Отверженный лауреат Нобелевской премии. Как Герман Гессе становился собой

Как Герман Гессе становится поэтом

Сухие биографии известных писателей — те, что еще в школьных учебниках литературы скупо представляли факты в хронологическом порядке, — способны делать писателей пугающе похожими друг на друга. Причем отличаться они могут как инь и ян, небо и земля, север и юг, ожидание и реальность, но быть одинаковыми в своей пугающей безличности серых квадратов (или квадратов желтых — если речь об авангардных авторах вроде обэриутов). Однако писатели, конечно, не перестают быть личностями. И личностью интересной, свободолюбивой и светлой был Герман Гессе, кажущиеся академизм и аккуратность которого могли быть присущи нудному и скучному человеку, но им Гессе точно не был.

В 13 лет человек, которого звали Герман Гессе, понял, что хочет стать поэтом. И сразу же столкнулся с жестокой правдой жизни: в настоящем поэтам не рады. Им рады только в прошлом и в будущем — на страницах всё тех же учебников и в лучах потенциальной поэтической славы.

Быть поэтом — здорово и почетно; становиться поэтом — впустую тратить драгоценное время. То самое время, когда можно выучиться на любую профессию.

К тому же маленькому Герману Гессе не то чтобы повезло с педагогами (а он сменил несколько образовательных учреждений, в которых всегда был одним из первых учеников) — гораздо больше, чем творчество, ценились исполнительность и ведомость. В этом он, испытывающий природную неприязнь к слову «должен», чувствовал главное противоречие. Необъяснимым образом следование тому, что описывалось как ценность, делало человека странным для окружающих, а иногда и вовсе порицалось. Вот что писал он в своем «Кратком жизнеописании»:

«С поэтом дело обстояло в точности так, как с героем и со всеми могучими или прекрасными, великодушными или небудничными людьми и порывами: в прошедшем они были чудны, любой учебник в изобилии воздавал им хвалу, но в настоящем, в действительной жизни, их ненавидели, и позволительно было заподозрить, что учителя затем и были поставлены, чтобы не дать возрасти ни одному яркому, свободному человеку, не дать состояться ни одному великому, разительному деянию».

Так что в глазах определенной (и видимо, многочисленной) группы взрослых Герман Гессе был тем самым ребенком, о котором говорят: «способный, но неуправляемый». В 15 лет он всё-таки бросил школу и не без удовольствия заперся в дедовской библиотеке. Ему был открыт мир восточной философии и классической литературы, хотя некоторые универсальные пути (да, те самые, которые открываются лишь по предъявлении корочки) закрылись.

Необходимость выживать ничуть не мешала взрослому Гессе оставаться всё тем же, хоть уже и не тринадцатилетним, мечтателем. Сменив несколько работ — обычно связанных с книготорговлей, хотя будущий нобелевский лауреат успел побывать и часовщиком, — он продолжал заниматься самообразованием и пробовать себя в писательстве.

И если в 1899 году, когда Гессе опубликовал томик стихов и сборник «Час после полуночи», о нем знали только завсегдатаи литературного кружка, то уже в 1904-м его второй роман, «Петер Каменцинд», принес 26-летнему писателю признание и успех.

Так Гессе наконец перестал становиться поэтом. Он им стал.

Как Герман Гессе становится Эмилем Синклером

Заключив контракт с издательством Сэмюэля Фишера, Гессе бросил работу в антикварных лавках и официально стал зарабатывать творчеством. Он обзаводится семьей, приобретает дом в провинции и живет стабильной идиллической жизнью.

Похожее впечатление производит и его литература — романтическая и натуралистическая проза, достаточно простая и предсказуемая, не выделяющаяся ничем, кроме своего качества.

Имя Гессе долго ассоциируется со спокойными и неторопливыми описаниями провинциального быта, изображением переживаний созерцательного, углубленного во внутренний мир героя-мечтателя.

Кажется, что именно таким писателем Герман Гессе будет всегда. Но он отказывается становиться заложником подобного образа.

Когда оседлый образ жизни надоедает и Гессе понимает, что романтическое призвание поэта как будто растворяется в неторопливом быте, он совершает второй в своей жизни побег, отправляясь в Индию.

Почему именно туда? Просто любовь к Индии и восточной философии почти прописана в генетическом коде писателя — его родители покинули эту страну только из-за неподходящего для здоровья климата. Необходимость самой поездки для Гессе отлично описал академик С.С. Аверинцев в предисловии к избранным сочинениям писателя — тот просто изменил судьбе странника и бродяги. В Индии Гессе задумывается о праве творца вести обычную счастливую жизнь, но не находит однозначного ответа.

Вместо этого он сталкивается с действительностью, ведь начинается Первая мировая. Он ужасается царящей вокруг истерии. Гессе пугает энтузиазм, с которым «люди духа» встречают изменения. Милитаристским настроениям поддаются писатели и публицисты, художники и композиторы — все те, кто, по скромному мнению Гессе, должны создавать общую культуру. В попытке что-то сделать Гессе публикует статью, ссылаясь на Девятую симфонию Бетховена. «Друзья, довольно этих звуков!» — пишет он. И жестко критикуется.

Жестко обходится с ним и сама жизнь — именно в тот период, когда от Гессе начинают отворачиваться читатели, умирает его отец и сходит с ума жена. Как будто вдобавок к этим потрясениям он истощает себя непривычной работой, к которой вряд ли был приспособлен, — снабжает военнопленных книгами. Неизвестно (во всяком случае, так утверждает кандидат филологических наук Ю.В. Каминская, а причин не верить ей нет), доходили ли эти книги до получателей и читал ли их кто-нибудь, но Гессе упрямо продолжает заниматься этим. В результате ему самому требуется помощь психоаналитика, и он проходит терапию у ученика Карла Юнга, Йозефа Лэнга.

Всё это не только меняет мировосприятие Гессе, но и приводит к началу нового литературного периода. Циклом рассказов о Кнульпе он как бы подводит итоги. Понедельником литературного творчества становится «Демиан».

Гессе пишет «Демиана» под псевдонимом, представляя роман как авторскую исповедь молодого героя (когда самому писателю около сорока). У него выходит по-настоящему юный, лишенный какой-либо зрелости, слегка косноязычный и невероятно честный роман — настолько не похожий на привычного миру Гессе, что никто не узнает его.

В том числе преданный читатель в лице Томаса Манна:

«У меня недавно было сильное впечатление литературного свойства — „Демиан, История одной молодости“ Эмиля Синклера… Я был весьма потрясен и пытаюсь узнать что-нибудь об авторе, его возрасте и т. д. Если у Вас есть время, прочитайте роман! По-моему, это что-то совершенно необычайное…»

Гессе действительно перестает быть «тем самым Гессе», замкнутым на себе где-то в далеком прошлом отмирающего века. Он становится голосом поколения, сумевшим выразить и обуревающую жажду перемен, и крах культуры. Его начинает увлекать идея связи противоположного: деятельного и созерцательного, мирского и духовного.

С одной стороны, это всё те же размышления Гессе, который как будто боится, что растеряет в себе всё волшебное (в переводе с Гессе — поэтическое), задерживаясь в реальности, — он ведь не шутил, когда писал «Детство волшебника»! С другой стороны, эта внутренняя проблема перестала быть исключительно внутренней, теперь она стала новой проблемой современности. Гессе узнает ее и описывает так же ново.

Как Герман Гессе становится изгнанником

Для такого человека, как Гессе, созерцательность не просто красивое слово. Он, подобно своим героям, склонен погружаться в самого себя. Это индивидуалист, писавший очень лично, далекий от всего общественного, — не активист и не деятель истории. И если представлять себе Гессе именно таким, сложно понять: почему вдруг он вступает в неравный бой с общественностью? Почему он обращается к своим коллегам, рискуя высоким положением? Разве «искусство вне политики» — это не про Гессе?

Чтобы ответить, важно увидеть, что критика Гессе — это не критика войны. Он убежден, что всё это — сфера деятельности людей иного склада. Его самого, гуманиста с верой в счастливое будущее, войны пугают. Но он не в силах назвать бесполезной смерть на поле боя. Его критика направлена на «людей духа» — тех, кто должен был остаться по ту сторону. На той стороне — искусство и знание, строящийся мост между всеми людьми.

Задача «людей духа», или «нейтралов», как называет их Гессе, — хранить и приумножать ценности, напоминать о мирном, светлом и вечном. Они не только не должны провозглашать насилие и ненависть, но и обязаны сделать всё, чтобы сохранить остатки мира.

Это всё тот же Гессе, который хотел стать поэтом и не понимал, почему этому так не рады. Теперь он спрашивал: если мир — это ценность, почему никто не пытается его сохранить?

Этого вполне безобидного и даже наивного вопроса было достаточно, чтобы вызвать шквал критики. От Гессе, который после «Друзья, довольно этих звуков!» пишет еще (вот и вот, например), начинают отворачиваться друзья, издательства и читатели. Его обзывают «отщепенцем без отечества», «предателем народа и народности» и интернационалистом. Насчет последнего — правда, ведь Гессе стремится к «интернациональному миру мысли». Насчет остального — обидно, ведь первые антимилитаристские очерки он начинает с признания в любви к своей родине. Вот что он пишет о Гете, которого глубоко почитает и как бы ставит в пример коллегам по цеху:

«Любовь к человечеству он ставил выше любви к Германии, а ведь он знал и любил ее, как никто другой. Гете был гражданином и патриотом в интернациональном мире мысли, внутренней свободы, интеллектуальной совести, и в лучшие свои мгновения он воспарял на такую высоту, откуда судьбы народов виделись ему не в их обособленности, а только в подчиненности мировому целому».

С точки зрения милитаристски настроенного общества — того самого, что с восторгом приняло «Манифест девяноста трех» 1914 года, фактически ставящий знак равенства между немецкой культурой и милитаризмом, — интернационализм был болезнью. Особенно раздражал тот факт, что им заболел именно Гессе, казавшийся воплощением всего немецкого. Сложно представить, что испытал сам писатель — его, привыкшего к молчаливому уважению, донимают гневными письмами совершенно незнакомые люди. Он оказывается один на один с агрессией — и не выдерживает ее. Оставаясь в нейтральной Швейцарии, Гессе медленно тратит силы на свой последний роман — чтобы сохранить культуру так, как он это умеет.

Как Герман Гессе становится нобелевским лауреатом

Можно спросить случайного собеседника или себя самого, на что похожа литература военных и послевоенных лет. Собирательный образ, скорее всего, будет мрачным. Одиночество, бессмысленность, потеря, вина, страх, боль — продолжать можно бесконечно. Мне, например, в первую очередь приходят на ум бесконечно пьющие (но от этого не менее прекрасные) герои Ремарка. Причем тяжелая тональность — это не только про литературу потерянного поколения, но и про будущих битников, драму абсурда и др.

А «Игра в бисер» — невероятно светлый, полный жизненной силы роман. Но Гессе пишет его не для того, чтобы дать возможность укрыться от реальности. Это скорее попытка напомнить: смотрите, у нас есть культура, способная пережить всё!

Он буквально вручает ее миру, так как сама игра (как и книга, получается) — гармония искусства и знания, вообще всего, что создал человек:

«Игра в бисер — это, таким образом, игра со всем содержанием и всеми ценностями нашей культуры, она играет ими примерно так, как во времена расцвета искусств живописец играл красками своей палитры».

Но это, конечно, не всё. Говоря о гармонии игры, Гессе пытается говорить о гармонии жизни. О том, что всё противоположное — просто разные полюса, в конце концов соединяющиеся друг с другом. О том, что понять себя — это всё равно что понять другого и само течение жизни. Он говорит о балансе деятельного и созерцательного, смерти и рождения, созидания и разрушения.

Такие, на первый взгляд, простые мотивы отлично удаются ему за счет сочетания восточного и западного. Искомый интернациональный мир мысли, к которому он так стремился раньше, оказывается общим устройством мира. «И болезнь, и лекарство — всё это в тебе», — как будто говорит он. И лучший способ услышать Гессе — читать его. Даже если не удастся проникнуться его созидательной философией, можно насладиться той лучистой радостью, что есть в «Игре в бисер» вопреки всему:

Цветок сникает, юность быстротечна,
И на веку людском ступень любая,
Любая мудрость временна, конечна,
Любому благу срок отмерен точно.
Так пусть же, зову жизни отвечая,
Душа легко и весело простится
С тем, с чем связать себя посмела прочно,
Пускай не сохнет в косности монашьей!
В любом начале волшебство таится,
Оно нам в помощь, в нем защита наша.
Пристанищ не искать, не приживаться,
Ступенька за ступенькой, без печали,
Шагать вперед, идти от дали к дали,
Всё шире быть, всё выше подниматься!
Засасывает круг привычек милых,
Уют покоя полон искушенья.
Но только тот, кто с места сняться в силах,
Спасет свой дух живой от разложенья.
И даже возле входа гробового
Жизнь вновь, глядишь, нам кликнет клич призывный,
И путь опять начнется непрерывный…
Простись же, сердце, и окрепни снова.

«Ступеньки» Йозефа Кнехта, «Игра в бисер», пер. С. Апта