«Мы одна семья, я не думаю об их особенностях». Как театр, музыка и художественное творчество помогают реализоваться россиянам с ментальными особенностями (и нормотипичным людям рядом с ними)

Димитрий Чернэ,

руководитель «Театра Простодушных», в котором играют актеры с синдромом Дауна, Москва

Театр был создан в 1999 году режиссером Игорем Неупокоевым. Свой первый спектакль с участием людей с синдромом Дауна (СД) — «Дюймовочка» — Игорь поставил, когда отдыхал в подмосковном санатории. Просто увидел группу таких ребят и предложил им попробовать сделать любительское представление. После успешного выступления у Игоря появилась идея — «вывести на софиты» людей с синдромом Дауна и через театральное искусство раскрыть природу нейроотличного человека. С тех пор прошло много лет, и театр стал серьезной организацией с труппой актеров и командой сотрудников, постоянно обновляющимся репертуаром и собственной аудиторией. Сейчас площадкой для репетиций и показов спектаклей стал культурный центр ЗИЛ. В основной труппе состоят 13 актеров, и еще есть молодежная группа, там тоже 13–14 человек.

Актеров мы набираем в основном на благотворительных мероприятиях. Прослушивание у нас проходят и люди с особенностями, и нормотипичные. Главное — желание самого человека играть в театре.

Если «звезды сошлись», начинается обучение. Обычно, чтобы научить азам театрального мастерства, требуется как минимум два года. В «Театре Простодушных» задействованы и нормотипичные актеры с профессиональным образованием, и любители, и люди с ДЦП. Но они, как правило, создают яркие эпизоды, а лидирующие роли играют люди с синдромом.

Когда Игорь поставил спектакль «Повесть о капитане Копейкине», он очень переживал, что будет гиперэксклюзивная инклюзия: люди придут смотреть на актеров с СД как на диковинку. Но этого, к счастью, не случилось, театр нашел своего зрителя. В основном к нам приходит молодежь от 16 до 40 лет, много студентов из МХАТа, ГИТИСа, МГУ, училища имени Щукина. Они поймут и шутку про Лапенко, и цитату из фильма «Любовь и голуби», и аллюзию к манифесту дадаизма и к компьютерной игре «Герои 3». Часто зрители после спектакля подходят к нам и рассказывают свои версии увиденного.

Для актеров с СД очень важно общение и похвала даже одного зрителя. Некоторые специально приезжают на наши спектакли из других городов. Если бы у нас были скучные топорные представления, эта публика бы к нам не пришла. Я думаю, секрет в том, что в нашем театре происходит разрушение театральной конвенциональности. Зрители привыкли, что в классическом театре актеры иногда переигрывают, что есть странные персонажи, костюмы. А тут все участники спектакля необычные.

Вроде бы нужно следить за развитием сюжета, а хочется наблюдать за движениями актеров на сцене, их мимикой. Ты начинаешь думать о том, как они учат этот текст, насколько им сложно. Потом о смысле жизни, о своем месте в этом мире.

Такие проекты показывают многообразие и красоту мира. Инклюзивное искусство вообще очень искреннее и чистое.

Работа в театре помогает актерам с СД социализироваться, учит их эмпатии, улучшает память и речевые навыки. Но никто не даст стопроцентную гарантию, что у каждого из них всё получится. В чем-то мы добиваемся успехов, а что-то уже не изменить. Все-таки приходится учитывать физиологические особенности людей с синдромом: у большинства есть проблемы с речью и зрением, из-за порока сердца нежелательны физические нагрузки.

Вот, например, Сергей Макаров. Он возрастной актер и в театре уже давно. Но ввиду его особенностей речь у него так и не развилась. При этом он в десятке самых востребованных инклюзивных актеров Европы. Его приглашали работать в Швецию и Германию, давали вид на жительство. Его физиогномика — это что-то невероятное! Он с первой сцены без репетиций достигает нужного эффекта. Мы спрашиваем: «Сергей, вот это сыграешь?» И он такой: «Конечно!» Он всё про себя понимает, знает цену своему таланту.

Для людей с синдромом характерна «праведная истерия»: они хотят быть на виду, в центре внимания. Выступления — это не просто работа или хобби, это проживание через героев образы той жизни, которой им не хватает.

Мы не зацикливаемся на одном жанре: делаем хэппенинги, мюзиклы и арт-перформансы. Мы играем пьесы по Пушкину, Гоголю и Шекспиру, но вместе с тем готовим спектакль с отсылкой к фильму «Брат» и событиям конца 1980-х — начала 1990-х и проект с нейротипичными школьниками и молодежью. Ни один наш спектакль не похож на предыдущий. Кто-то меняет текст, у кого-то импровизация люто идет. А тот, кто привык играть четко по тексту, сразу начинает исправлять: «Ты не так говоришь!» И в этом есть своя прелесть и пространство для эксперимента.

Для актеров с синдромом очень полезна именно экспериментальная деятельность. Нужно сначала задать рамки, объяснить правила. А потом эту структуру разрушить, спровоцировать их выходить за рамки, чувствовать себя более свободными в творчестве. Для этого я иду на разные ухищрения. Например, меняю амплуа актеров. Вот кто-то привык играть добряка. А мы предлагаем ему роль нечистой силы. И у него возникает когнитивный диссонанс, потому что он привык видеть другого актера в этой роли. И он спрашивает: «Я должен быть как Ваня?» Я отвечаю: «Да, ты должен играть как Ваня, но при этом оставаться собой». Конечно, актерам это дается с трудом, но именно так происходит их развитие.

---

Аксиния Романова,

волонтер «Театра Простодушных»

Полгода назад я случайно наткнулась в соцсетях на пост о том, что «Театр Простодушных» ищет волонтеров, и мне захотелось поучаствовать в таком добром проекте. Я училась на звукорежиссера и подумала, что могу помочь как профессионал. Когда шла в театр в первый раз, конечно, волновалась: как меня примут, что поручат делать. Но ребята оказались очень дружелюбными. Ко мне подошел актер Дима Сенин, пожал руку, спросил, как у меня дела, мы обнялись.

У нас в театре нет четкого распределения обязанностей. Здесь все делают всё: ищем или сами делаем реквизит (например, на прошлую репетицию изготовили колодец), встречаем и провожаем ребят, которые нуждаются в сопровождении, на последних спектаклях я работала ассистентом звукорежиссера. А в этом месяце еду с одним актером на соревнования по плаванию в Казань. В общем, мы не просто сплоченная команда, мы как одна семья.

Я не думаю об их особенностях, мы понимаем друг друга и можем пообщаться обо всем на свете. Насколько я заметила, они тоже не фокусируют внимание на наших отличиях.

Вместе репетируют, играют спектакли, в перерывах пьют чай со сладостями, подкалывают друг друга по-доброму.

Бывают и смешные моменты, которые потом становятся нашими локальными шутками.

Например, я летом говорю Ване Косорукову: «Ваня, сейчас нужно пить больше воды, иначе может наступить обезвоживание». А он мне: «Аксюша, а что такое обезбоживание»? Ну, я сразу нашлась, отвечаю: «Обезвоживание — это когда в организме не хватает воды, а обезбоживание — когда, например, ты материшься в храме. «Ой, — говорит. — Тогда я не буду ни обезвоживаться, ни обезбоживаться».

Мне кажется, опыт нашего театра может стать хорошим примером и мотивацией для других ребят с особенностями и их родителей. Заниматься творчеством, реализовывать себя — всё возможно, если есть желание.

Алексей Востриков,

руководитель оркестра «Антон тут рядом» для людей с аутизмом, Санкт-Петербург

Оркестр существует с 2015 года. Любовь Аркус говорит, что она придумала его еще до открытия фонда. Всё началось с того, что в лагере в Ярославле она познакомилась с замечательным импровизатором Алексеем Плюсниным. Он там вел музыкальные занятия, а Аркус пригласила его вести занятия в центре «Антон тут рядом». Плюснин долго пробовал различные варианты музыкального исполнения и в итоге пришел к перкуссионной модели, когда один человек на барабанах, а у других маракасы и погремушки.

Через какое-то время стало понятно, что это уже не просто приятное времяпрепровождение с терапевтическим эффектом. Из участников вполне можно сделать профессиональный оркестр.

Сейчас в оркестре 20 человек. Из них 12 — аутичные взрослые люди с ментальными особенностями, 8 нейротипичных (это сотрудники фонда) и только 2 профессиональных музыканта. Я это называю «инклюзия в квадрате»: музыканты-любители играют вместе с профессионалами, а люди с ментальными особенностями — с нейротипичными людьми.

Преподаватель мастерской или тьютор играют вместе с теми, кого они в другое время учат и кому помогают. Таким образом, мы реализуем еще и идею разрушения иерархии.

В музыке они равны: все непрофессионалы и поначалу считают это занятие недоступным для себя. Сейчас у нас пара репетиций в неделю по два часа и одно выступление в месяц. Бывают выступления, к которым нужно больше готовиться, и тогда я с некоторыми музыкантами репетирую еще и индивидуально.

Чтобы попасть в оркестр, достаточно прийти и заявить о своем желании. Но у нас сейчас проблема с вакантными местами, поэтому я планирую создать учебный оркестр или брать некоторых участников «на скамейку запасных»: заниматься с ними отдельно и, если кто-то из основного состава не смог участвовать в выступлении, брать такого музыканта.

Для ребят с аутизмом первоочередная задача оркестра — это социализация его участников. Мы не играем гаммы до посинения: от этого не будет толку ни для аутичных музыкантов, ни для нейротипичных. И точно не будет удовольствия. Главное для нас — выстроить правильную коммуникацию на равных, а не сверху вниз: так не играй, а играй вот так. Когда человек приходит, я сначала стараюсь понять, какая музыка звучит у него внутри, и правильно подобрать ему инструмент.

Музыка — это явление социальное. Даже если у человека нет музыкального образования, он понимает, что значит играть громко или тихо, медленно и быстро, короткие или длинные ноты. Идея игры по очереди всем понятна. К тому же чем больше людей в оркестре, тем меньше нужно играть каждому из них. И я дирижирую, помогаю. Поэтому извлечь нужный звук в нужный момент получается у каждого. Конечно, есть те, для кого занятия музыкой более важны. Например, наш гитарист Паша постоянно занимается дома на гитаре, слушает много хорошей музыки. Или Маша с металлофоном. У нее вообще идеальный слух: ты ей наиграешь мелодию, и она подхватит. А некоторым участникам музыка интересна, но сложные музыкальные задачи, концентрация внимания и долгие репетиции могут даваться с трудом. Тогда мы стараемся адаптировать работу с инструментом и найти для человека комфортный формат участия.

Наш стиль я бы определил как психоделический рок и академический минимализм с элементами эмбиента, когда важна простота и монотонность. Это музыка, которой мне в свое время было сложно добиться от профессиональных музыкантов.

Потому что когда ты много играешь, у тебя формируются определенные стереотипы. Нашим ребятам в этом плане легче: они не всегда знают, «как правильно», у них больше свободы. Каждая репетиция проходит по-разному: могут прийти те же музыканты, но взять другие инструменты, или для выступления нам нужно подобрать новую тональность. Так что у нас этакий оркестр-конструктор.

Для ребят с ментальными особенностями наша деятельность очень полезна: у них повышается внимательность, появляется более четкое ощущение себя в пространстве. Музыка позволяет нам расслабиться, быть в группе людей и не бояться, что тебя неправильно поймут. Различия между сотрудниками фонда и музыкантами с особенностями проявляются в основном в понимании социальных норм и адаптации к ним. Кому-то из ребят нужно иной раз подсказать, как лучше одеться на выступление или что во время записи важно не издавать посторонних звуков.

С другой стороны, вот это стирание границ между репетициями, выступлениями и бытовыми ситуациями убирает и волнение на мероприятиях, которое часто бывает у нормотипичных участников оркестра. С помощью нашего оркестра я бы хотел показать, что исполнение музыки гораздо доступнее, чем мы привыкли считать. Чтобы играть, вам не всегда нужны дорогие профессиональные инструменты и специальное образование. Именно поэтому мы делаем открытые репетиции, на которых любой гость может попробовать поиграть с нами.

Светлана Иванова,

основательница инклюзивной мастерской «ПРО.странство», Москва

Наш проект открылся 3 года назад благодаря инициативе родителей выпускников технологического колледжа № 21. Сначала в колледже сделали экспериментальный проект от Центра лечебной педагогики, а затем стали работать с ребятами с ментальными особенностями уже на постоянной основе. Я там проработала 10 лет в качестве психолога. Была одна группа, с которой у меня наладился особенно хороший контакт. Когда они выпускались, я предложила им и их родителям сделать проект, направленный на трудовую занятость.

На данный момент у нас в команде 14 человек с особенностями, им от 20 до 35 лет. Больше всего ребят с аутизмом, есть несколько человек с синдромом Вильямса. У многих ярко выраженные художественные способности, другие знают технологические процессы, но им не хватает полета фантазии. И у нас получилось их гармонично объединить в работе над изделиями.

Я бы не хотела брать в нашу мастерскую людей «с улицы». К нам как-то приходил молодой человек, который считается сильным: он сам может работать, его не нужно сопровождать. Но мне с ним было сложнее всего, так как у него нет специального образования. Он не знает, что такое шликер, как делается раскатка. Так что всё приходится начинать с нуля.

В каждой мастерской — керамической и валяльной — с ребятами работают два мастера и еще два помощника. В основном делаем керамическую посуду, декоративные фигурки и новогоднюю сувенирку. Еще у нас есть набор «Мозаика» для творчества: ребята изготавливают кусочки керамического панно вручную. В результате получаются очень красивые подставки под горячие блюда. Эта работа довольно трудоемкая, но процесс всем очень нравится. Мы даже с этой мозаикой мастер-классы проводили.

Если говорить о валянии, то самая ходовая продукция — шапки для бани с индивидуальным дизайном. А сейчас мы делаем маленькие значки — капельки крови для проекта «Донорство крови России» Национального фонда развития здравоохранения.

Когда нет заказов, ребята творят: делают панно по рисункам, валяют фигурки животных, цветы. То, что мы делаем не под заказ, реализуем в основном на ярмарках Local Ceramics Fest и 4Ceramics. Для нас очень ценно, что людям нравятся наши работы, что их покупают не просто из жалости. Кроме того, остро стоит и финансовый вопрос: у проекта нет стороннего финансирования и сейчас мы стремимся выйти на самоокупаемость.

Когда мы создаем изделия, то в первую очередь отталкиваемся от способностей ребят. Находим у каждого его суперсилу и стараемся внедрить ее в процесс. Конечно же, у них есть особенности, связанные с диагнозом, которые сказываются на работе. Из их преимуществ: свобода творчества, развитая фантазия, духовность. Мы часто погружаемся в рутину, в мир материального, а для них это не так важно. Для них главное — доброта, любовь, общение, творчество. И профессиональные художники высоко ценят ту прямоту, открытость, непосредственность в художественном выражении, которой обладают мастера с ментальными особенностями.

Но, конечно, и сложностей немало. Например, низкая производительность и непредсказуемость результата. Поэтому, получив заказ, мы всё подробно обсуждаем с мастерами. Сегодня человек производительный, а завтра не может работать. Или работает довольно быстро, но резко снижается качество. Здесь я вижу два выхода из ситуации: 1) создавать изделия, для которых идеальное качество не является таким уж важным: делаем акцент на эксклюзивность и необычность; 2) работать в связке с нормотипичными сотрудниками и на каком-то этапе подключать их.

Есть еще один важный момент в работе с «особыми» — ты затрачиваешь массу усилий, а результат приходит медленно или он незначительный. Но люди, которые профессионально работают с такими ребятами, умеют замечать даже небольшие сдвиги.

Всегда нужно помнить, что людей с особенностями нельзя сравнивать с нормотипичными. Правильнее смотреть на их личный прогресс и радоваться даже маленьким успехам. Еще нужно создавать комфортный психологический микроклимат. Нормотипичные люди могут что-то перетерпеть, проглотить обиду. А с особыми так не выйдет: ты сразу получишь реакцию. Поэтому для меня эти ребята — как маркеры здоровой атмосферы. Если им хорошо, то будет хорошо и другим людям.