Хэппикратия: как счастье стало нашей обязанностью?

За последние полвека счастье превратилось в универсальную ценность. Вспомните, чего, например, вам желали друзья, когда поздравляли вас в этом или прошлом году с днем рождения. Скорее всего, там был похожий набор: «Желаю здоровья, любви и, конечно, счастья!» Счастье стало обязательным ингредиентом не только наших поздравлений и пожеланий, но и более глобальных явлений: если мы хотим «жить хорошо», то счастье в нашей жизни просто необходимо.

При этом счастье теперь не личное дело отдельного человека. Счастье «производят» и «продают» большие корпорации. Уровень счастья граждан часто контролируется государствами, за ним наблюдают внимательные социологи и эксперты. А тираж книг, которые так или иначе содержат советы, как найти свое счастье, превысил за последнее десятилетие 70 млн экземпляров.

Коучи, популярные психологи, блогеры, мотиваторы и многие другие — все они так или иначе готовы рассказать вам, как же добиться счастья. Количество различных лайфхаков и советов на эту тему растет с каждым годом. Несмотря на различие форм, содержание этих «путей к счастью» остается крайне схожим. И оно часто сталкивается с весьма занимательным парадоксом. Обычно в лекциях, мотивирующих видео и книгах на эту тему многократно обсуждается тезис, что человек — кузнец собственного счастья. Человек не должен зависеть от обстоятельств и социальных границ, семимильными шагами он должен менять свое восприятие и выходить на истинный путь позитивного мышления. Человек все делает сам. Но тут возникает закономерный вопрос: если человек — сам кузнец своего счастья, то зачем ему платить деньги за курсы и книги о счастье? Обычно этот вопрос сторонники хэппикратии обходят молчанием.

Что такое хэппикратия?

Хэппикратия — понятие, введенное Евой Иллуз и Эдгаром Кабанасом. Они описывают режим, в котором счастье становится обязательным условием существования современного человека и (это важный момент) гражданина. В своей книге «Фабрика счастливых граждан» Иллуз и Кабанас исследуют, как индустрия счастья проникла в политику, экономику и культуру, превратив индивидуальное чувство человека в инструмент управления большим количеством людей. Счастье оказалось не столько внутренним состоянием или нашим личным случайным опытом (или судьбой), сколько нормой, которая должна демонстрироваться, измеряться и иметь социальные, а еще лучше — научные подтверждения.

Эта демонстративность имеет свою основу. Иллуз показывает, что позитивная психология, начиная с проектов Мартина Селигмана, стала востребована корпорациями и государствами. Социальные и военные программы США инвестировали большие суммы в «тренинги устойчивости», Coca-Cola открывала «фабрики счастья», а эйчары крупных компаний стали включать «счастье» в обязательную профессиональную характеристику будущих работников. То есть человек на работе должен не только выполнять задачи, но и сохранять «правильное» настроение, улыбаться, поддерживать атмосферу и демонстрировать удовлетворенность всем, что происходит в офисе (где есть кулер и печеньки). Даже если ты не удовлетворен условиями труда и маленькой зарплатой, счастливым ты быть обязан.

Такой перенос делает счастье личной ответственностью. Если человек не справляется, то проблема трактуется не как следствие внешних факторов и тяжелой работы, а как его личный недостаток. Такая модель устанавливается в западных странах примерно с 1980-х, а в Россию приходит в середине нулевых. Несмотря на тотальность рабочего счастья, долгое время в этих условиях оставалась лазейка: ты должен быть счастливым на работе, но дома можешь расслабиться и показать, насколько такая жизнь тебе осточертела.

Однако сейчас ситуация изменилась в худшую сторону, и эта лазейка тоже ушла.

Как мы показываем и понимаем счастье: тогда и сейчас

С ростом технологий ожидания от нашего «хорошего настроения» усиливаются. За последние десять лет мы получили приложения для отслеживания счастья, сервисы ментального здоровья и фитнес-трекеры, которые ежедневно требуют указать уровень удовлетворенности своей жизнью. Чего только стоит «счастье за подписку» в приложениях по типу Happify. В них (как в хорошо знакомом нам Duolingo) есть четкий фокус на игровом и состязательном аспекте, а в центре всего этого — ваш рейтинг. Выполняя задания и оставляя эмоциональный фидбэк, вы можете повышать свой персональный «индекс счастья» и оценивать его. Звучит неплохо, однако пользователь вольно или невольно втягивается в режим сравнений с самим собой: счастливее ли он сегодня, чем вчера? В конечном итоге это может лишь усилить нашу тревогу и желание все контролировать.

Привычка фиксировать «настроение» формирует новый тип самоанализа, в котором человек все время оценивает собственные эмоции через смартфон. Личное самоощущение перестает быть интимным и превращается в поток данных, подлежащих анализу и рейтингу.

Важный момент заключается в том, что демонстративное счастье в прошлом имело иные масштабы и формы. Долгое время проявления благополучия ассоциировались с атрибутами материального достатка: новым автомобилем, домом, редкой поездкой за границу и знаменитой «американской мечтой». Это были маркеры статуса, но они не требовали ежедневного подтверждения. Двадцать лет назад мы использовали домашние видеокамеры и фотоальбомы, и «демонстрация» счастья адресовалась узкому кругу друзей и семьи. Счастье часто выглядело труднодоступным, но было достижимо и имело свои критерии. Сейчас наше счастье вроде бы вот-вот придет, оно рядом, еще один день мониторинга — и жизнь точно станет лучше. Однако критерии счастья и его «ощутимость» стали настолько размыты, что каждый раз они ускользают от нас, словно миражи. Этот процесс начался давно, но сейчас приобрел особый, тотальный характер. В 1980-е счастье часто становилось увлекательным сюжетом в медиа. Новые телевизионные форматы, журналы и терапевтическая культура в дневных эфирах постепенно превращали счастье в привлекательный товар. На американском ТВ ведущий Робин Лич закрепил лозунг «Champagne wishes and caviar dreams», что можно перевести с английского как «Мечты о шампанском и грезы об икре». В этой перспективе внешний успех предполагал и внутреннюю, даже экзистенциальную удовлетворенность жизнью.

На дневном ТВ параллельно рос формат разговоров о личном благополучии (по сути, привычный нам жанр «откровенных» интервью). Шоу Опры Уинфри стартовало в 1986 году и создало тренд на рубрики с темами о саморазвитии и «правильной» жизни. Были даже отдельные выпуски, посвященные вопросу, «как достичь настоящего счастья». В них приглашали авторов соответствующих книг, которые рассказывали, как счастье связано с практиками самопомощи и терапии.

К этому же периоду относится и появление культуры яппи. Это слово вошло в современный словарь как своеобразный набор критериев личного успеха: деньги, фитнес, походы к психологу, качественный режим быта и питания и деловые костюмы. Глянцевые журналы и газеты фиксировали это как новую норму городского среднего класса и описывала его повседневную рутину, где добыча радости и счастья становилась настоящим проектом со своим расписанием и измеримыми результатами. Счастье — это работа, а работа — это счастье.

Новая культура демонстрации счастья

Сегодня соцсети обеспечивают нам мгновенную и массовую видимость. Счастье транслируется в реальном времени и сравнивается в масштабе миллионов пользователей, закрепляясь в нашей ленте через алгоритмы рекомендаций и лайки. В этой системе человек ощущает необходимость поддерживать постоянное присутствие, иначе он исчезает из поля видимости и больше не сможет доказывать себе и другим, что его жизнь хороша.

Парадокс, описанный Евой Иллуз, заключается в том, что стремление к счастью и постоянная работа над собой не увеличивают субъективное ощущение благополучия, а, напротив, порождают новые формы тревоги. Человек начинает задумываться, достаточно ли он счастлив, как его радость выглядит для других, соответствует ли она внешним критериям оценки. Само счастье становится почти «бюрократической» категорией: его можно измерить, сравнить и, конечно, улучшить. Такой режим совпадает с логикой эмоционального капитализма, где наши ощущения превращаются в товарные единицы: за то, что мы показываем свою счастливую или успешную жизнь, мы можем получить немало лайков и просмотров. Еще большей виральностью способны обладать те наши публичные действия, из-за которых счастливыми становятся другие люди. Неслучайно в последние несколько лет мы переживаем расцвет контента в стиле Мистера Биста, где какой-нибудь богатый блогер одаривает крупными суммами обычных людей и навсегда меняет их жизнь, привнося в нее «настоящее» счастье.

Медиа сегодня тоже дают множество примеров хэппикратии. Рекламные кампании крупных брендов строятся на образах довольных сотрудников и потребителей. Ролики Apple и Nike концентрируются на индивидуальной самореализации, которая всегда подается как путь к счастью. Алгоритмы соцсетей активно распространяют контент с позитивным настроем, а посты о личных кризисах и об усталости часто подвергаются стигматизации. Даже движение за «честность» в соцсетях, когда пользователи публикуют фотографии без фильтров и делятся жизненными трудностями и своими травмами, встраивается в общую логику перформативности и становится новым форматом захвата и капитализации внимания. В конечном счете человек остается в ловушке необходимости показывать свою жизнь в категориях счастья, будь то «успешный успех» или «смелая честность».

О похожих процессах пишет и современный философ Бен-Чхоль Хан, называя нашу эпоху временем тотального позитива. Хан замечает: если раньше у человека часто был внешний «надзиратель», то теперь мы сами стали для себя надзирателями. Мы излишне много рефлексируем, думая, как стать более совершенными, продуктивными и счастливыми, и из-за этого выгораем. Из-за вездесущего позитива появился и новый тип насилия. Если раньше насилие привычно было внешним, то теперь довольно часто это насилие внутреннее или нейрональное (как называет это Бен-Чхоль Хан). Мы боремся не с внешним врагом, а с тем, что находится внутри нас, мы боремся в том числе за счастье, но обычно эту битву проигрываем.

Вероятно, нам стоит придумать «новое» счастье и совершить, как учил нас Ницше, переоценку ценностей. Пусть счастье станет необязательным, а на его место придут иные, менее индивидуалистические определения хорошей жизни: например, эмпатия и солидарность, которые будут свободны от хэппикратии и демонстративности.