Ненавижу эту страну! Почему интеллектуалы и радикалы видели врага в своем народе и что из этого выходило

Спустя три с половиной десятилетия основоположник экзистенциализма Жан-Поль Сартр объявляет палачами все население стран-колонизаторов, включая сторонников ненасильственного сопротивления колониализму как в Европе, так и за ее пределами:

«Первое, мы должны столкнуться с неожиданным открытием, стриптизом нашего гуманизма. <…> Это ничто иное, как идеология лжи, отличное оправдание для грабежа. <…> Они, верующие в ненасилие, также на хорошей стороне, говоря, что они не являются ни палачами, ни жертвами. <…> И если вы выберете быть жертвами и рискуете быть помещенными в тюрьму на день или два, вы просто делаете выбор выдернуть ваше железо с огня. Но вы не сможете его выдернуть; оно должно стоять там до самого конца. По меньшей мере, попытайтесь понять это: если насилие началось лишь этим самым вечером и если эксплуатация и угнетение никогда не существовали на земле, возможно слоганы ненасилия смогут закончить ссору. Но если целый режим, даже ваши ненасильственные идеи, воспринять в контексте тысячелетнего угнетения, единственно ваша пассивность может послужить причиной того, чтобы поместить вас в ряды угнетателей».

Проходит еще четыре десятка лет, и место Сартра занимает Жан Бодрийяр — один из интеллектуалов — лидеров постмодерна. Он объявляет события 11 сентября 2001 года — разрушение башен Всемирного торгового центра и атаку на Пентагон — закономерной местью обрекаемых на исчезновение угнетенных унифицирующей системе глобального капитализма:

«Какой путь, кроме террористического, можно было избрать для изменения положения вещей в ситуации монополизации мировой власти, в ситуации столь замечательного сосредоточения всех функций в руках технократической машинерии и при полном единомыслии? Система сама создала объективные условия для нанесения удара по себе. <…> Терроризм — акт восстановления единичности, которая не устраняется до конца в системе общего обмена. Все проявления единичного (виды, индивиды, культуры), которые заплатили смертью за установление мирового торгового оборота, управляемого одной властью, сегодня мстят за себя с помощью террористического трансферта».

Почему ведущие интеллектуалы одной из крупнейших европейских стран на протяжении столетия самым радикальным образом оправдывают антизападную агрессию и выражают свою солидарность с теми, от кого она исходит?

Что это, случайность, специфическая национальная черта французской революционной и вечно критической мысли или же естественное, во многом универсальное явление западного мира, источник интеллектуального и морального прогресса стран?

Практически каждая более или менее крупная западная держава пережила период, когда она была метрополией. История таких созданных европейскими поселенцами государств, как США, Австралия или же Израиль, началась именно с колонизации.

Современные сторонники идеи общей вины белого населения в США приводят три основных аргумента: геноцид индейцев, история работорговли и использования рабского труда афроамериканцев и нынешнее глобальное доминирование Штатов.

Критическое отношение к последнему выразилось и в реакции самых известных левых интеллектуалов Америки на теракты 11 сентября — почти такой же, как у их французских коллег. Выдающийся лингвист Ноам Хомский объявил атаки на Нью-Йорк не более значимыми и не более преступными, чем разрушение в ходе американских бомбардировок фармацевтического завода в Судане 20 августа 1998 года. Писательница и искусствовед Сьюзен Зонтаг заявила, что нападение на Нью-Йорк было атакой на «самопровозглашенную сверхдержаву» и следствием действий Америки.

Лекция Ноама Хомского о его книге, посвященной событиям 11 сентября

Такая острая критика начала звучать задолго до 90-х, когда холодная война была выиграна и Америка оставалась ее главной победительницей, контролирующей миропорядок.

Еще в 1967 году Сьюзен Зонтаг называла США страной, «построенной на не подвергаемом сомнению праве белых европейцев уничтожать местное, технологически отсталое население с целью захвата континента».

Она писала, что Штаты практиковали наиболее брутальную форму рабства в современной истории. Эта система, по ее мнению, была юридически уникальна, поскольку нигде в ней рабы не рассматривались как личности. Все надежды в стране, которая в своей бесконечной агонии готова унести мир за собой в небытие, Зонтаг связывала с небольшой прослойкой отчужденной от остальной нации молодежи.

Антиамериканизм интеллектуалов подпитывал молодых активистов. Некоторые из них брали в руки оружие. Одной из наиболее заметных групп белых американцев 1960–1970-х, выступивших против доминирования и действий стран первого мира в третьем, стало движение Weather Underground, основанное студентами кампуса Университета штата Мичиган в Анн-Арборе. С 1969 по 1985 год его участники, а также члены частично наследовавшей ему «Коммунистической организации 19 мая» устроили ряд взрывов, атакуя военные и полицейские учреждения. Таким образом активисты выражали свой протест против военных действий США в Индокитае, а также поддержку афроамериканскому движению. Одной из самых известных акций Weather Underground стало освобождение идеолога психоделической революции Тимоти Лири из тюрьмы в Калифорнии в 1970 году и дальнейшая переправка его с женой в Алжир. Weather Underground была лишь одной из десятков, а может, и сотен леворадикальных групп, отметившихся разного рода насильственными действиями против государственной собственности США. Например, в период с января 1969 по апрель 1970 года было совершено около 2800 подобных атак.

Действия американских интеллектуалов и активистов, как мирных, так и вооруженных, эмансипация — борьба темнокожих, индейцев, женщин, ЛГБТ за свои права — эти процессы и события составляли основное содержание эпохи. Их двигателями были ненависть по отношению к репрессивному обществу и чувства коллективного стыда и вины, позволявшие белым мужчинам становиться союзниками меньшинств в их схватке с миром.

Так происходила постепенная трансформация консервативного сексистского и расистского общества США первой половины XX столетия, которое становилось равноправным и все более открытым, обретая современные черты.

Похожие процессы происходили в тот период и на противоположных берегах омывающих США океанов — в посттоталитарных Западной Германии и Японии.

В 1946 году вернувшийся после падения нацистского режима в Университет Гейдельберга видный философ Карл Ясперс читает курс лекций «Вопрос о немецкой вине». Он выделяет четыре типа вины: 

• криминальную — за нарушения законодательства или (в случаях, когда в стране не действуют правовые принципы) естественного, а также международного права;
• политическую — проистекающую из ответственности всех граждан за действия государства;
• моральную — имеющую место в сознании самого человека;
• метафизическую — которую испытывают выжившие перед страдавшими и погибшими.

Ясперс подчеркивает, что важно их разделять, равно как и типы суда: если в первом случае это обычный юридический процесс по уголовному делу, то во втором правосудие вершат державы-победительницы. Что касается третьего и четвертого типов вины, то, по мнению философа, судьей здесь выступает сам человек и его бог соответственно. Ясперс не снимал вину за ужасы нацизма с граждан Германии, но полагал, что превращение немцев в универсального «козла отпущения» станет лишь повторением истории средневековой юдофобии с ее мифом о евреях — убийцах Христа.

Шло время — набирала ход холодная война. Это означало сворачивание денацификации — политического и юридического расставания с нацизмом. Для строительства новой ФРГ, способной быть заслоном на пути СССР и его союзников, требовались старые кадры. Многие нацисты, за исключением слишком уж явных, оказались востребованы при новом строе.

Большинство же немцев отнюдь не ощущали себя причастными к происходившему при Гитлере.

Это показал проведенный в начале 1950-х годов социальный эксперимент Теодора Адорно. Он вступал в анонимную переписку от имени американского солдата с западногерманскими гражданами (выборка была довольно многочисленной и разнообразной). Такой же стала и официальная идеология: в 1952 году канцлер Аденауэр в официальном заявлении об «отношении федеративной республики к евреям» подчеркнул, что нацисты действовали от имени германского народа, но ничего не сказал о причастности ко всему, что творилось в те страшные годы, самих граждан Германии. Ассоциация жертв нацистского режима, состоявшая главным образом из выживших коммунистов, была запрещена в Гамбурге в 1951 году, а во всей стране — в 1956-м.

Ситуация изменилась в 1960–1970-х. Студенческий протест обусловил появление Партии зеленых, да и в целом нарождалось новое поколение немецких политиков. Более же радикальные его участники сформировали многочисленные вооруженные группы. Они продолжили денацификацию страны и выражали протест против участия ФРГ в американских войнах при помощи взрывов и политических убийств. Среди них была не только знаменитая «Фракция Красной армии», стоявшая на позициях марксизма-ленинизма, но и анархистское «Движение 2 июня»; в будни жили обычной бюргерской жизнью, а в свободное от работы время занимались террором, «Революционные ячейки» и милитант-феминистки из «Красной розы». Все эти организации прекратили свою деятельность к середине 90-х, но некоторые участники «Фракции Красной армии» живут в подполье и находятся в розыске до сих пор.

В тот же период, в 1970 году от имени германского народа извинился за уничтожение евреев, встав на колени перед мемориалом жертвам нацистского режима в Варшавском гетто, тогдашний канцлер Вилли Брандт. Против этого жеста выступило относительное большинство — 48 % граждан страны. А в 1979 году на экраны ФРГ вышел американский художественный мини-сериал «Холокост». Его посмотрела половина населения Западной Германии. Выход картины стал поворотным моментом, после которого общественное мнение по этой проблеме начало меняться.

К 90-м ситуация выглядела совершенно иначе: в 1994 году среди нееврейских учащихся школ и вузов 70 % не могли полностью идентифицировать себя с «немецкостью». 65 % испытывали чувство стыда за Холокост, 41 % — вину.

Изменения отразились и на немецких ультралевых. В 1980-х, когда советская система рушилась, а Германия, наоборот, объединялась, на этой волне возникло движение «антидойч» (буквально «антинемцы»). Первая из таких групп появилась еще в 1981 году в небольшом южногерманском университетском городке Фрайбурге, но относительно заметным движение стало лишь в 1989–1991 годах, когда антидойчами себя объявила одна из фракций распадавшейся Коммунистической лиги, активной в Гамбурге и окружающей его Нижней Саксонии.

Они выступали против объединения Германии, считая единое немецкое государство будущим источником нового фашизма и опасностью для других европейских стран.

Одним из главных лозунгов антидойчей стал «Nie wieder Deutschland!», что можно перевести как «Германия? Никогда больше!».

Антисемитизм рассматривается как одно из неотъемлемых, структурообразующих явлений немецкой культуры. Объединяющей для антидойчей также является безусловная солидарность с еврейским народом и с Израилем как его единственным национальным домом и убежищем для жертв Холокоста. Большинство участников движения выступает против всех проявлений антиамериканизма. Многие формы классического левого радикализма, такие как преимущественная борьба с финансовым и транснациональным капиталом, антидойчи считают коллективистскими и скрыто (структурно) антисемитскими.

Дальше немецких, французских, американских интеллектуалов и активистов пошли японские «новые левые» первой половины 1970-х, движение которых возникло на волне массовых протестов против размещения американских военных баз в Японии. Ядром их политических теорий стала «революция бедняков» (марксистского люмпен-пролетариата): коренных народов севера и юга страны (айнов и рюкюсцев), поденщиков, корейских мигрантов, а также дискриминированных потомков «нечистых каст» — буракуминов.

Японский леворадикал Рюо Ота (впоследствии ставший конспирологом — борцом с рептилоидами) создал айнскую революционную теорию. Ее сторонники устраивали взрывы в различных регионах страны, чаще всего на острове Хоккайдо — родине айнов.

Участниками этого вооруженного движения были в основном не сами айны, но действовавшие от их имени японские леваки, а целью являлось не столько равноправие этнических меньшинств, сколько уничтожение самой страны с ее тысячелетней имперской историей.

Эта концепция была изложена Рюо Ота в книге «Восстание по направлению к глубочайшей границе!».

Еще дальше пошел идеолог японской ультралевой организации «Коммунистический альянс Красной армии» Цунео Уменаи. В статье «Коммунистический альянс Красной армии ко всем желающим свергнуть японского императора» Уменаи утверждает, что необходимо уничтожить государственность Страны восходящего солнца, поскольку такая держава-агрессор с имперской историей попросту не имеет права на существование ни в каком виде. А добиться этого можно через провоцирование долговременной истощающей ресурсы войны. Сам Цунео присягал на верность «всемирной советской социалистической республике» и называл себя «ронином мировой революции».

«Восточно-Азиатский антияпонский вооруженный фронт», созданный в 1970 году студентами-гуманитариями Университета Хосэй в Токио, также придерживался подобных воззрений. Среди их вооруженных акций, которые были совершены при помощи взрывчатки, оставшейся от неудачного покушения на императора, — взрыв штаб-квартиры корпорации «Мицубиси» с 8 погибшими и 376 ранеными. Всех пострадавших участники «фронта» считали колонизаторами — поскольку никто из них не отрекался сознательно от «японскости» и не вел против соотечественников надлежащей бескомпромиссной борьбы.

Еще один леворадикал Кацухиса Омори полагал, что после уничтожения государства все граждане, не вставшие на революционный путь и не отказавшиеся от японскости, должны быть уничтожены. Тем самым имперский народ окажется стерт с лица земли.

В отличие от европейских движений с их длительной историей, активный антияпонизм остался в большей степени явлением 1970-х, но те, кто был к нему причастен, смогли привлечь внимание общества к айнскому национальному вопросу. Борцы за права этого народа продолжили свою деятельность и добились к настоящему моменту существенных успехов.

На двух евреев всегда три мнения. Так обстояло дело и с «еврейской самоненавистью» в период расцвета диаспоры в Западной Европе — с конца XIX века до прихода к власти нацистов в Германии в 1933 году. Сионистов называли антисемитами за то, что путем создания еврейского государства те на самом деле якобы хотели «изгнать» всех представителей этого народа из Европы; сторонников ассимиляции евреев — за стремление к ассимиляции; атеистов — за атеизм; противников сионизма — за сопротивление созданию еврейского государства…

Однако первое каноническое определение еврейской самоненависти сформулировал немецкоязычный философ Теодор Лессинг в одноименной книге, изданной в Берлине в 1930 году. В ней он разбирает истории пяти немецкоязычных же интеллектуалов еврейского происхождения, по разным причинам оное происхождение ненавидевших и считавших его источником всех своих бед. Среди героев Лессинга были как спонсор нацистской партии и сторонник идеи жидовского заговора против арийцев Артур Требич, так и Отто Вайнингер — автор знаменитой сексистской и антисемитской книги «Пол и характер», повлиявшей, тем не менее, на множество писателей и философов XX века. Вайнингер покончил с собой, вероятно из соображений самоненависти, в 1903 году. Ему было 23.

Создание Израиля добавило к пресловутой самоненависти еще один комплекс идеологий — национальный антисионизм, то есть отрицание самими иудеями права Израиля на существование в качестве еврейской державы.

Здесь тоже нет единства, и можно выделить три принципиально разных направления.

Первое из них — это антисионизм религиозный. Его сторонниками обыкновенно являются ультраортодоксальные иудеи, считающие, что создание еврейского государства — дело исключительно грядущего Мессии (Мошиаха). Одним из самых известных представителей этого направления был Якоб Исраэль де Хаан — основатель нидерландской гей-литературы, ставший впоследствии деятелем ультраортодоксальной, антисионистской части еврейской общины Палестины. Он был убит сионистом Авраамом Техоми в 1924 году.

Сегодня религиозные антисионисты разной степени радикальности составляют значительную часть ультраортодоксальной общины Израиля и населяют ряд районов Иерусалима.

Другой тип антисионизма — космополитически-либеральный. Его манифестом можно назвать статью «Наше отечество, Текст» франко-американского интеллектуала Джорджа Стайнера. С этой точки зрения само возникновение и функционирование национального государства противоречит космополитической сущности еврейского народа и ведет к утрате его специфических ценностей, сформированных в ходе двухтысячелетней истории диаспоры.

«Визит Холокоста в Яд ва-Шем» в исполнении израильской леворадикальной акционистки Натали Коэн-Ваксберг

Наконец, левый еврейский антисионизм смыкается с антисионизмом мировых левых интеллектуалов и касается главным образом колонизаторской природы государства Израиль, построенного на дискриминации изгоняемого и всячески ущемляемого коренного населения — арабов-палестинцев. К этой группе близко множество представителей местной интеллигенции — постсионистских интеллектуалов, таких же ультракритичных по отношению и к своей стране, и ко всей истории Запада, как и их упоминавшиеся выше единомышленники в других уголках мира. Все они предохраняют вечно воюющее национал-демократическое государство от скатывания к самым диким формам дискриминации палестинского населения.

А что же Русь-матушка? И здесь наша культура пошла «своим путем». С самого возникновения массовой национальной литературы в XIX веке писатели чаще бичуют не империю за подавление других этносов и обществ, но российскую элиту за тоталитаризм, а русский народ — за покорность диктатуре.

Паситесь, мирные народы!

Вас не разбудит чести клич.

К чему стадам дары свободы?

Их должно резать или стричь.

Наследство их из рода в роды

Ярмо с гремушками да бич.

Этот знаменитый фрагмент Пушкин написал в 1823 году. С того времени настроения русской интеллигенции не сильно изменились.

Наши интеллектуалы и активисты редко задумываются о роли России вне европейского континента и обходят вниманием колониальную политику страны, не считая ее чем-то характерным, первостепенно важным в истории государства, а меж тем российские правители покоряли живущие окрест народы синхронно с западными коллегами-монархами.

Так, когда европейская колонизация только начиналась, московские князья вырезали финно-угров Поволжья и Приуралья. В эпоху Великих открытий цари завоевывали астраханские, казанские земли и Сибирь, а когда западные державы занимались разделом мира, Российская империя, соперничая с ними, проводила геноцид народов Северного Кавказа и «осваивала» Центральную Азию.

Лишь в непродолжительные революционные периоды 1917–1927 и 1989–1994 годов была возможна антиимперская рефлексия. Диковатые мифы о «добровольном вхождении» тех или иных народов в состав России до сих пор не только составляют часть государственной идеологии, но и некритически принимаются на веру интеллигенцией, а историки, их разоблачающие, преследуются властями.

Даже немногие последовательные критики российского колониализма и имперской системы, такие как умершая в 2014 году Валерия Новодворская или узник совести Борис Стомахин, говорят о национальной исключительности — как русских (в негативном смысле), так и «европейцев и американцев» (в позитивном). В отличие от западных критических интеллектуалов и радикальных активистов, которые обращают внимание в первую очередь на жизнь угнетенных, их российские коллеги иначе расставляют акценты и ориентируются главным образом на виртуальный образ «светлого Запада». Они зачастую склонны поддерживать и защищать лишь тех, кто кажется им «поцивилизованнее», и de facto являются не сторонниками универсальных ценностей, но достаточно радикальными пропагандистами европейского национализма.

Критика России и русской идентичности остается в последние десятилетия уделом крайне малочисленных и маргинальных левых и анархистских групп, отстаивающих принципы универсального равноправия.