишь пару месяцев.

Коллективная паника в ответ на изображение фермерского животного — это абсолютно несоразмерная реакция. Моральная паника как раз-таки зиждется на непропорциональности. Создание клише в дискурсе СМИ играет большую роль в этом, потому что стереотипизация девиантного поведения способна увеличить его реальное или мнимое давление: labeling deviants could amplify deviance.

Это происходит потому, что медиа влияют на вопросы и модели утверждений, которые циркулируют в обществе. «Толпократические» тенденции медиа могут вызывать коллективное возбуждение и провоцировать настоящие информационные загрязнения, дезинформацию, которая влияет на коллективное создание смыслов. Исследования показывают, что обычные пользователи значительно чаще делятся искаженным, эмоционально заряженным контентом, нежели нейтральным. И этим невольно расширяют сферу его влияния.

Можно ли утверждать, что моральная паника — это нормально, ведь общества регулярно охвачены страхами? Боюсь, что да. Более того, моральные паники можно назвать естественным фактором влияния на формирование различных институций и законов.

Сама теория моральной паники периодически подвергается критике, но пока твердо стоит на своих позициях в силу отсутствия лучших альтернатив. Самый веский, но неоднозначный аргумент не в пользу этой теории указывает на отсутствие критериев пропорциональности публичного ответа на раздражитель. Конечно, в случае нарисованных свиней мы согласимся с несоразмерной реакцией. А как быть, например, с педофилами? Какой ответ общественности на эту угрозу будет соразмерным, а какой уже нет?

Некоторые рассматривают моральную панику как особый случай более широкого процесса морального регулирования и борьбы за репрезентацию. Некоторые говорят о затмении моральной паники новыми видами паник, например экологическими.

Ясно одно: общество — это реактор, и любой вброс, даже с виду безобидных трафаретных свинок, с правильной подачи моральных предпринимателей может спровоцировать общественный пожар. Кто-то эти пожары рано или поздно будет тушить, или они сами сойдут на нет. Но пока огонь горит, кто-то будет бояться свинок, а кто-то — готовить себе на нем сытное свиное барбекю.