«Встретимся на вешалах»: что чувствуют московские студенты, когда ездят в города своего детства

Согласно исследованиям социологов, половина жителей столицы родились не в Москве. За 7 часов и 500 рублей Таня [имя героини изменено. — Ред.] может доехать до воронежской школы, где она училась, на поезде. Чтобы оказаться перед своим домом в Кинешме, Еве нужно 350 рублей и 12 часов. А Юля долетает до родного Екатеринбурга рейсом «Победы» за 2,5 часа и 3000 с небольшим рублей. Всех трех героинь нашего материала перевезли в Москву родители. Девушкам на тот момент было 10, 11 и 15 лет соответственно. Сегодня они учатся в престижных столичных вузах, а в родные края ездят редко. Ошибся ли Том Вульф, утверждавший в заглавии своего романа, что домой возврата нет? И хочется ли девушкам туда возвращаться?

Последний день в родном городе

«Мои прабабушка с прадедушкой познакомились на фабрике. Мои дедушка с бабушкой познакомились на фабрике. Мои родители познакомились из-за этой же фабрики в 90-х: отец там воровал», — рассказывает кинешемка Ева. Потом бо́льшую часть текстильного производства перенесли из Ивановской области в Китай, и работы в городе почти не осталось — только в сфере услуг.

События последнего дня в Кинешме перед переездом в Москву отложились в памяти Евы кадрами кинохроники. Вот она вместе с бабушкой на санках перевозит вещи из дома в такси в клетчатых хозяйственных сумках. А вот едет на вокзал, смотрит на родной город из окна, думает о своем однокласснике и повторяет про себя, что больше никогда-никогда с ним не увидится. Еве было 11.

Юля уезжала из Екатеринбурга в 15 — по ее собственному признанию, тоже совсем еще ребенком. Она помнит, как вышла на балкон и пыталась осознать, что покидает родной город навсегда.

В тот момент Юля представляла светлое будущее в Москве, думала о том, что там можно начать всё с чистого листа, оставив подростковые драмы в Екатеринбурге.

Потом к ней в слезах прибежала подруга с прощальным письмом в руках. Сегодня Юля рассказывает об этом эпизоде с нежностью и горечью: «Меня больше поразило даже не само письмо, а то, что она искренне плакала, ей было плохо. Мне стало очень стыдно — за то, что я ее оставляю и не воспринимаю происходящее всерьез. Письмо я храню до сих пор».

Переезд в Москву из Воронежа Таня, которой было тогда 10 лет, не запомнила. Зато в памяти четко отложились первые три месяца в совершенно чужом городе, еще до начала учебного года, проведенные на диване и в одиночестве.

Дома больше нет?

Когда Ева приезжает в Кинешму, она остро ощущает атмосферу упадка и разложения, а вовсе не «тепло родного очага». Воспоминания, которые девушка сравнивает со сновидениями, имеют мало общего с реальностью.

Детские площадки заржавели, дорожки заросли травой, обветшал парк аттракционов. Сарай, где Ева играла в детстве, снесли.

Яблони, которые она сажала вместе с соседом, выкорчеваны. Полусгоревшие гаражи перед домом, где раньше была мастерская ее деда по изготовлению флажков для рыбалки, стоят в руинах. Дом, в котором Ева прожила 11 лет, еще эксплуатируется, но, по словам девушки, все ждут, когда его съест плесень, потому что сделан он из шлакоблоков. Это один из самых дешевых строительных материалов — спрессованная смесь из золы, доменного и котельного шлака, кирпичной, бетонной и цементной крошки и других наполнителей. По словам Евы, в таких домах опасно жить: «Появляется вредная для дыхания плесень. Со временем она покрывает стены, и постройка становится непригодной для жилья. Целые квартиры стоят заколоченные, потому что продать их в таком состоянии невозможно, а что с ними делать — непонятно».

Семья Евы продала квартиру дальним родственникам, и теперь в Кинешме девушка может остановиться только у второго мужа своей бабушки: «У него сейчас крыша поехала, и гостить там стало не очень комфортно. Поэтому в прошлый приезд в Кинешму мне пришлось впервые снимать жилье в родном городе».

Занавески

Посещая Воронеж, Таня тоже не чувствует, что вернулась «домой». Обе квартиры — и ту, где прошло ее детство, и бабушкину — давно продали, саму бабушку тоже перевезли в Москву. В Воронеже остались только родители отца, но и они в скором времени переедут в столицу. Таня с нескрываемой радостью в голосе говорит, что с продажей последней жилплощади разорвутся все связи с городом и туда можно будет больше никогда не возвращаться.

Воронеж перестал быть для нее домом еще за несколько лет до переезда в Москву, когда квартиру, где Таня жила с родителями, обокрали: «Я была очень впечатлительным ребенком и два-три года после случившегося мало спала. Мне снились кошмары — не каждую ночь, но часто, и местом действия непременно выступала наша квартира. Я до сих пор помню эти образы, этих чудовищ, эти звуки. В тот момент дом для меня и перестал быть домом. Я осознавала, что по этому полу ходили чужие люди, что чужие руки трогали наши вещи, — и испытывала дискомфорт.

И когда я приезжаю в Воронеж и иду мимо окон своей квартиры (не специально — просто так проходит маршрут от вокзала), то снова вижу наши старые занавески.

Люди, вселившиеся в нее уже больше десяти лет назад, их так и не сменили. И я не могу абстрагироваться от детских страхов. Видишь ту же комнату через те же занавески. На кухне на окне те же жалюзи. С улицы это тот же самый дом. Он точно такой же, каким я его помню».

Когда Юля говорит друзьям, что давно не была «дома», она имеет в виду Екатеринбург. И хотя квартир в собственности у ее семьи там уже нет, родной город остается для девушки тем самым местом, «где горит очаг»: «Я гощу у бабушки — то есть, приезжая домой, не приезжаю домой. Но на вопрос, какой город я считаю своей родиной, отвечу, конечно: Екатеринбург».

В каждый свой приезд Юля традиционно (по-раскольниковски) подходит к дому, где она выросла, и звонит через домофон.

В первое время это можно было делать беспрепятственно, но год назад она обнаружила, что дом обнесли забором. Юля рассказывает, как дождалась входившую женщину, протиснулась вслед за ней через калитку и в энный раз начала трезвонить всё через тот же домофон. Она не знает, хочет ли, чтобы ей открыли. От мамы Юля слышала, что новые собственники сделали в квартире перепланировку, и сначала ей хотелось попасть внутрь, чтобы увидеть ремонт. Настрой был враждебный: да кто они такие, чтобы что-то там менять?!

Юля признаётся, что больше всего ей хотелось увидеть, какие стены сломали новые жильцы.

По словам психолога Марии Эриль, «возвращение к дому, звонки через домофон, возмущение, вызванное тем, что кто-то сделал ремонт в квартире, — это неприятие переезда, изменений на эмоциональном уровне». Сейчас Юля подходит к старому дому уже без цели, по привычке. Она всегда нажимает кнопки домофона в дневное время, и надежды на то, что ей когда-нибудь откроют, почти нет: жильцы, судя по всему, постоянно на работе.

Where are you from?

За границей на вопрос «Откуда вы?» Таня стандартно отвечает, что из Москвы: «Мне кажется, людей в этом случае интересует, где ты живешь сейчас». Однажды последовал уточняющий вопрос, родилась ли она в столице. Но слово «Воронеж» так и не прозвучало — по мнению Тани, за границей это пустой звук, и девушка ответила: «В другом городе».

Еве приходится делать поправку на слабое знание географии, даже когда вопрос «Откуда вы?» ей задают в России: «В разговоре с соотечественниками чаще говорю, что из Ивановской области. Кинешма не на слуху, название странное». А для иностранцев Ева просто from Moscow.

Наносить русские города на карту мира из наших собеседниц пытается только Юля — любознательным иностранцам говорит, что она из Москвы, но обязательно добавляет, что родилась в Екатеринбурге: «Начинаю объяснять, что, если дальше держать курс на восток, не доезжая до Сибири, есть у нас такой город Екатеринбург. Просто чтобы люди о нем узнали».

Когда там

Немного извиняющимся тоном и несколько раз сделав акцент на том, что это сугубо личное, субъективное восприятие и о городе по ее рассказу судить нельзя, Таня говорит, что в Воронеже у нее появляется обостренное, «возведенное в абсолют» ощущение немытости, «как в долгой поездке, когда ты понимаешь, что у тебя в чемодане пять пар грязных носков». Стряхнуть с себя неприятное чувство удается только по возвращении в Москву. Здесь Таня первым делом идет в душ, чистит уши, пьет много воды. Она не берет в Воронеж свою обычную сумку: у нее возникает ощущение, что после поездки на вещах остается что-то вроде печати, какой-то едва уловимый запах.

В последние годы, когда Таня наведывается в Воронеж и ложится спать, ей важно знать, что на следующий день она уедет из города: «Если у тебя есть сутки, ты посещаешь родственников. А когда остаешься на более долгий срок, появляется свободное время, и ты не знаешь, что с ним делать».

Таня рассказывает, как года четыре назад листала Instagram и отметила для себя несколько воронежских кофе-шопов: «Когда была в городе, зашла в один из них. Возникло сильное ощущение потуги. Того психологического комфорта, к которому привыкла в Москве, здесь не было. Даже когда видишь название „кофе-шоп“, ты всё равно должен делать поправку на региональность. С тех пор я даже не пыталась ничего в Воронеже найти».

Психолог Мария Эриль считает, что ощущение «немытости» возникает у Тани по возвращении из Воронежа из-за провинциальной «тени» ее личности.

«Похоже, подсознательно девушка опасается, что в ней могут признать человека из глубинки, и стыдится этого. Она ставит региональное ниже московского, и для того, чтобы самой оставаться на уровне столицы, ей нужно „не пропахнуть“ Воронежем. Танина идентичность уже полностью связана с новым городом, сейчас она несет миру образ москвички, столичной штучки. Но внутри каждого из нас есть теневая сторона личности, „тень“ (термин Юнга). И у Тани она ассоциируется со всем воронежским. Та ее сущность, которая ей самой нравится, — это целиком Москва. А всё, что она предпочла в себе изменить, за что на себя злилась, чего сейчас стыдится, — ее родной город».

Отвечая на наш вопрос, чем житель Воронежа отличается от москвича, Таня вспомнила, как однажды, во время подготовки к ЕГЭ по обществознанию, она загнула уголок в рабочей тетради, и репетитор ее одернул, сказав, что это очень немосковский жест.

Но кардинальной разницы, отличительной черты, по которой точно можно узнать жителя Воронежа, девушка не замечала. Разве что укороченные джинсы и бриджи, которые, по ее наблюдениям, там будто бы любят особенной любовью.

Если на вопросы о новых интересных локациях в Воронеже Таня отвечает неохотно, то Юля, напротив, сама с гордостью заводит разговор о том, как развивается Екатеринбург. Про «Ельцин Центр» все слышали хотя бы в контексте прошлогоднего показа Гоши Рубчинского, но для Юли это прежде всего лекторий, место притяжения молодежи. Девушка особенно отмечает большое количество новых заведений общепита, где ее восхищает прайс: «Кофе за 90 рублей! Ты просто приезжаешь и шикуешь целую неделю». На вопрос, так ли радуются низким ценам ее знакомые, местные жители, Юля хмыкнула: «Нет». А приятелей у нее в городе осталось много, cвязи не разорваны: «Когда приезжаю, я со всеми обязательно встречаюсь — с друзьями, учителями, преподавателями из театральной студии. Это приятная ностальгия, но она всегда заставляет немного грустить, ведь тебя там уже нет, и ты не часть коллектива, не в потоке — просто люди рассказывают, что у них произошло за то время, пока тебя не было. А ты, скорее, слушатель, сторонний наблюдатель».

Свойственное всем нам болезненное восприятие перемен в жизни некогда близких людей, даже если мы уже перестали быть ее частью, психолог Мария Эриль объясняет глубинным страхом смерти.

«Эта тяжесть и боль возникает, потому что мы осознаём бренность своего бытия, понимаем, что вот человек уехал в другой город — и его забыли. Значит, если меня вообще не станет, то и меня забудут? Если мир существовал до нас и будет существовать после, то, выходит, мы не влияем на него?»

По мнению Марии, такой опыт «исчезновения» из Екатеринбурга может усилить в Юле желание достичь чего-то глобального, реализовать проект мирового масштаба. Почти никто из ее друзей не уехал, и не потому, что у них не было возможности: «Просто многие уверены, что в этом городе есть за что бороться». Грусть сменяется детской радостью, когда мы спрашиваем, есть ли в Екатеринбурге что-то, чего нет в Москве: «Старые грохочущие бело-синие троллейбусы с кондукторшами!»

По Кинешме Ева гуляет пешком — весь город можно обойти за пару часов. В прошлый приезд она бродила по своим родным районам, фотографировала знаковые места, вещи: «Я планирую сделать выставку в своей галерее — эссе и художественные работы, связанные с Кинешмой». Так Ева хочет распрощаться с городом, закрыть гештальт. Она вспоминает, как весь день фотографировала, плакала, потом навестила деда, отчима мамы: «Говорит, ему неинтересно, что происходит у меня в жизни, потому что он уже умирает. Смотрел сквозь меня, сказал, что из Кинешмы все уезжают, что в ней все умирают. Что всё забыто, всё разваливается».

Когда хочется туда назад

Юля вспоминает, как в первые годы в Москве в любой сложной ситуации кидалась на родителей с претензиями и упрекала их в том, что переезд разрушил ее жизнь. Сейчас желание сорваться в Екатеринбург вызывает, скорее, новостная повестка. Например, в связи с недавней «битвой за сквер» Юля постоянно мониторила соцсети, звонила вышедшим на митинг друзьям, вступила в фейсбучную полемику со своим университетским преподавателем, представителем РПЦ В. Р. Легойдой, и пыталась продвинуть в СМИ публикации новостей о задержаниях и вызовах в полицию конкретных лиц с именами: «Мне было некомфортно оттого, что меня там, в Екатеринбурге, с этими людьми нет». Юля рассказывает, что в те дни даже смотрела билеты на самолет, но это было аккурат перед университетскими госэкзаменами и защитой диплома, и личное перевесило общественное.

Таня говорит, что уже очень давно не ловила себя на мысли «хочу в Воронеж». За 12 лет в Москве она приходила в голову раза два-три, и это было, скорее, желание уйти от трудностей в «пору детства», найти в родном городе панацею от взрослых проблем.

Еву подобные мысли посещают до сих пор. Она признаётся, что в Москве постоянно чувствует давление, живет в ускоренном темпе, навязанном комплексом неполноценности. Он развился у девушки в столице, и на это сильно повлияла московская школа.

«Загугли!» — стандартный ответ, который Ева получала на вопросы, что такое всеми обсуждаемый троллфейс и аниме-пати, куда на прошлых выходных ходила одноклассница.

Сегодня девушка чувствует себя обязанной маме, которая снимает ей квартиру при условии, что дочь не отчисляется из ненавистного МГУ (сама Ева называет это шантажом). К тому же не решены до конца проблемы с социализацией: наша собеседница признаётся, что постоянно испытывает необходимость делать больше других, чтобы быть интересной личностью и завоевывать внимание людей, тогда как москвичи, по убеждению девушки, получили эти знакомства еще в школе.

Мария Эриль называет три причины самодиагностированного Евой комплекса неполноценности — подростковый возраст, переезд и мама: «В этот период дети часто находят изгоя. У каждого ребенка есть ощущение, что с ним что-то не так. Если бы Ева осталась в тот момент в родном городе, то поняла бы, что это просто злые дети, что она ничем не хуже своих сверстников. Но из-за переезда у нее сложилось впечатление, что, возможно, она и правда какая-то „не такая“». А когда на и без того шаткую основу (переезд + подростковый возраст) накладываются большие ожидания со стороны семьи, очень вероятен слом личности. Психолог говорит, что в тот момент в жизни Евы вполне могли появиться наркотики: «Видимо, такое стечение обстоятельств, наоборот, подтолкнуло ее вперед, и она большая молодец, что вырулила на позитив, но риск здесь достаточно велик. Тут важно задавать вопрос, кто этого хочет? Чьи это цели? Я делаю это для себя или для мамы? Или, может быть, сейчас я делаю это для мамы, а потом доучусь, уеду и буду жить своей жизнью?»

По словам Евы, в Кинешме аренда квартиры обошлась бы всего в 4000 рублей в месяц, так что, устроившись преподавателем истории искусств или даже уборщицей, она могла бы перестать куда-то постоянно бежать и кому-то что-то вечно доказывать. Но такие мысли всё же минутная слабость.

Что оттуда осталось с тобой здесь

Мы попросили Еву воссоздать ивановский акцент: «Да что ты тако говоришь, та не надо так говорить, я пятнодцать раз тебе повторяю», — окая, тараторит Ева с интонацией Надежды из фильма «Любовь и голуби», той самой, которую пародировала героиня Гурченко: «Людк! А, Людк!» Больше наша собеседница так не разговаривает и даже отучила бабушку, упорно исправляя «зво́нит» на «звони́т». Узнать в студентке факультета истории искусств МГУ и кураторе собственного арт-пространства на «Авиамоторной» человека из Кинешмы почти невозможно.

В квартире Евы живет ее единственная подруга с малой родины. Наташа приехала в Москву в 19, и вместе девушки отчаянно пытаются ввести в московский диалект слово «вешала́»: «Мы с Наташей очень гордимся, что знаем его. Вешала — это перекладины, на которые белье вешают, а еще на детской площадке так называют турники: „Давайте встретимся на вешалах“».

Возвращение в родной город Еве затруднила бы и мировоззренческая пропасть между ней и ее сверстниками с малой родины.

В качестве примера девушка приводит недавнюю историю, которую кинешемцы рассказали ее подруге: «Два парня решили прикольнуться над приятелем. Начали друг другу мастурбировать — голландский штурвал. Приходит третий. „Хочешь присоединиться? Подрочим все вместе?“ Тот говорит: „Давайте“. Они: „Ха-ха, ты гей!“ Такой вот прикол».

Юля никогда не чувствовала разницы между собой, москвичами и екатеринбуржцами, но всегда оживляется, когда находит в столице земляков, — может сама начать разговор, хотя обычно редко выступает инициатором беседы: «Недавно мы ездили с родителями на дачу. Пошли к соседям на день рождения, и там были чьи-то друзья. Кто-то вскользь упомянул, что они из Екатеринбурга. Я прямо набросилась на эту семью: „Ой, правда? А где вы жили, а на какой улице?“»

Мария Эриль говорит, что привязка к местам, к запахам очень индивидуальна и возникает не у всех: «Есть люди (чаще мужчины), для которых предыдущая реальность, когда она отрезана, перестает быть значимой».

Это Танин случай. По ее словам, она не помнит, что сама из Воронежа, потому совсем о нем не думает: «Когда произносят название этого города, я как будто резко вспоминаю, что там жила. В моей голове „Воронеж“ сейчас ассоциируется только с компанией по производству мяса „Праймбиф“ — одним из немногочисленных конкурентов „Мираторга“ на московском рынке».

Назад в будущем?

«Если бы Москва казалась мне идеалом, я бы, наверное, думала и о недостатках Воронежа», — говорит Таня. Никаких размышлений о том, что можно было бы в дальнейшем построить/организовать/открыть в городе, в котором прошло ее детство, у девушки нет. Любые проекты Таня связывает только с Москвой.

Новая, столичная, самоидентичность Юли, как замечает Мария Эриль, наоборот, пока не выстроилась. Сразу после переезда девушка замечала в своих московских одноклассниках какую-то привязку к их спальному району. Они фактически не покидали его границ, тогда как Юля по старой екатеринбуржской привычке передвигалась по всему городу. Любить Москву целиком она так и не научилась, да и сказать, что прикипела душой к тем или иным районам, тоже не может.

На акции в защиту какой-либо старинной постройки Юля ни разу не выходила, ощущения, что этот огромный город — свой, у нее нет.

Лайфстайл-портал о жизни Екатеринбурга It’s My City, учрежденный Дмитрием Колезевым, она посещает гораздо чаще, чем «Афишу» или The Village: «Желание вернуться в родной город есть, зачем — пока не знаю. Мне просто хочется помогать. Меня вдохновляют такие люди, как Колезев, которые остаются в Екатеринбурге и делают действительно крутые вещи. А я вижу, что такие есть, и их немало. Мне самой даже становится неловко: „А почему я́ уехала?“ Если бы точно знала, что в Екатеринбурге найду работу с достойной зарплатой, то вернулась бы прямо сейчас. Мне не нравится то, что происходит в стране, и есть ощущение, что я здесь, в этой огромной Москве, ничего не сделаю. К тому же столицу я в последнее время отождествляю с режимом. „Москва“ для меня равно „Кремль“. Екатеринбург очень далеко, и там нет ощущения, что ты во всём этом варишься и должен смириться».

Возвращаться в Кинешму насовсем Ева не планирует, однако думает о том, чтобы когда-нибудь организовать там арт-фестиваль. Не для кинешемцев — население, оставшееся в городе, говорит девушка, как правило, «глухое». Но такой ивент привлек бы сюда людей со всей страны, а Еве хотелось бы показать им свой город, где в любом районе можно выйти на берег Волги.