Имперский город: почему Париж — особенный и в чем секрет его очарования

Как смотреть на мир? Вопрос необычный, но не пустой. Книгу с таким названием только что выпустило издательство Ad Marginem в рамках совместной программы с Музеем современного искусства «Гараж». Ее автор, Николас Мирзоев, исследователь культуры из Нью-Йоркского университета, анализирует то, как визуальные образы влияют на нашу жизнь, и учит смотреть на живопись, архитектуру и даже разглядывать селфи так, чтобы за ними были видны смыслы. Публикуем отрывок из книги, объясняющий, чем Париж привлекает миллионы путешественников со всех уголков света.

Имперский город

Начнем с Парижа, одного из самого посещаемых городов в мире. Согласно данным Министерства туризма Франции, в 2012 году Париж посетили немногим менее 30 миллионов туристов — армада, по сравнению с которой постоянное население двадцати центральных аррондисманов в 2,2 миллиона человек кажется крошечным. Город тщательно подготовлен к тому, чтобы принять всех желающих. Эйфелева башня, построенная к Всемирной выставке 1889 года, ночью вся в огнях. Статуи XIX века, когда-то страдавшие от небрежения, снова покрыты позолотой. Слой угольной копоти смыли со стен. Немецкому писателю Вальтеру Беньямину принадлежит красивая фраза о том, что Париж был когда-то «столицей девятнадцатого века».

Теперь этот город — крупнейший музей в мире, музей XIX века. В популярном фильме Вуди Аллена «Полночь в Париже» очень точно отражен тот факт, что многие туристы приезжают сюда в поисках города, которого уже давно нет, будь то город сюрреалистов 1920-х годов или эпохи расцвета импрессионизма в 1870-х.

Париж XIX века был городом-миром, в котором наблюдатель обладал некоторой культурной властью, пока смотрел, оставаясь незамеченным. У этой власти были четко обозначенные границы. Вероятно, сегодня не многие туристы осознают, что просторные авеню, по которым они прогуливаются, были расширены в 1860-х годах бароном Османом, городским префектом, чтобы расчистить линию огня по гипотетическим революционерам. Париж, этот музей под открытым небом, имеет мало общего со своей историей. Он так популярен, потому что предлагает ностальгический взгляд на городскую жизнь, которой давно нет.

С другой стороны, так было всегда. В 1855 году Оноре де Бальзак сообщил своим читателям: «Увы! Старый Париж исчезает с ужасающей быстротой». А несколько лет спустя Бодлер добавил: «Старого Парижа больше нет». Один из пионеров фотографии, Шарль Марвиль, стал известен в 1850-х годах благодаря фотографиям старых улочек, сделанным прямо перед тем, как их разрушили, чтобы проложить новые авеню. Людей на этих фотографиях нет. Чувство ностальгии вызывали сами здания, а не их обнищавшие обитатели.

Барон Осман целенаправленно снес старый Париж, чтобы защитить императора Наполеона III от революции на улицах. Старые революционно настроенные районы уничтожили, а рабочих выселили из центра города в «красный пояс» (т. е. радикально настроенный), как его стали называть в XX веке. Многие современные глобальные города пришли к такому же градостроительному плану: богатая сердцевина с хорошим снабжением, окруженная людьми, живущими на птичьих правах в незаконно возведенных жилищах. Центр находится прямо на виду, активно выставляется на потребу туристам, в то время как периферия остается невидимой, она скрыта для всех, кроме ее жителей.

Париж известен как «город света», этой репутацией он обязан XVIII веку, когда были впервые установлены зеркальные уличные фонари. В начале XIX века газовое освещение дало возможность гулять по городу и ходить по магазинам ночью. Чтобы способствовать новому времяпрепровождению, власти строили пассажи — торговые ряды с отоплением и стеклянной крышей.

Магазины стали вывешивать на дверь новую табличку: «Вход свободный». Раньше подразумевалось, что каждый входящий должен сделать покупку; но теперь начиналась новая, современная традиция: посетители «присматриваются» к товарам и глазеют на витрины.

Как заметил Беньямин, центр города словно превратился в интерьер, в котором оживают разные современные типажи. Например, там была модная дама — за изменениями фасонов ее платьев и украшений тщательно следили газеты того времени. Тем временем бизнесмены и правительственные служащие стали одеваться в черное, променяв цветастый мужской гардероб XVIII века на сюртук. В ответ на это начался расцвет контркультуры. Те, кто не хотел, чтобы их принимали за дельцов, открыто демонстрировали свою незанятость, как, например, поэт и писатель Жерар де Нерваль, который, как известно, прогуливался по улице с лобстером на поводке.

Тех, кто смотрел и наблюдал за всем происходящим, называли «фланерами» (франц. — flâneurs), этому слову трудно подобрать аналог в другом языке.

Есть близкое ему по значению слово «денди», «зевака» или «праздно шатающийся». Фланер был и одним, и другим, и третьим. Современный город расчистил пространство для фланеров, когда уничтожил узкие улочки старого города, выгнал бедняков и создал сеть из проспектов и пассажей, подходящих для наблюдения за окружающими во время прогулки.

Для Бодлера фланер был «принцем, повсюду сохраняющим инкогнито»: человеком, который получил определенную власть, потому что может видеть не будучи замеченным — достижение в духе города. Стать тем, кого Эдгар Аллан По назвал человеком толпы, в имперском городе значило «научиться видеть по-новому».

Фланер был олицетворением мужского взгляда — практики, которая получит свое название лишь позже, с появлением кинематографа.

С развитием фототехники взгляд «человека толпы» обрел форму в виде уличных фотографий, сделанных без ведома тех, кто на них изображен. Успех этих фотографий полностью зависел от их реалистичности и незаметности фотографа. В последние годы мы не раз становились свидетелями скандалов вокруг фотографий, которые считались классикой репортажной съемки, но оказались постановкой.

В 1950 году французский фотограф Робер Дуано сделал знаменитый снимок страстного поцелуя на парижской улице, известный как «Поцелуй у Отель-де-Виль». Двое влюбленных сжимают друг друга в объятиях, молодой человек придерживает за плечи элегантно одетую девушку, для которой все происходящее как будто оказалось неожиданностью, поскольку ее руки так и остались беспомощно висеть вдоль тела. На переднем плане мужчина наблюдает за парой, сидя за столиком кафе. Действительно, для кафе было обычной практикой расставлять стулья так, чтобы посетители могли наблюдать за прохожими. Фигуры выделяются на туманном фоне, как в фильме нуар. Сцена пропитана романтикой. Много лет спустя, когда фотография уже стала классическим настенным плакатом и на кону стояли большие деньги, два человека подали иск в суд, заявив, что они и есть та самая молодая пара. Дуано вынужден был признать, что фотография постановочная, а ее герои — молодые актеры. Дуано сделал снимки в трех разных местах, прежде чем остановить выбор на том кадре, который впоследствии выставлялся в городской ратуше.

Какое все это имеет значение? Если мы знаем, что фотография постановочная, то это уже не городская зарисовка, а уличный театр. Теперь мы можем предположить, что руки девушки опущены не потому, что она не ожидала поцелуя, а потому что на самом деле она не целует своего спутника. Кроме того, рухнула еще одна иллюзия — иллюзия того, что смотреть на уличные фотографии — это все равно, что быть там, оставаясь незамеченным.

А что насчет женщин-фланеров, женщин-денди, зевак, праздно шатающихся? Были женщины, которые носили мужскую одежду, чтобы получить эту свободу, как, например, писательница Жорж Санд.

Эти женщины сформировали социальный тип «амазонки», названный так в честь легендарных воительниц древности.

«Амазонка» была написана Эдуаром Мане около 1882 года. Она одета в полностью черный мужской буржуазный костюм для выезда, в который входят также цилиндр и лайковые перчатки. У нее мальчишеская прическа «под пажа» и ни единого намека на украшения. Наверное, только затянутая талия дает нетерпеливому (мужскому) взгляду надежное доказательство, что это женщина. Она намеренно сообщает нам как можно меньше информации, чтобы получить возможность быть собой.

Бесчисленное количество женщин-художниц, таких как импрессионистки Берта Моризо и Мэри Кэссетт, создавали картины и рисунки о своей жизни в современном городе. В то же время наиболее завораживающим объектом для наблюдений мужчин-зевак была «парижанка» — образ, который не вышел из моды по сей день. В недавних работах по истории искусства нам говорят, что, глядя на картины, на которых женщина была изображена на улицах Парижа без сопровождения, современники понимали, что это женщина легкого поведения. Термин «публичная женщина», как нам напоминают, был эвфемизмом слова «проститутка». Но все же есть тут некоторая недосказанность.

Я вспоминаю картину Эдгара Дега «Абсент», на которой женщина в одиночестве пьет в кафе абсент (1876). Вокруг работы в свое время, разумеется, был скандал, обычные в таких случаях обвинения в дегенеративности и пропаганде алкоголизма сыпались направо и налево.

На картине была изображена Эллен Андре, широко известная актриса, которую также можно увидеть на картинах Ренуара. Абсент был сильнодействующим напитком, которому приписывались галлюциногенные свойства и который пользовался большой популярностью в богемных кругах. На картине перед Андре стоит полный бокал этого напитка.

Мы не можем знать, выпьет она его или нет, первый ли это бокал абсента в ее жизни или очередной за сегодня. Одета она очень модно, на ней изысканная шляпка. Это не наряд уличной проститутки. Она подчеркнуто обособлена и никак не взаимодействует с мужчиной, сидящим с ней рядом. Ее мысли где-то далеко, а лицо непроницаемо.

Мы вольны смотреть на нее и представлять все что угодно. Кроме того, невозможно узнать, кто она такая, а границы ее независимости четко обозначены. Она не у себя дома, она не викторианский ангел домашнего очага, но и не секс-работница, чей наряд прямо об этом заявляет.

Эта эпоха по-прежнему созвучна нам, поскольку уже тогда многие почувствовали вкус к подобному времяпрепровождению и потребительскому поведению — первостепенным занятиям, вокруг которых крутится жизнь многих глобальных городов. Имперский город создал пространство для этих занятий и вытолкнул на периферию тех, кому не осталось ничего, кроме работы. На картинах импрессионисты изображали мужчин и женщин на пикнике, катающихся на лодке, флиртующих, сидящих в опере, в кафе, на концерте, на балете и так далее. Работа шла где-то в другом месте, здесь трудились только секс-работницы, актеры и официанты, благодаря которым все это происходило. Сегодня нам кажется, что эти картины олицетворяют саму идею города света — такие яркие на них цвета и так искрятся мазки.

Импрессионисты не пользовались популярностью при жизни — это один из расхожих фактов истории искусства. Значительно реже вспоминают о причинах. Слово «импрессионист» не было комплиментом.

В традиционной масляной живописи художник обычно делал impression («впечатление» — франц.) от той сцены, которую собирался писать — быструю зарисовку, которая позднее поможет ему при работе над композицией. С точки зрения зрителей того времени, импрессионисты выдавали незаконченные наброски за готовые произведения. Как и в случае с людьми, которые сегодня глядя на абстрактную живопись или концептуальное искусство, думают, что это не настоящее искусство, критики XIX века также считали полюбившиеся теперь картины в лучшем случае готовыми наполовину. Сегодня кажется, что своей манерой импрессионисты запечатлели городские наблюдения фланера, который мельком, краешком глаза улавливает происходящее, пока мимо него проносятся толпы прохожих и экипажи.

Художники прекрасно понимали, что делают, и утверждали, что изображают цвет в соответствии с научными открытиями XIX века. Под этим они подразумевали, что традиционная живопись уже не способна должным образом запечатлеть современный город. Что касается ярких современных цветов, то они обязаны своим происхождением еще одному техническому новшеству. Раньше художники покрывали весь холст грунтовкой, тонированной в определенный цвет, красный, серый или коричневый. Это было нужно именно для того, чтобы приглушить насыщенность цвета в будущей картине. Однако импрессионисты писали свои картины на белом грунте, и поэтому их работы «кричат» со стены и узнаются издалека.

Если для художественного критика того времени цвета на этих картинах казались абсолютно неорганизованными, вышедшими из-под кисти дегенератов, то сегодня мы считаем эти картины вершиной красоты в ее современном понимании. То, что в XIX веке казалось беспорядочным и радикальным, сегодня нас расслабляет и успокаивает.

То же самое касается и пассажей, ставших прообразом вездесущих моллов, или развлекательных центров, которые сегодня можно увидеть во всех глобальных городах, от Йоханнесбурга до Шанхая. Молл — это крытая территория, отведенная исключительно для потребления; освещение здесь чаще всего искусственное. Управляющие некоторых моллов, как, например, Caesars Palace1в Лас-Вегасе, готовы даже создавать эффект «естественного» освещения, который обманывает наш мозг и нам кажется, что мы находимся на улице. Каждые два часа толпы посетителей собираются вокруг «уличных» скамеек, расположенных внутри молла, чтобы полюбоваться закатом, в то время как скамейки, расположенные «в помещениях», повсеместно пустуют. Уличные пространства, такие как Таймс-сквер в Нью-Йорке или Козуэй-Бей в Гонконге, теперь полностью освещены таким «естественным» светом, который даже ночью создает пугающее ощущение дня. Город света стал визитной карточкой мировой торговли. Видимо, определенный уровень освещения подталкивает нас к покупкам и помогает тратить деньги на вещи, которые нам не нужны.

Некогда легендарные парижские кафе, каждое со своим характером, превратились в унифицированную глобальную стилизацию под названием Starbucks, однако денди XIX века признали бы их, как и моллы, неотъемлемой частью которых являются кафе. Главным новшеством стало соединение кино с моллами, в которых многозальные кинотеатры играют роль одного из образующих бизнесов. Возможность наблюдать за миром, которая когда-то была прерогативой денди/зевак/праздношатающихся, теперь за десять долларов предоставляется каждому вместе с роскошным креслом и держателем для обильно подслащенного напитка. В глобальном городе наблюдение, когда вас никто не видит, стало еще одним наименованием товара.