«Встретимся на вешалах»: что чувствуют московские студенты, когда ездят в города своего детства
Слоган гастропаба «Москва» в Красноармейском переулке Воронежа гласит: «Лучший вид на Воронеж — из Москвы». «Нож» поговорил со студентками из столицы о том, какой вид на родные города открывается перед ними, что они делают в те редкие дни, когда приезжают «домой», и хочется ли им когда-нибудь вернуться туда, где прошло их детство. А психолог Мария Эриль объяснила, какое отношение к страху смерти имеет Юлина ностальгия по Екатеринбургу, действительно ли Москва развила в кинешемке Еве комплекс неполноценности и почему Таня вспоминает о том, что она из Воронежа, только когда видит рекламу мраморной говядины «Праймбиф».
Согласно исследованиям социологов, половина жителей столицы родились не в Москве. За 7 часов и 500 рублей Таня [имя героини изменено. — Ред.] может доехать до воронежской школы, где она училась, на поезде. Чтобы оказаться перед своим домом в Кинешме, Еве нужно 350 рублей и 12 часов. А Юля долетает до родного Екатеринбурга рейсом «Победы» за 2,5 часа и 3000 с небольшим рублей. Всех трех героинь нашего материала перевезли в Москву родители. Девушкам на тот момент было 10, 11 и 15 лет соответственно. Сегодня они учатся в престижных столичных вузах, а в родные края ездят редко. Ошибся ли Том Вульф, утверждавший в заглавии своего романа, что домой возврата нет? И хочется ли девушкам туда возвращаться?
Последний день в родном городе
«Мои прабабушка с прадедушкой познакомились на фабрике. Мои дедушка с бабушкой познакомились на фабрике. Мои родители познакомились из-за этой же фабрики в 90-х: отец там воровал», — рассказывает кинешемка Ева. Потом бо́льшую часть текстильного производства перенесли из Ивановской области в Китай, и работы в городе почти не осталось — только в сфере услуг.
События последнего дня в Кинешме перед переездом в Москву отложились в памяти Евы кадрами кинохроники. Вот она вместе с бабушкой на санках перевозит вещи из дома в такси в клетчатых хозяйственных сумках. А вот едет на вокзал, смотрит на родной город из окна, думает о своем однокласснике и повторяет про себя, что больше никогда-никогда с ним не увидится. Еве было 11.
Юля уезжала из Екатеринбурга в 15 — по ее собственному признанию, тоже совсем еще ребенком. Она помнит, как вышла на балкон и пыталась осознать, что покидает родной город навсегда.
В тот момент Юля представляла светлое будущее в Москве, думала о том, что там можно начать всё с чистого листа, оставив подростковые драмы в Екатеринбурге.
Потом к ней в слезах прибежала подруга с прощальным письмом в руках. Сегодня Юля рассказывает об этом эпизоде с нежностью и горечью: «Меня больше поразило даже не само письмо, а то, что она искренне плакала, ей было плохо. Мне стало очень стыдно — за то, что я ее оставляю и не воспринимаю происходящее всерьез. Письмо я храню до сих пор».
Переезд в Москву из Воронежа Таня, которой было тогда 10 лет, не запомнила. Зато в памяти четко отложились первые три месяца в совершенно чужом городе, еще до начала учебного года, проведенные на диване и в одиночестве.
Дома больше нет?
Когда Ева приезжает в Кинешму, она остро ощущает атмосферу упадка и разложения, а вовсе не «тепло родного очага». Воспоминания, которые девушка сравнивает со сновидениями, имеют мало общего с реальностью.
Детские площадки заржавели, дорожки заросли травой, обветшал парк аттракционов. Сарай, где Ева играла в детстве, снесли.
Яблони, которые она сажала вместе с соседом, выкорчеваны. Полусгоревшие гаражи перед домом, где раньше была мастерская ее деда по изготовлению флажков для рыбалки, стоят в руинах. Дом, в котором Ева прожила 11 лет, еще эксплуатируется, но, по словам девушки, все ждут, когда его съест плесень, потому что сделан он из шлакоблоков. Это один из самых дешевых строительных материалов — спрессованная смесь из золы, доменного и котельного шлака, кирпичной, бетонной и цементной крошки и других наполнителей. По словам Евы, в таких домах опасно жить: «Появляется вредная для дыхания плесень. Со временем она покрывает стены, и постройка становится непригодной для жилья. Целые квартиры стоят заколоченные, потому что продать их в таком состоянии невозможно, а что с ними делать — непонятно».
Семья Евы продала квартиру дальним родственникам, и теперь в Кинешме девушка может остановиться только у второго мужа своей бабушки: «У него сейчас крыша поехала, и гостить там стало не очень комфортно. Поэтому в прошлый приезд в Кинешму мне пришлось впервые снимать жилье в родном городе».
Занавески
Посещая Воронеж, Таня тоже не чувствует, что вернулась «домой». Обе квартиры — и ту, где прошло ее детство, и бабушкину — давно продали, саму бабушку тоже перевезли в Москву. В Воронеже остались только родители отца, но и они в скором времени переедут в столицу. Таня с нескрываемой радостью в голосе говорит, что с продажей последней жилплощади разорвутся все связи с городом и туда можно будет больше никогда не возвращаться.
Воронеж перестал быть для нее домом еще за несколько лет до переезда в Москву, когда квартиру, где Таня жила с родителями, обокрали: «Я была очень впечатлительным ребенком и два-три года после случившегося мало спала. Мне снились кошмары — не каждую ночь, но часто, и местом действия непременно выступала наша квартира. Я до сих пор помню эти образы, этих чудовищ, эти звуки. В тот момент дом для меня и перестал быть домом. Я осознавала, что по этому полу ходили чужие люди, что чужие руки трогали наши вещи, — и испытывала дискомфорт.
И когда я приезжаю в Воронеж и иду мимо окон своей квартиры (не специально — просто так проходит маршрут от вокзала), то снова вижу наши старые занавески.
Люди, вселившиеся в нее уже больше десяти лет назад, их так и не сменили. И я не могу абстрагироваться от детских страхов. Видишь ту же комнату через те же занавески. На кухне на окне те же жалюзи. С улицы это тот же самый дом. Он точно такой же, каким я его помню».
Когда Юля говорит друзьям, что давно не была «дома», она имеет в виду Екатеринбург. И хотя квартир в собственности у ее семьи там уже нет, родной город остается для девушки тем самым местом, «где горит очаг»: «Я гощу у бабушки — то есть, приезжая домой, не приезжаю домой. Но на вопрос, какой город я считаю своей родиной, отвечу, конечно: Екатеринбург».
В каждый свой приезд Юля традиционно (по-раскольниковски) подходит к дому, где она выросла, и звонит через домофон.
В первое время это можно было делать беспрепятственно, но год назад она обнаружила, что дом обнесли забором. Юля рассказывает, как дождалась входившую женщину, протиснулась вслед за ней через калитку и в энный раз начала трезвонить всё через тот же домофон. Она не знает, хочет ли, чтобы ей открыли. От мамы Юля слышала, что новые собственники сделали в квартире перепланировку, и сначала ей хотелось попасть внутрь, чтобы увидеть ремонт. Настрой был враждебный: да кто они такие, чтобы что-то там менять?!
Юля признаётся, что больше всего ей хотелось увидеть, какие стены сломали новые жильцы.
Where are you from?
За границей на вопрос «Откуда вы?» Таня стандартно отвечает, что из Москвы: «Мне кажется, людей в этом случае интересует, где ты живешь сейчас». Однажды последовал уточняющий вопрос, родилась ли она в столице. Но слово «Воронеж» так и не прозвучало — по мнению Тани, за границей это пустой звук, и девушка ответила: «В другом городе».
Еве приходится делать поправку на слабое знание географии, даже когда вопрос «Откуда вы?» ей задают в России: «В разговоре с соотечественниками чаще говорю, что из Ивановской области. Кинешма не на слуху, название странное». А для иностранцев Ева просто from Moscow.
Наносить русские города на карту мира из наших собеседниц пытается только Юля — любознательным иностранцам говорит, что она из Москвы, но обязательно добавляет, что родилась в Екатеринбурге: «Начинаю объяснять, что, если дальше держать курс на восток, не доезжая до Сибири, есть у нас такой город Екатеринбург. Просто чтобы люди о нем узнали».
Когда там
Немного извиняющимся тоном и несколько раз сделав акцент на том, что это сугубо личное, субъективное восприятие и о городе по ее рассказу судить нельзя, Таня говорит, что в Воронеже у нее появляется обостренное, «возведенное в абсолют» ощущение немытости, «как в долгой поездке, когда ты понимаешь, что у тебя в чемодане пять пар грязных носков». Стряхнуть с себя неприятное чувство удается только по возвращении в Москву. Здесь Таня первым делом идет в душ, чистит уши, пьет много воды. Она не берет в Воронеж свою обычную сумку: у нее возникает ощущение, что после поездки на вещах остается что-то вроде печати, какой-то едва уловимый запах.
В последние годы, когда Таня наведывается в Воронеж и ложится спать, ей важно знать, что на следующий день она уедет из города: «Если у тебя есть сутки, ты посещаешь родственников. А когда остаешься на более долгий срок, появляется свободное время, и ты не знаешь, что с ним делать».
Таня рассказывает, как года четыре назад листала Instagram и отметила для себя несколько воронежских кофе-шопов: «Когда была в городе, зашла в один из них. Возникло сильное ощущение потуги. Того психологического комфорта, к которому привыкла в Москве, здесь не было. Даже когда видишь название „кофе-шоп“, ты всё равно должен делать поправку на региональность. С тех пор я даже не пыталась ничего в Воронеже найти».
Психолог Мария Эриль считает, что ощущение «немытости» возникает у Тани по возвращении из Воронежа из-за провинциальной «тени» ее личности.
Отвечая на наш вопрос, чем житель Воронежа отличается от москвича, Таня вспомнила, как однажды, во время подготовки к ЕГЭ по обществознанию, она загнула уголок в рабочей тетради, и репетитор ее одернул, сказав, что это очень немосковский жест.
Но кардинальной разницы, отличительной черты, по которой точно можно узнать жителя Воронежа, девушка не замечала. Разве что укороченные джинсы и бриджи, которые, по ее наблюдениям, там будто бы любят особенной любовью.
Если на вопросы о новых интересных локациях в Воронеже Таня отвечает неохотно, то Юля, напротив, сама с гордостью заводит разговор о том, как развивается Екатеринбург. Про «Ельцин Центр» все слышали хотя бы в контексте прошлогоднего показа Гоши Рубчинского, но для Юли это прежде всего лекторий, место притяжения молодежи. Девушка особенно отмечает большое количество новых заведений общепита, где ее восхищает прайс: «Кофе за 90 рублей! Ты просто приезжаешь и шикуешь целую неделю». На вопрос, так ли радуются низким ценам ее знакомые, местные жители, Юля хмыкнула: «Нет». А приятелей у нее в городе осталось много, cвязи не разорваны: «Когда приезжаю, я со всеми обязательно встречаюсь — с друзьями, учителями, преподавателями из театральной студии. Это приятная ностальгия, но она всегда заставляет немного грустить, ведь тебя там уже нет, и ты не часть коллектива, не в потоке — просто люди рассказывают, что у них произошло за то время, пока тебя не было. А ты, скорее, слушатель, сторонний наблюдатель».
Свойственное всем нам болезненное восприятие перемен в жизни некогда близких людей, даже если мы уже перестали быть ее частью, психолог Мария Эриль объясняет глубинным страхом смерти.
По Кинешме Ева гуляет пешком — весь город можно обойти за пару часов. В прошлый приезд она бродила по своим родным районам, фотографировала знаковые места, вещи: «Я планирую сделать выставку в своей галерее — эссе и художественные работы, связанные с Кинешмой». Так Ева хочет распрощаться с городом, закрыть гештальт. Она вспоминает, как весь день фотографировала, плакала, потом навестила деда, отчима мамы: «Говорит, ему неинтересно, что происходит у меня в жизни, потому что он уже умирает. Смотрел сквозь меня, сказал, что из Кинешмы все уезжают, что в ней все умирают. Что всё забыто, всё разваливается».
Когда хочется туда назад
Юля вспоминает, как в первые годы в Москве в любой сложной ситуации кидалась на родителей с претензиями и упрекала их в том, что переезд разрушил ее жизнь. Сейчас желание сорваться в Екатеринбург вызывает, скорее, новостная повестка. Например, в связи с недавней «битвой за сквер» Юля постоянно мониторила соцсети, звонила вышедшим на митинг друзьям, вступила в фейсбучную полемику со своим университетским преподавателем, представителем РПЦ В. Р. Легойдой, и пыталась продвинуть в СМИ публикации новостей о задержаниях и вызовах в полицию конкретных лиц с именами: «Мне было некомфортно оттого, что меня там, в Екатеринбурге, с этими людьми нет». Юля рассказывает, что в те дни даже смотрела билеты на самолет, но это было аккурат перед университетскими госэкзаменами и защитой диплома, и личное перевесило общественное.
Таня говорит, что уже очень давно не ловила себя на мысли «хочу в Воронеж». За 12 лет в Москве она приходила в голову раза два-три, и это было, скорее, желание уйти от трудностей в «пору детства», найти в родном городе панацею от взрослых проблем.
Еву подобные мысли посещают до сих пор. Она признаётся, что в Москве постоянно чувствует давление, живет в ускоренном темпе, навязанном комплексом неполноценности. Он развился у девушки в столице, и на это сильно повлияла московская школа.
«Загугли!» — стандартный ответ, который Ева получала на вопросы, что такое всеми обсуждаемый троллфейс и аниме-пати, куда на прошлых выходных ходила одноклассница.
Сегодня девушка чувствует себя обязанной маме, которая снимает ей квартиру при условии, что дочь не отчисляется из ненавистного МГУ (сама Ева называет это шантажом). К тому же не решены до конца проблемы с социализацией: наша собеседница признаётся, что постоянно испытывает необходимость делать больше других, чтобы быть интересной личностью и завоевывать внимание людей, тогда как москвичи, по убеждению девушки, получили эти знакомства еще в школе.
По словам Евы, в Кинешме аренда квартиры обошлась бы всего в 4000 рублей в месяц, так что, устроившись преподавателем истории искусств или даже уборщицей, она могла бы перестать куда-то постоянно бежать и кому-то что-то вечно доказывать. Но такие мысли всё же минутная слабость.
Что оттуда осталось с тобой здесь
Мы попросили Еву воссоздать ивановский акцент: «Да что ты тако говоришь, та не надо так говорить, я пятнодцать раз тебе повторяю», — окая, тараторит Ева с интонацией Надежды из фильма «Любовь и голуби», той самой, которую пародировала героиня Гурченко: «Людк! А, Людк!» Больше наша собеседница так не разговаривает и даже отучила бабушку, упорно исправляя «зво́нит» на «звони́т». Узнать в студентке факультета истории искусств МГУ и кураторе собственного арт-пространства на «Авиамоторной» человека из Кинешмы почти невозможно.
В квартире Евы живет ее единственная подруга с малой родины. Наташа приехала в Москву в 19, и вместе девушки отчаянно пытаются ввести в московский диалект слово «вешала́»: «Мы с Наташей очень гордимся, что знаем его. Вешала — это перекладины, на которые белье вешают, а еще на детской площадке так называют турники: „Давайте встретимся на вешалах“».
Возвращение в родной город Еве затруднила бы и мировоззренческая пропасть между ней и ее сверстниками с малой родины.
В качестве примера девушка приводит недавнюю историю, которую кинешемцы рассказали ее подруге: «Два парня решили прикольнуться над приятелем. Начали друг другу мастурбировать — голландский штурвал. Приходит третий. „Хочешь присоединиться? Подрочим все вместе?“ Тот говорит: „Давайте“. Они: „Ха-ха, ты гей!“ Такой вот прикол».
Юля никогда не чувствовала разницы между собой, москвичами и екатеринбуржцами, но всегда оживляется, когда находит в столице земляков, — может сама начать разговор, хотя обычно редко выступает инициатором беседы: «Недавно мы ездили с родителями на дачу. Пошли к соседям на день рождения, и там были чьи-то друзья. Кто-то вскользь упомянул, что они из Екатеринбурга. Я прямо набросилась на эту семью: „Ой, правда? А где вы жили, а на какой улице?“»
Это Танин случай. По ее словам, она не помнит, что сама из Воронежа, потому совсем о нем не думает: «Когда произносят название этого города, я как будто резко вспоминаю, что там жила. В моей голове „Воронеж“ сейчас ассоциируется только с компанией по производству мяса „Праймбиф“ — одним из немногочисленных конкурентов „Мираторга“ на московском рынке».
Назад в будущем?
«Если бы Москва казалась мне идеалом, я бы, наверное, думала и о недостатках Воронежа», — говорит Таня. Никаких размышлений о том, что можно было бы в дальнейшем построить/организовать/открыть в городе, в котором прошло ее детство, у девушки нет. Любые проекты Таня связывает только с Москвой.
На акции в защиту какой-либо старинной постройки Юля ни разу не выходила, ощущения, что этот огромный город — свой, у нее нет.
Лайфстайл-портал о жизни Екатеринбурга It’s My City, учрежденный Дмитрием Колезевым, она посещает гораздо чаще, чем «Афишу» или The Village: «Желание вернуться в родной город есть, зачем — пока не знаю. Мне просто хочется помогать. Меня вдохновляют такие люди, как Колезев, которые остаются в Екатеринбурге и делают действительно крутые вещи. А я вижу, что такие есть, и их немало. Мне самой даже становится неловко: „А почему я́ уехала?“ Если бы точно знала, что в Екатеринбурге найду работу с достойной зарплатой, то вернулась бы прямо сейчас. Мне не нравится то, что происходит в стране, и есть ощущение, что я здесь, в этой огромной Москве, ничего не сделаю. К тому же столицу я в последнее время отождествляю с режимом. „Москва“ для меня равно „Кремль“. Екатеринбург очень далеко, и там нет ощущения, что ты во всём этом варишься и должен смириться».
Возвращаться в Кинешму насовсем Ева не планирует, однако думает о том, чтобы когда-нибудь организовать там арт-фестиваль. Не для кинешемцев — население, оставшееся в городе, говорит девушка, как правило, «глухое». Но такой ивент привлек бы сюда людей со всей страны, а Еве хотелось бы показать им свой город, где в любом районе можно выйти на берег Волги.