Новый год и День винтовки. Как советская власть создавала культуру светских праздников

Следует сказать, что большевики были не первыми, кто использовал этот метод. Как пел классик, «культура — это палимпсест», поэтому в истории человечества множество раз на старые праздники накладывались новые. Так и христианство на ранних этапах развития активно интегрировало политеистические праздники в свой календарь; так и во времена Великой Французской революции в попытках заменить христианство культом разума устраивались многочисленные фестивали, наиболее масштабным из которых стал «Фестиваль свободы».

В дореволюционной России праздничная культура была довольно развитой.

Сейчас даже сложно представить, но количество праздничных и выходных дней в Российской империи могло доходить до 120–150 в году, то есть каждый третий день оказывался нерабочим.

В условиях аграрной экономики такое положение дел было приемлемо, но когда страна встала на путь развития промышленности, многие представители власти озаботились сокращением праздничного календаря. Дело в том, что рабочие, особенно недавно приехавшие из деревни, не рвались трудиться в эти дни; кроме того, многочисленные праздники сопровождались обильными возлияниями. Вплоть до 1917 года изменению календаря активно сопротивлялась Русская православная церковь. При этом, помимо многочисленных церковных праздников, власть, начиная с Петра I, активно использовала различные юбилейные даты или торжественные поводы для организации праздников и формирования определенных идеологических установок. Пожалуй, самым ярким примером использования праздника в политических целях из предреволюционной эпохи является масштабное празднование 300-летия дома Романовых в 1913 году, которое, по задумке, должно было повысить легитимность монархии.

Так что инструментальный подход большевиков к праздничной культуре возник не на пустом месте. Хотя принципиальным отличием большевистского подхода было не обновление существующего порядка, а разрыв с прошлым и утверждение нового. Мальте Рольф в книге «Советские массовые праздники» отмечает, что новые реалии общественного строя «обкатывались» во время праздничных церемоний. И они становились механизмом, призванным не просто познакомить, но и укоренить в жизни советских граждан новое летоисчисление; рассказать о новых героях, о новом порядке вещей. При это важно отметить, что неправильно рассматривать советские праздники исключительно как явление, инициированное сверху. В первые годы советской власти большую роль играли низовые инициативы: местная самодеятельность могла играть не меньшую роль в формировании новой культуры, чем инструкции из центра.

Если посмотреть на период революции и Гражданской войны, можно обнаружить любопытный парадокс.

С одной стороны, население оказывается в ситуации катастрофы и борьбы за выживание. С другой, частота и пышность праздников в эти годы резко выделяются на фоне тотальной нехватки ресурсов, причем как у населения, так и у властей.

Еще одну необычную черту революционных праздников подмечает Игорь Нарский, говоря о превращении праздников в дни скорби:

«Этому способствовало сопровождение праздника символами траура — черными полотнищами и лентами, хвойными ветвями, а также обязательными посещениями кладбищ и нараставшим аскетизмом торжеств. Фактически новые власти с помощью праздничных церемоний создавали новый культ предков. Население должно было идентифицировать себя не с поколениями лояльных подданных российской короны, а с бунтарями против самодержавия, с борцами за свободу или за новый порядок».

Важно отметить, что большевики изначально придавали огромное значение не только принятию новых законов или реформам в области экономики, но и символическим аспектам власти. Так, уже весной 1918 года разрабатывался ленинский план монументальный пропаганды, который предусматривал установку нескольких десятков монументов и памятников, и это несмотря на политику военного коммунизма и нехватку любых ресурсов. Аналогичная ситуация складывалась и с праздниками.

1 мая 1918 года проходит первый официальный большевистский праздник. Его проведение должно было повысить в глазах населения легитимность прихода к власти большевиков и одновременно монополизировать за большевиками право на праздник рабочего движения. А значит, тем самым разорвать связь между пролетариатом и другими социалистическими партиями (меньшевиками и эсерами). При этом первые большевистские праздники строго не регламентировались и были скорее площадкой для экспериментов и самореализации. Так, в Москве прошел военный парад, на котором присутствовало руководство Советской Республики. Именно он заложил основу советской парадной традиции в целом, и, что любопытно, вплоть до 1961 года Первомай сопровождался военным парадом. К оформлению городов к 1 Мая активно привлекались художники-авангардисты. Давид Штеренберг разместил на фасаде Зимнего дворца фигуру рабочего, а Ольге Розановой доверили украсить Москву, и она стремилась использовать приемы цветописи.

На улицах Москвы и Петрограда выступали бродячие театры и группы самодеятельности, что создавало очень эклектичные образы. Это хорошо показывает, что большевики еще не выработали четкого праздничного языка и правил игры, понятных всем участникам.

На первый советский праздник можно взглянуть глазами наркома просвещения Анатолия Луначарского:

«Многие площади и улицы города разубраны, местами с большим вкусом, делающим честь художникам-организаторам. Плакаты. И с каким восторгом художественная молодежь отдалась своей задаче! Многие, не разгибая спины, работали по 14–15 часов над огромными холстами. И написав великана-крестьянина и великана-рабочего, выводили потом четкие буквы: «Не отдадим Красного Петрограда» или «Вся власть Советам». Марсово поле, со своей серой трибуной на заднем плане, с глыбами гранита и купами зелени над могилами жертв революции с красивыми знаменами на высоких столбах, полное народа, с линиями броневиков и отдельными автомобилями, с которых пропускают демонстрацию представители коммуны, под ясным весенним небом, в котором кружатся птицы и аэропланы, — представляет зрелище величественное.

И то же на Фондовой бирже, где на симфонический концерт матросов собралось тысячи две народу, — здесь, как мне показалось, с большой примесью представителей средних классов, и тем не менее так же дружески принимавших мою беседу о значении столь удавшегося нам праздника. Но ничего нельзя представить себе торжественнее, чем исполнение «Реквиема» Моцарта в одной из прелестнейших зал Растреллиева Зимнего дворца государственной капеллой и оркестром, под управлением высокоталантливого Коутса.

Я еду на Неву, и здесь — настоящая волшебная сказка!.. Уже и днем флот, расцветившись тысячами флагов, придал великолепной Неве такой нарядный вид, что сердце, стесненное всеми невзгодами, не могло не забиться ликующе.

Вечером началась изумительная борьба света и тьмы. Десятки прожекторов бросали световые столбцы и белыми мечами скользили в воздухе. Их яркий луч ложился на дворцы, крепости и корабли, мосты и вырывал у ночи то одну, то другую красу нашего пленительного Северного Рима. Взвивались ракеты, падали разноцветные звезды. Фонтаны и клубы дыма в странной и бледной игре лучей создавали целую поэму, целую симфонию огня и мрака во всех переливах светотени и доводили впечатление до какой—то жуткой величавости.

Гремели салюты с Петропавловской крепости.
Да, празднование Первого мая было официальным.
Его праздновало государство.
Мощь государства сказывалась во многом«.

Но уже к первой годовщине установления власти большевиков становится очевидно: советское руководство всё больше стремится к централизации, к руководству праздничными мероприятиями. Превращение годовщины Октября в праздник тоже носило двойственный характер, поскольку предполагало, что в этот день одновременно происходит разрыв с прошлым страны и реализация длительной исторической революционной традиции. Неслучайно большевики чествовали не только героев Великой Французской революции и Парижской коммуны, но и лидеров крестьянских восстаний, таких как Степан Разин и Емельян Пугачев. Как и в случае с 1 Мая, к празднованию 7 Ноября привлекали множество художников: Давида Штеренберга, Владимира Козлинского, Кузьму Петрова-Водкина, Ксению Богуславскую и др.

Важно отметить, что художники использовали разные стилистические решения, что тоже добавляло некой эклектичности. Вероятно, у многих наших современников воспоминания о Первомае или 7 Ноября связаны с визуальным каноном позднего СССР, где всё уже стандартизировали и унифицировали. Но в 1918 году это еще был микс из ярких цветов и образов. Улицы Москвы, Петрограда и городов, которые контролировались большевиками, декорировали многочисленными флагами, транспарантами, растяжками и т. п.

Кремль украсили огромным атласным пологом: ткань было запрещено резать, чтобы после празднования вернуть в целости, поэтому пришлось натягивать целиком.

Центральным событием стал парад на Красной площади. Для выступления Ленина была построена специальная трибуна. Во время парада над площадью пролетел самолет, а колонны шли под траурный марш в память о погибших борцах за революцию. То есть праздник по-прежнему остается днем почитания «предков». Одной из форм такого почитания становится торжественное открытие памятников. На Кремлевской стене размещается мемориальная доска «Павшим в борьбе за мир и братство народов», в Москве открывается памятник Марксу и Энгельсу, в Петрограде только одному Марксу. При этом «поминовение предков» проходило не только в минорном ключе, но содержало и элементы веселья. Так, вечером на Красной площади устраивали салют, а небо подсвечивали прожекторы. На улицах устраивались массовые инсценировки, например «Пантомима Великой Революции». К сожалению, сейчас сложно восстановить сценарий каждой из таких постановок. Но очевидно, что это были масштабные зрелища, которые должны поражать воображение именно своей массовостью.

В качестве примера можно привести описания нескольких таких представлений 1919–1920 годов. В марте 1919-го празднуется годовщина свержения самодержавия — и в Петрограде проходит представление, где в девяти эпизодах разыгрываются события Февральской революции.

Кульминацией действия стал штурм дворца, и актеры изображали только врагов: царя, генералов, попов. Солдаты играли самих себя, им даже не требовалось переодеваться и брать реквизит. Штефан Плаггенборг отмечает, что участие армии в большевистских праздниках неслучайно, ибо военизация советских праздников должна была внести дисциплину в происходящее.

Вместо хаоса и самодеятельности должен присутствовать порядок, и именно армия служила его олицетворением. Колонны, музыка, парады — всё это было призвано воспитывать массы, принимающие участие в праздниках, давать им модель поведения.

Реконструкцию взятия Зимнего дворца провели и в 1920 году. События Октябрьской революции были представлены в аллегорической форме. На Дворцовой площади соорудили две платформы, «красную» и «белую». На одной рабочие и солдаты готовились к революции, на другой буржуазия, дворяне и представители небольшевистских партий предавалась разврату. В конце под натиском «красных» «белые» бежали и Зимний оказывался в очередной раз захвачен.

Самое примечательное, что в представлении было задействовано порядка 10 000 участников, что делает его одной из самых масштабных театральных постановок в истории.

Кстати, в качестве камео участвовал и крейсер «Аврора».

Массовая инсценировка «Взятие Зимнего дворца» (7/IX, 1920)

Именно 1 Мая и 7 Ноября становятся центральными элементами формирования советской праздничной культуры, которые сохранят свое значение на протяжении всей советской и даже постсоветской истории. Но если мы обратимся к постановлению Совета народных комиссаров от 2 декабря 1918 года, то увидим, что существовали торжества, которые затем исчезли из праздничного канона:

«Производство работы воспрещается в следующие праздничные дни, посвященные воспоминаниям об исторических и общественных событиях:

а) 1 января — Новый год;
б) 22 января — день 9 января 1905 г.;
в) 12 марта — низвержение самодержавия;
г) 18 марта — день Парижской коммуны;
д) 1 Мая — день Интернационала;
е) 7 ноября — день Пролетарской революции».

Судьба этих праздников разная: День 9 января 1905 года просуществовал аж до 1951-го, а 12 и 18 марта были лишены статуса выходного дня в еще 1929-м, что связывают с началом индустриализации и борьбой за эффективность труда. Важно еще добавить, что до 1929 года часть православных праздников сохраняла статус нерабочих дней.

Таким образом, можно увидеть, что первоначально большевики воспринимали и, следовательно, стремились закрепить в массовом сознании весь революционный процесс начала XX века как нечто связанное. Всем трем русским революциям находилось место в праздничном календаре, а Парижская коммуна была предвестником Советской России как первый пример диктатуры пролетариата.

Любопытно, что предполагалась еще и профессиональная и региональная специфика: местные советы профессиональных союзов с согласия Народного комиссариата труда могли устанавливать, помимо вышеуказанных, особые дни отдыха (но не больше десяти в году).

Они должны были согласовывать эти дни с обычными для большинства местного населения праздниками, заранее публиковать информацию, чтобы донести ее до всех, однако при том непременном условии, что такие дни отдыха не оплачивались. Здесь можно увидеть большевистский компромисс с местными обычаями и наличием праздников почти всегда религиозного характера, запрет которых мог вызвать конфликты с населением отдельных регионов страны.

Несмотря на эти частные допущения, советская власть вела целенаправленную политику по вытеснению религиозных праздников из повседневной жизни. Так, 12 июля 1918 года принимается постановление о запрете правительственным учреждениям устраивать выходные во время церковных праздников. При этом в самом постановлении отмечается, что такая практика носит массовый характер и даже распоряжения Народного комиссариата труда не являются действенными. Конечно, основным «врагом» для большевиков была Пасха, долгие годы остававшаяся главным праздником в России. Например, Николай Устрялов так в дневнике противопоставлял 1 Мая и Пасху:

«Что-то искусственное, показное было в первомайском празднике в Москве. „Евреи ворота на Зубовской площади строят, и по фунту белого хлеба завтра, говорят, выдадут, — праздник у них, что ли, какой-то“, — так 30 апреля говорила мне Татьяна [старуха-прислуга]. И демонстрация проходила без энтузиазма, — надоело всё это. Впрочем, был парад красной армии, смотрел на него от Веревкина, с высоты, с Гнездниковского переулка на Страстную площадь, — порядок был кое-какой. Занятно, любопытно, если хотите [„власть рабочих и крестьян“ — и вот даже своя армия, как у заправского правительства], но всё это как-то на поверхности, и до „души“ народа не доходит. А вот Светлая Пасха — это другое. Куличи, пасхи — каждому забота. Добываются из сокровенных уголков заветные остатки белой муки, в домах — истовость, все преображается. Хорошо».

Советская власть даже принимает специальный декрет, который отменяет выдачу наградных к Пасхе. Сергей Шаповалов отмечает, что в первые послереволюционные годы шла прямая борьба 1 Мая и Пасхи. 7 апреля 1918 года Поместный собор принял постановление о недопустимости для верующих участия в каких-либо уличных шествиях, оскорбляющих религиозные чувства православных, в день Первомая, который приходился на среду Страстной седмицы.

Ввиду того, что Пасха и Первомай периодически совпадали, между религиозным и рабочим праздником развернулась борьба за массы, инициированная властями. Одновременно это была борьба нового быта со старым.

Диалектика старого и нового нашла отражение и в праздновании Нового года. Во время Первой мировой войны, на волне антинемецких настроений, этот праздник оказался в опале. Помимо прочего, Новый год всегда находился в тени Рождества, которое воспринималось как более важный праздник. Поэтому акцент на Новый год должен был подорвать значимость Рождества (как в современной России внедрение Дня народного единства должно было снизить значение 7 Ноября). Важным оказался и социальный подтекст праздника, ибо елка, подарки, угощения раньше были привилегией только классово чуждых семей. Показательно, что потом, в 1935 году, когда происходило возвращение елки, статья Павла Постышева в «Правде» указывала именно на то, что до революции праздник был недоступен детям рабочих и крестьян, а советская власть сделала его всенародным.

В лениниане истории про елку стали каноном. Владимир Бонч-Бруевич написал рассказ про то, как Ленин ехал к детям на елку в Сокольники и весело проводил с ними время. Поэтому в первые годы советской власти Новый год был в большей степени приватным и детским праздником. Когда же традиция празднования возвращается в 1935 году, в рамках уже сталинской культуры, Новый год обретает больше идеологических черт.

Еще два праздника, которые присутствуют в нашем календаре, берут начало в революционных годах — 23 Февраля и 8 Марта. Решение об отмечании Международного женского дня приняли в 1921 году на 2-й Коммунистической женской конференции. Поводом было участие женщин Петрограда в стачке в 1917 году, что стало прологом к Февральской революции.

Появление этого памятного дня укладывалось в логику решения женского вопроса, в повестку о том, что необходимо стремиться к развитию самосознательности у женщин и вовлечению их в общественные процессы.

Поэтому появляется не только Международный женский день, но и женотделы, где «кухарки» должны были учиться управлять государством. Но, как показывают источники, ни государство, ни население первоначально не включились в празднование этой даты. Официально 8 Марта становится выходным днем только в 1965 году. Нет упоминаний массового празднования этого дня и на уровне эго-документов. Так, в 1925-м есть запись об организации праздничного спектакля. Только к 1930-м годам вырабатывается определенный канон. Публично это было связано с проведением различных собраний, которые могли объединяться с концертами или спектаклями. Но появляются и неформальные практики празднования: обязательные поздравления родных и друзей (устные, в телеграммах, письмах, открытках, по телефону), подарки (одежда, потом больше цветы, угощения), праздничные вечера (концерты, доклады, застолья, танцы, кинопоказы, фотовыставки). Люди ходили в гости, организовывали вечеринки и непременно выпивали.

Несмотря на то, что армия играла важную роль в раннесоветской праздничной культуре, 23 Февраля, или День Красной армии, в советский период так и не получил статуса выходного дня. Сама идея отмечать создание РККА возникла в 1919 году, и первоначально его собирались объединить с Днем красного подарка — благотворительной акцией, в ходе которой советские граждане могли добровольно жертвовать деньги или вещи в пользу Красной армии, сражающейся на фронтах Гражданской войны.

В целом в период Гражданской войны проводилось множество разнообразных праздничных акций, например День винтовки. К сожалению, эти праздники оставили после себя мало документов в силу того, что быстро исчезли из обихода, и порой сложно представить, что происходило на них.

По сути, 23 Февраля как знаковый день утвердился в 1923 году, когда отмечался пятилетний юбилей РККА и празднования приобрели всесоюзный характер. Судя по доступным историкам документам, выбор даты носил почти случайный характер, а одной из главных задач праздника было символически обосновать именно эту дату, создать миф. Вполне возможно, что 23 Февраля так и остался бы типичным профессиональным праздником, если бы не важная роль армии в советской системе и не то обстоятельство, что сначала в ходе Гражданской войны, а затем в силу всеобщего воинского призыва подавляющее число мужчин в СССР имело армейский опыт. Так праздник превратился во всеобщий и стал играть роль зеркала Международного женского дня.

Если подводить итоги, то можно сказать, что советская праздничная система является порождением двух противоположных течений. С одной стороны, это стремление власти к контролю над населением и внедрение идеологических установок — и тут праздники выступали как средство воспитания масс и формирования правильного сознания у нового советского человека. С другой стороны, праздничную культуру подпитывало мощное движение снизу. Тут роль играли и художники, стремившиеся создать новый художественный язык, и простые обыватели, которые в праздниках видели возможность вырваться из повседневности и катастрофы послереволюционных лет. Для последних в праздниках была важна именно карнавально-развлекательная часть, которая предполагала возможность нарушения запретов. Но по мере усиления советского государства первый тренд брал верх над вторым. Однако надо помнить и то, что место своеволию в празднике находилось всегда и почти на любой массовой демонстрации, помимо лозунгов и транспарантов, было что выпить и закусить.