Природа на продажу. Почему торговля услугами экосистем может спасти нашу планету

Несколько лет назад экономист Международного валютного фонда Ральф Чами оказался в море Кортеса на одном судне с исследователями, изучающими голубых китов. До этого он ничего не знал о китах, но встреча с ними в дикой природе была в его вишлисте — и когда Чами увидел первого голубого кита вживую, что-то в нем навсегда изменилось. Это была большая самка, 30 или 35 метров в длину, с настолько большой пастью, что в ней легко поместился бы слон. Эта китиха могла бы сбросить Чами и исследователей в море одним взмахом плавника. Но она мирно кормилась рядом с их маленькой лодкой. Для успешного же экономиста этот опыт оказался тем, чего ему не хватало все эти годы, проведенные в конференц-залах и за экраном компьютера, и он с трудом сдерживал эмоции.

Ночью Чами слушал рассказы исследователей об огромном количестве углерода, поглощаемом китами в течение их жизни. Ральф удивился: почему эта информация до сих пор неизвестна широкой публике? По его мнению, ученые говорили на языке, непонятном людям, обладающим достаточным количеством денег и власти, чтобы спасти сокращающиеся популяции китов. Это навело Чами на мысль выразить ценность отдельных популяций китов и целых экосистем в долларах. В 2019 году он вместе с коллегами опубликовал результаты своих размышлений об экономической ценности китов в главном журнале МВФ Finance & Development. Чами перечислил все услуги, оказываемые одним китом человечеству: за свою жизнь (примерно шестьдесят лет) животное поглощает порядка 33 тонн углекислого газа, приманивает туристов, тратящих деньги, вырабатывает полезные вещества, которыми кормятся другие рыбы, — и получилось, что один кит стоит примерно 2 млн долларов.

Но зачем рассматривать кита, а также океан, где он живет, в качестве поставщиков услуг? Чами пришло в голову, что большинство благ биоразнообразия далеко не очевидны для тех, кто принимает решения об использовании природных ресурсов. Однако если живой кит на самом деле гораздо дороже кита, убитого ради мяса и жира, то почему бы не оценить других жителей океана и даже целые экосистемы? В 2019 году Чами открыл компанию Blue Green Future, чьей задачей стала оценка рыночной стоимости океанической природы — от китов до лугов с морскими растениями.

Конечно, природа во всем своем объеме не может быть полностью выражена в экономических показателях. Как и, например, в случаях с полисами страхования жизни, рынки могут учитывать только те аспекты, которые можно перевести в деньги. Ценность жизни человека гораздо больше, чем принадлежащие ему активы и его доход, — точно так же оценка благ природы не отражает ее внеэкономических ценностей, то есть всего того, что можно считать основой трансцендентального и духовного на нашей живой планете.

Недавно я поговорила с Чами и Диной Нибург, психологом и соучредителем Blue Green Future, о том, как «экономика, основанная на природе», может спасти мировой океан, о пределах научно обоснованной заботы о природе, а также о рисках и выгодах использования рынков для борьбы с изменением климата и снижением биоразнообразия.

— Для начала я хотела спросить, почему вы считаете важным оценивать живых существ, будь то экосистема или отдельное животное, в денежном эквиваленте?

Д. Н.: Если мы хотим выжить как вид, нам нужно изменить наше отношение к природе. Вместо ресурса нужно воспринимать ее как рынок услуг. Мы выступаем за то, чтобы люди смогли создать рынок для экосистем. Это увеличит наше стремление к сохранению природы и принесет прибыль местным и коренным народам, которые таким образом тоже смогли бы внести свой вклад как в защиту, так и в восстановление своей среды обитания. В противном случае мы просто продолжим разрушать, эксплуатировать и уничтожать экосистемы.

Р. Ч.: С другой стороны, все мы ценим живую и богатую природу. Океан ценен тем, что из него добывают. Это означает, что если вы поймаете и убьете кита для употребления в пищу, вы выручите от 40 000 до 80 000 долларов. Поэтому когда люди говорят: «О, вы назначаете цену природе», я отвечаю: «Нет, это вы назначаете цену природе, и для вас она равна нулю». Я же пытаюсь сказать, что природа обходится нам гораздо дороже.

— Во сколько вы оценили бы океан, учитывая, что большую часть как океанического биоразнообразия, так и самого устройства глубоководного мира еще только предстоит открыть?

Д.Н.: Как и с любой экосистемой, мы начинаем с известных научных данных, на основе которых создаем финансовые оценки. В случае целого океана ученые обычно знают, сколько углерода им поглощается, и поскольку у нас есть углеродный рынок, мы можем получить приблизительную цену тех «услуг», что предоставляет нам океан. Затем должны быть измерены параметры экосистем, находящихся в океане.

— Итак, какова приблизительная цифра?

Р.Ч.: Ценность океанических услуг составляет десятки триллионов, если не больше. Например, если говорить только о поглощении углерода с 1870 года по настоящее время, стоимость этой услуги приближается к 30 трлн долларов. Другой пример — морские растения. В отчете, представленном в UNEP/GRID-Arendal, мы оценили поглощение углерода водорослями по всему миру в сумму более 2,3 трлн долларов.

— Как будут работать эти «природные» рынки и чем они отличаются от существующих усилий по сокращению выбросов углерода или сохранению окружающей среды?

Р.Ч.: Все эти «живые системы» — киты, слоны, деревья, мангровые заросли, морские растения, солончаки, водоросли, торфяники — могут захватывать углерод из атмосферы и поглощать его. А еще есть глубоководный океан, над оценкой которого мы сейчас работаем, и он может поглощать больше углерода, чем можно себе представить.

Ценность поглощения углерода, осуществляемого лесом, намного превышает прибыль от его вырубки на древесину. То же самое происходит с солончаками, морскими растениями, мангровыми зарослями, но об этом никто не знает, поскольку никто никогда не оценивал эти экосистемы в денежном эквиваленте. Мы привыкли к большому количеству природных ресурсов.

Многие страны и компании взяли на себя обязательство стать углеродно-нейтральными к 2050 году, что создает спрос на компенсацию выбросов углерода. Таким образом можно продавать поглощение углерода, например, в мангровых зарослях. Если у вас есть сообщество и у него есть мангровые леса, которые оно защищает, оно может продавать компенсации выбросов углерода компаниям, которым это необходимо. Компания компенсирует выбросы углерода, выплачивая деньги сообществу, которые идут ему на помощь в уходе за мангровыми зарослями и обеспечивают ему доход и занятость. Так что это не просто игра. На самом деле вы инвестируете в биоразнообразие.

— Почему бы просто не вложить больше денег в традиционные методы консервации углерода?

Р.Ч.: Консервация всегда обходилась очень дорого. Вы протягиваете руку и умоляете дать денег на заботу о планете. Но денег всегда не хватает, и вот почему так редко получается спасти слонов или китов — или всю природу в целом, если уж на то пошло. Наша идея переворачивает всю систему с ног на голову: сохранение природы становится выгодным. До этого охрана природы волновала активистов, ученых и политиков, но не рынки. Мы открыли мир, куда можно инвестировать 16 трлн долларов, и прогресс будет достигнут очень быстро — быстрее, чем это могло бы сделать любое правительство.

— И всё же оценка природы в денежном эквиваленте сопряжена с некоторыми рисками. Как, например, избежать приватизации государственных ресурсов?

Р.Ч.: Да, риск существует. Если приватизировать природный капитал, глобальное неравенство станет в сто раз хуже, чем сейчас, и это нас беспокоит. Это было бы разрушительно. Так называемые углеродные ковбои едут в страны со слабыми правительствами и скупают природу — земли, мангровые заросли, морские растения. Затем они ждут, пока цена на углерод вырастет, и продают его. Так они обворовывают местных. А местные общины и коренные народы никогда не должны продавать свои активы — они должны взимать арендную плату за уход за своими природными активами.

— Что еще должно произойти, чтобы природная экономика заработала?

Р.Ч.: Нужно три вещи: наука, правильная оценка и политика, которая предоставит законное право собственности на природный актив. Почему вы инвестируете в акции и облигации? Потому что это признанные законом инструменты. Как мне вложиться в кита? Ценен ли он? Да, он стоит 2 млн долларов. Но признается ли это законом? Вот где необходимы политические действия. Как только вы это сделаете, он станет финансовым активом стран или сообществ, которым он принадлежит.

Представьте себе корабль, проходящий через охраняемую морскую зону, и вдруг великолепный тридцатиметровый кит преграждает ему путь. Капитан опаздывает с доставкой своего груза и думает про себя: «Должен ли я остановиться? Что мне за это будет?» Если его ничто не остановит, он протаранит кита и убьет его. А теперь представьте, что страна, где плавает кит, назначила штраф 3 млн долларов за его убийство. Тогда капитан скажет: подождите-ка, может быть, я смогу изменить направление или хотя бы сбросить скорость, и это обойдется дешевле мертвого кита.

Но это еще не всё. Страховая компания судна добавит: «Эй, когда мы составляли контракт, в воде не было имущества стоимостью 3 млн долларов, которое вы могли бы повредить, — то есть мы не знали, что киты существуют как актив. И теперь либо мы расторгаем контракт, либо вы устанавливает на своем корабле устройство, которое не позволит вам столкнуться с китом». Итак, как только у вас появляется политическое решение по оценке природы, рынок примеряет его на себя и увеличивает его масштаб.

— Критики предостерегают, что углеродные рынки не гарантируют повсеместной защиты экосистем, как и не гарантируют они системных изменений, необходимых для отказа от ископаемого топлива. Например, горнодобывающая компания, которая хочет загрязнить какую-то конкретную реку, может «компенсировать» ущерб, заплатив кому-то за восстановление другой реки. Или же компания, работающая на ископаемом топливе, может побудить потребителей выбрать «углеродно-нейтральный» подход и начать оплачивать углеродные кредиты, чтобы компенсировать выбросы от своего самолета или автомобиля, работающего на газе. Как вы можете гарантировать, что внедрение природной экономики в конечном итоге не усугубит ситуацию?

Р.Ч.: Мы не вели бы этот разговор, если бы с природой всё было в порядке. К сожалению, это не так, и мы не настолько любим природу, чтобы заботиться о ней должный образом.

В вашей ванной комнате есть ванна. В ванну капает вода из крана, и она наполняется. Ваша ванна — это атмосфера, она полна углекислого газа, и из крана он выбрасывается еще. Поэтому даже если завтра все компании перестанут сжигать ископаемое топливо и мы все перейдем на солнечную энергию, ванна всё равно останется полной — и в итоге мы все сгорим заживо. Природа как раз и предназначена для слива воды из этой ванны. Перекрытие крана — это другая проблема. Эти две проблемы должны быть разрешены с помощью различных стратегий, разработанных для решения каждой из них по отдельности.

Д.Н.: Совершенно очевидно, что мы недостаточно снизили наши выбросы. Нам нужны все возможные механизмы снижения уровня углерода в атмосфере. Страны и компании непременно должны начать уменьшать свои выбросы, и необходимо приложить огромные усилия для восстановления атмосферы нашей планеты. До тех пор, пока мы не приложим все усилия для сохранения крупнейшей экосистемы, мирового океана — живой, функционирующей, полной морской флоры и фауны, мы будем просто наблюдать развитие экономики, которая истощает и разрушает природную основу нашей жизни.