Не во имя Аллаха: как ученые объясняют джихадизм через внерелигиозные факторы

Введение

11 сентября 2001 года террористы, захватившие два пассажирских авиалайнера, врезались в высотные башни Всемирного торгового центра на Манхэттене с интервалом в несколько минут. Небоскребы погребли под собой свыше шести тысяч человек. Тогда же еще один, третий по счету, угнанный самолет рухнул на Пентагон, четвертый же не долетел до намеченной преступниками цели — Белого дома. Все четыре коммерческих авиалайнера, следовавшие в Калифорнию из аэропортов Логан, Даллес и Ньюарк, были захвачены во время пересечения воздушного пространства, практически одновременно.

События 11 сентября, также известные как 9/11, поделили историю США и всего мира на до и после. Случившееся выявило иллюзорность неуязвимости Америки, единственной сверхдержавы планеты, ибо атаке подверглись символы глобальной гегемонии Соединенных Штатов.

Трагедия повлекла за собой широкомасштабные последствия на мировой арене. Спустя всего несколько дней США обвинили в произошедшем «Аль-Каиду» — первую глобальную террористическую организацию в мире, запрещенную в России и других странах. Ее основал Усама бен Ладен (1957–2011), выходец из Саудовской Аравии, сын миллиардера йеменского происхождения. Также Штаты возложили вину на режим афганских талибов, предоставивших бен Ладену убежище в подконтрольном им Афганистане, несмотря на доктринальные расхождения между их и «Аль-Каиды» исламизмом. Бен Ладен же, не взяв на себя ответственность за содеянное, тем не менее произнес в телеобращении 7 октября:

«Аллах благословил передовой авангард правоверных мусульман — разящее копье ислама — на разгром Америки».

Соединенные Штаты, довольствуясь косвенными уликами и не разобравшись в степени причастности тех или иных группировок, развернули операцию возмездия при поддержке членов блока НАТО. Удар был направлен на вышеупомянутые «Аль-Каиду» и «Талибан», а кроме того США и их союзники вторглись в подконтрольный диктаторскому режиму Саддама Хусейна Ирак (несмотря на светско-националистический характер режима, американцы и их союзники обвиняли Саддама в сотрудничестве с «Аль-Каидой»).

9 сентября 2001 года началась новая эпоха, эпоха международного терроризма с исламским окрасом. Но какие цели двигали теми, кто направил самолеты в небоскребы? Вероятно, сами боевики объясняли свои действия джихадом, который для них означает войну во имя ислама, сакральную и справедливую. Но в религии ислама ли ее причины?

Вот это я и предлагаю выяснить. Сегодня терроризм под знаменами ислама, также известный под названием джихадизма, представляет собой глобальный вызов и может стоять в одном ряду с изменением климата, вероятными новыми пандемиями, перспективами развития искусственного интеллекта, остающимся риском ядерной войны и другими явлениями сопоставимой важности. Все известные террористические организации международных масштабов выступают от лица исламской традиции и именуют свою деятельность не иначе как «джихадом».

Почему мусульмане бывают такими

Ислам, пожалуй, обладает самой неоднозначной репутацией среди всех религий мира. Восхищение изысканными строфами суфийских поэтов, красотой мечетей, тонкими премудростями философов и достижениями золотого века мусульманских Средних веков сосуществует с неподдельными страхом и ненавистью. Последние вызываются расхожими представлениями разной степени достоверности о нормах шариата, регулирующих положение женщин, квир-людей, иноверцев и, разумеется, вооруженное насилие. Что касается академической, научной среды, то она предельно далека от какого бы то ни было консенсуса насчет причин существования такого явления, как джихадизм. Ученые разработали множество подходов к объяснению этого феномена, приводя разнородные аргументы в поддержку той или иной позиции.

Экономические подходы пытаются доказать, будто джихадизм и так называемый политический ислам в целом порождены экономическими проблемами наподобие бедности, коррупции, безработицы, отсталости и т. п.

Экономические трактовки пользуются популярностью, однако они же, как представляется, наименее убедительны. Лидеры террористов вроде Усамы бен Ладена, Аймана аз-Завахири или Абу Бакра аль-Багдади происходят из богатых семей и получили в свое время прекрасное образование европейского типа.

И нет какой-то корреляции между поддержкой джихадистских идеологий и экономическим неблагополучием на уровне государств, ведь сомнительную славу спонсора мирового террора снискала богатая Саудовская Аравия, в то время как очень бедная Мавритания мало знакома с джихадизмом.

Тем не менее нужно признать, что отчасти сторонники экономических подходов могут быть правы, потому как во многих мусульманских странах сильно имущественное расслоение, высока безработица среди многочисленной там молодежи (главная причина «арабской весны», например). Считается, что таковы последствия незавершенной модернизации большинства стран мира ислама.

Наконец, мы не слышим экономических лозунгов у самих джихадистов, в отличие от любимых ими разговоров про угнетение мусульман «неверными» режимами. Совсем не слышим.

Приверженцы политических подходов настаивают на ведущей роли политических факторов. По их мнению, в форме джихадистского террора находит выражение недовольство граждан мусульманских стран, коренящееся в отсутствии у них возможности политического участия, в репрессивном характере авторитарных режимов, в засилье ограниченного круга кланов и связанной с этим коррупции и т. п. Однако все названные проблемы типичны для стран с мусульманским большинством населения. А та же «арабская весна» начиналась с элементарных требований прав и свобод во вполне светском либеральном духе, безо всякой исламской риторики. Да, исламисты влились в протест и даже пришли кое-где к власти, как это произошло в Египте, но не они инспирировали недовольство и массовые выступления. Кроме того, в одной из самых жестких мусульманских автократий, в Туркменистане, исламизм отсутствует в сколько-нибудь явном виде. Так что исчерпывающего объяснения интересующего нас феномена мы не находим и у сторонников политических подходов.

Подходы психологические пытаются обнаружить и исследовать психологические мотивации, стоящие за разрушительной практикой джихадистов. Например, бихевиористы интерпретируют поведение джихадистов как частный случай радикальной нетерпимости к инакомыслящим, в основе которой лежит фундаментальное разделение на «своих» и «чужих». В самом деле, приверженцы такого рода ислама и террористы противопоставляют себя как сторонников «чистого ислама» всем остальным, включая других мусульман, как «неверным». Безусловно, тут имеется психологическая подоплека, это несомненно. Но вот объяснить, почему демаркация проводится ими так и никак иначе, а также пролить свет на природу самоубийственных атак и прочей специфики вершимого террористами джихада у сторонников психологического подхода не слишком выходит.

Функционалисты считают ислам инструментом для достижения политических целей. Они, как правило, проводят параллель между религиозными и этнонациональными движениями. Что ж, в некоторых случаях националистические и национал-сепаратистские движения и вправду со временем исламизируются, как это происходило в разное время в Чечне, Палестине, на Филиппинах. Однако подобные объяснения оказываются очевидно бессильны перед подчеркнутым космополитизмом международного терроризма под знаменами ислама. Кроме того, почему, собственно, мусульманам во имя достижения каких-либо политических целей требуется использовать ислам? На этот вопрос у функционалистов тоже не находится убедительного ответа.

Самую большую группу подходов образуют идеологические, внутри них мы видим наибольшее разнообразие. Одни считают, что джихадизм и другие версии исламской альтернативы заместили левые и националистические идеологии на Ближнем Востоке и в других регионах мусульманского мира после краха соответствующих светских направлений мысли и практики. Реже считается, что политический ислам не заполнил появившийся идеологический вакуум, но в мусульманских странах массово разочаровались в альтернативах внешнего происхождения, решив обратиться к чему-то своему и родному. Тем более ряд исследователей (Б. Льюис, А.К. Аликберов, Г. Мартинес-Грос) подмечает черты, общие для ислама и коммунизма: космополитизм, государственный патернализм, коллективизм и некоторые другие.

Особняком среди идеологических подходов стоит концепция эндогенного радикализма в исламе. Среди ее апологетов есть и западные (Б. Льюис, Д. Пайпс, С. Хантингтон), и российские (А.А. Игнатенко) эксперты. Согласно этой точке зрения, в догматике ислама содержится нечто, что позволяет процветать на его почве явлениям наподобие джихадистского терроризма. Однако большинство иностранных и отечественных исламоведов резко против подобного взгляда, что тоже неудивительно: мусульмане на протяжении истории понимали и практиковали ислам весьма и весьма разнообразно, далеко не всегда одинаково воинственно.

Почему же не просто не все, а большинство мусульман во все времена не придерживались чересчур агрессивных трактовок, сходных с идеологиями современного джихада?

Не менее примечательно, что сторонники гипотезы эндогенного радикализма не только и даже не столько атакуют исламские представления и жизненные нормы, сколько подвергают нападкам Ближний Восток или арабский мир. Очевидно, просто потому, что страны Южной и Юго-Восточной Азии сложнее обвинить в отсутствии демократии или в экономической отсталости, особенно Малайзию или Индонезию.

В рамках идеологических же подходов сложились концепции, авторы которых пытаются представить джихадизм как искажение ислама. Это Дж. Эспозито, Ж. Рогозинский, Г.И. Мирский и многие другие. Такие эксперты справедливо указывают на нарушение джихадистами многих исламских установок, таких как запрет на самоубийство и сужение джихада до одного только его измерения — «джихада меча» (джихад ас-сейф). В традиционном исламе, как известно, джихад подразделяется на «великий» (акбар) и «малый» (асгар). Второй состоит из множества разновидностей, «джихад меча» лишь одна из них. Важнее же всех считается джихад «великий», суть которого в борьбе с низменными чертами индивидуального «я». Кроме того, отдельные исследователи джихадизма любят делать экскурсы вглубь столетий с целью продемонстрировать, что самоубийственные нападения изобретены отнюдь не мусульманами и берут свое начало в римской Иудее, где некогда процветали повстанческие движения зелотов и сикариев, а также хорошо известны во многих странах и регионах мира, не только мусульманских. Достаточно вспомнить русских народовольцев или японских камикадзе.

Есть и другие подходы, но эти можно считать основными, наиболее часто встречающимися в академической и научно-популярной литературе. Ниже пойдет речь о субъективно самых интересных точках зрения самых ярких специалистов по вопросу.

В первой части будут рассмотрены те позиции, в рамках которых джихадизм объясняется не через религию, а через какие-либо другие факторы. Во второй мы познакомимся с авторами, чьи версии каким-либо образом увязывают терроризм под исламскими лозунгами с самим исламом.

Хочется верить, что предлагаемая статья поможет читателю составить общее представление о явлении, побудит глубже ознакомиться с темой и прийти к обоснованному личному мнению.

Кризис идентичности как корень зла

Одним из самых известных приверженцев идеи, согласно которой непосредственно религия ислама не столь уж причастна к джихадистскому террору, следует считать крупного французского востоковеда и знатока ислама Оливье Руа (род. 1949). Один из ведущих специалистов по вопросу, в своем главном исследовании «Глобализированный ислам: в поисках новой уммы» Руа производит некоторую ревизию расхожего тезиса, согласно которому религия (дин) и государство (дауля) едины в исламе. Обычный для многих, в том числе экспертов, вывод из него заключается в том, что по причине трудности отделения государства от религии именно религия доминирует в общественно-политической сфере. Оливье Руа категорически не согласен и считает, что политика в общем смысле этого слова доминирует над религией.

Современная волна реисламизации, которую мы имеем возможность наблюдать в странах исламского мира и не только там, согласно Руа, отражает «неосознанное стремление религиозного в уже секуляризованном обществе». При этом исламовед уточняет, что хоть ислам и не прошел через свой аналог эпохи Просвещения в Европе, которая повлекла за собой изменение отношений между религией и социально-политической сферой, но находит собственные пути адаптации к «современным западным формам религиозности».

Разница между западными и мусульманскими обществами заключается, как полагает эксперт, в повседневном отношении между религией и политикой. Руа пишет, что в мусульманских странах преобладают политические, а также социологические факторы и акторы (государство, но не только), которые превратили религию в инструмент контроля, и потому им просто-напросто выгодны замшелые и консервативные, а не критические и реформистские интерпретации ислама. В этом смысле секулярные Тунис и Алжир ничем не отличаются от декларирующих свой исламский характер Саудовской Аравии и Ирана.

Когда у Руа заходит речь о разновидностях дискурса политического ислама, он делит его на исламизм и неофундаментализм. Исламизм, по мнению этого исследователя, теряет революционность и исламистские движения стоят перед выбором: либо им нужно пойти по пути создания партий в рамках существующих национальных государств (тунисская «Ан-Нахда», турецкая «Партия справедливости и развития»), либо эволюционировать в неофундаментализм — закрытое и буквалистское понимание ислама, отвергающее государство модерна, государство-нацию в пользу уммы (мировой общины верующих).

Как пишет Руа, именно неофундаментализм завладевает умами мусульманской молодежи на Западе, особенно среди второго и третьего поколений мигрантов. Эти молодые люди не чувствуют связи с каким-либо национальным государством и с конкретными этнокультурными традициями тоже, их больше интересует распространение исламских норм среди представителей иммигрантских общин и реконструкция уммы как консолидированного субъекта политики. Неофундаментализму, считает ученый, подвержено незначительное меньшинство мусульман, однако именно феномен неофундаментализма являет собой питательную почву для развития радикальных форм ислама наподобие тех, которым привержены печально известные «Аль-Каида» и ИГИЛ (обе организации запрещены в России как террористические). Неофундаментализм распространяется параллельно двум тенденциям: росту сетей медресе, распространяющих салафитские и ваххабитские догмы, и детерриториализации мусульманских общин, вызванной эмиграцией из стран-доноров (страны, откуда уезжают).

Также, в частности на страницах книги «Секуляризация и ислам», Оливье Руа поднимает вопрос о так называемой эссенциализации ислама. Под этим ученый имеет в виду стремление, действительно очень распространенное, воспринимать ислам как некую монолитную сущность и автоматически объяснять любые неоднозначные действия со стороны людей с исламскими и арабскими именами как следствие их принадлежности к исламу. На деле же, как считает Руа, молодежь из французских кварталов, и мусульманские ее представители в том числе, делает что-то а-ля протестное не из-за религии, но с простой целью попугать буржуа. Сюда же, добавим, относятся заявления в духе «ислам не разделяет религию и политику, а значит, мусульмане не способны понять и принять принципы демократии и светского государства».

В реальности, как нам известно, всё несколько сложнее, и здесь мне определенно есть что добавить от себя. Однажды, году в 2015-м, довелось побывать в Индонезии. Местные формы бытования ислама серьезно отличаются от привычных для ближневосточных, да и российских мусульман, а сама Индонезия органично сочетает ценности ислама и других традиционных для этой страны религий с демократией, свободой вероисповедания и другими принципами западного происхождения.

Надо сказать, что предлагаемый Оливье Руа подход к вопросу весьма интересен, этот ученый в принципе один из ведущих аналитиков в мире. Мы действительно склонны эссенциализировать ислам и мусульман, равно как машинально объяснять политическую и другую осуществляемую мусульманами деятельность их приверженностью исламу.

На деле всё, разумеется, гораздо сложнее: форм бытования ислама в различных странах и регионах сложилось на сегодняшний день великое множество, между вышеупомянутым индонезийским и, скажем, египетским исламом немало отличий; государство и другие акторы тоже совершенно необязательно руководствуются исламом в своих действиях, но могут подгонять исламские ценности и представления под принимаемые ими решения.

Возьмем, например, современную Саудовскую Аравию — страну, стремительно модернизируемую наследным принцем Мухаммедом бен Салманом (фактическим правителем королевства). Еще совсем недавно никто не мог и помыслить, что у въезжающих на территорию Саудовской Аравии пар не будут интересоваться их брачным статусом, а на пляжах появятся иностранные туристки в бикини. Сейчас же это реалии страны, по-прежнему претендующей на статус главного оплота ислама в мире и, более того, провозглашающей своей конституцией Коран.

Это всё не говоря о случаях, когда мы автоматически пытаемся объяснить правонарушения религией правонарушителя: если условный Иван кого-то ограбил, изнасиловал или убил, то никому не приходит в голову видеть причину такого поведения в православном христианстве. Нет, мы пытаемся найти какое-то другое объяснение, не связанное с его русским происхождением или православной конфессией. Если же что-нибудь из вышеперечисленного содеял условный Мохаммед, то находится немало тех, кто без лишних раздумий делает выводы на основе его имени. Имя исламское, значит, всё с этим Мохаммедом понятно — очередной «понаех», не желающий интегрироваться в принимающее общество и движимый жестокой религией.

Ясное дело, так рассуждать нельзя просто потому, что, как вы догадались, имя еще ни о чем не говорит: Мохаммед может быть москвичом, имя которому дал отец из арабской страны, но с ним Мохаммед не слишком близок и рос с русской матерью. Вероятно, он даже не считает себя мусульманином, как и Ивану совершенно необязательно быть православным или даже русским.

Во всём виноват ограниченный альтруизм?

Другим специалистом, чьей точкой зрения нужно поделиться при рассмотрении этой проблемы, является Скотт Атран (род. 1952) — американский и французский антрополог и психолог, специализирующийся на том, как когнитивные ограничения, предубеждения, а также культурные установки формируют социальные структуры и политические системы.

Атран широко известен авторскими исследованиями терроризма, он проводил полевые исследования на Ближнем Востоке и в других регионах мира (от Европы до Юго-Восточной Азии). Ученый взял массу интервью у вовремя пойманных кандидатов на самоподрыв, родных террористов, сторонников таких взглядов и т. д. В своих текстах, в частности получившей известность и в нашей стране работе «Разговаривая с врагом. Религиозный экстремизм, священные ценности и что значит быть человеком», Атран задается вопросом: почему некоторые из нас готовы умирать и убивать во имя других?

Ученый отвергает массу расхожих представлений о террористах-мусульманах. Так, он неизменно утверждает, что террористы совершенно не нигилисты и не жестокосердные люди, но предельные альтруисты и обычно у них обострено чувство справедливости. Однако благородные порывы души в их случае находят экстремальное и уродливое выражение в форме актов брутального насилия.

Не менее интересной и важной представляется критика Атраном точки зрения на человека как рационального актора, делающего выбор из соображений целесообразности. В «Разговаривая с врагом» он рассказывает о том, как подготовил опросник для индонезийских джихадистов с острова Сулавеси и как те отвечали на вопросы анкеты. Первый вопрос был таким: «Отказались бы вы от использования придорожных бомб, если бы это означало для вас совершение паломничества в Мекку?» Большинство опрашиваемых ответили «да». Далее шел вопрос: «Отказались бы вы подорвать себя, если возможно было бы заменить это на использование придорожных бомб?» В массе своей террористы дали ответ «да». Наконец, последний вопрос в анкете выглядел так: «Отказались бы вы подорвать себя, если бы для вас это означало паломничество в Мекку?» Большинство боевиков ответили «нет».

Уверен, теперь понятно, почему Скотт Атран отвергает теорию рационального выбора: ход мысли опрашиваемых не выглядит разумным, так как рациональность предполагает логическую последовательность предпочтений. Здесь же мы ничего подобного не видим, а значит, те, кто считает террористов просто циниками и злодеями, прикрывающими религией собственные шкурные интересы, не могут быть правы. Очевидно, речь идет об искренних приверженцах своих священных ценностей, что и вынуждает боевиков быть алогичными с позиции обывательского здравого смысла или формальной логики.

Отвергает Атран и позицию, среди известных сторонников которой выделяется эволюционный биолог и критик религии Ричард Докинз (род. 1941). У английского ученого и других сторонников такого мнения джихадисты предстают этакими доверчивыми и наивными невеждами, чьи личности — всецелая заслуга преподавателей медресе, и необязательно радикальных. Мол, пишет Докинз в книге «Бог как иллюзия», джихадисты совершают акты насилия просто потому, что искренне верят в то, чему их учили муллы. В ответ на это Атран в «Разговаривая с врагом» указывает, что ни один из 19 угонщиков самолетов 11 сентября и ни один почти из 30 ответственных за взрывы в Мадриде никогда не посещали медресе, а из зачинщиков терактов в лондонском метро (2005) только один учился в пакистанском медресе, но недолго.

Более того, в ходе исследований эксперт пришел к выводу, что выпускники медресе, о которых пишет Докинз, редко интересуют джихадистов, потому как у вчерашних студентов отсутствует целый ряд нужных для ведения соответствующей деятельности навыков. В то же время медресе, действительно связанные с крупнейшими террористическими организациями, поощряют образование и компетенции, в которых Докинз отказывает джихадистам. Например, Скотт Атран приводит примеры пакистанского медресе «Лашкар-и Тайба» и индонезийского песантрена (синоним слова «медресе» в мусульманских странах Юго-Восточной Азии) «Джемаа Исламия», где дают хорошее научное образование или, во всяком случае, техническую подготовку и способствуют получению образования в нужных для джихада сферах, но такая опция доступна исключительно лучшим (!) ученикам. Кроме того, сами выпускники данных медресе утверждают, по словам Атрана, что зубрежка Корана «не тот навык, который обеспечит вам ведущую роль в пьесе джихада».

Так в чем же дело? Скотт Атран утверждает, весьма в духе европейского Просвещения, что «ислам и религиозная идеология как таковая не являются основными причинами существования в современном мире шахидов в частности и террора в общем, — по крайней мере, не больше, чем футбол, дружба или вера в лучшее будущее», и «…во всем мире связь джихадистского кошмара с исламом на протяжении веков была весьма обрывочной и размытой». Исследователь в принципе не разделяет представление, согласно которому идеи распространяются подобно вирусам и завладевают умами людей (в отличие от вышеупомянутого Докинза). Кроме того, в эссе ISIS is a revolution Атран признает ложным популярный у правых европейских политиков взгляд на происходящее как на симптом «столкновения цивилизаций» и добавляет, что джихадизм следует считать признаком не возрождения традиционных культур, а их увядания.

В чем же тогда дело?

Основываясь на данных антропологии и психологии, которыми он занимается профессионально, Атран видит корень происходящего в частном проявлении социальной природы человеческого вида, а именно в глубоко укорененном в нас делении на «своих» и «чужих» в сочетании с фанатичной преданностью своей группе.

Атран предлагает провести следующий эксперимент: собрать нескольких студентов или просто любых незнакомых людей и по принципу «орел или решка» разделить их на две группы. По его мнению, мы увидим, как внутри каждой группы спонтанно начнут формироваться эмоциональные связи. Также можно будет заметить проявления благородства по отношению к людям из своей группы и дискриминации по отношению к представителям другой. Аналогичным образом, когда этнические, религиозные и любые другие группы борются за территорию, ресурсы или новых последователей, работает тот же психологический механизм, противопоставление «нас» «им». Просто последствия другие, чем в случае конфликтов городских банд, футбольных фанатов или каких-нибудь субкультур. На страницах opus magnum «Разговаривая с врагом» Атран довольно подробно проясняет корни описанной психологии.

Таким образом, с точки зрения данного автора, моральное обязательство действовать в интересах своей группы и при необходимости (реальной ли, мнимой ли) жертвовать собой во имя нее лежит в основе джихадизма и некоторых других похожих форм поведения (в «Разговаривая с врагом» автор приводит в пример две крупные банды Лос-Анджелеса, член каждой из которых лютым образом ненавидит конкурентов и готов на всё ради своего сообщества). Именно любовь к группе в сочетании со склонностью человеческого ума к бинарным оппозициям в духе «добро — зло», «цивилизация — варварство», «правоверные — неверные» лежит, как считает исследователь, в основе одной из главных проблем человечества.

Что в итоге?

Самоподрыв, сопровождающийся громким возгласом «Джа Растафарай!». Посетители театра, взятые в заложники боевиками с нашитой на рукавах санскритской лигатурой «Ом». Кровавые атаки на карикатуристов, посмевших высмеять своими рисунками ориша — божеств, почитаемых миллионами в Западной Африке и странах Латинской Америки. Минуту… Ничего подобного никогда и нигде не происходит. О данное обстоятельство спотыкаются буквально все версии, стремящиеся интерпретировать джихадизм в отрыве от ислама, через какие-нибудь далекие от религии факторы.

Правда же заключается в буквальном отсутствии аналога джихадизма в любой религии. Несомненно, фундаменталистские тенденции имеют место во многих из них, но обычно таковые носят локальный и куда менее кровавый характер, в то время как исламский терроризм приобрел глобальный масштаб и превратился в одну из самых актуальных, зловещих проблем для всего человечества. Безусловно, объяснения Оливье Руа и Скотта Атрана позволяют прояснить некоторые частные случаи и отлично демонстрируют ложность отдельных устойчивых стереотипов об исламе и терроризме от лица ислама, однако суть явления как такового от них, похоже, ускользает. Неудивительно, что далеко не все ученые-востоковеды разделяют их позиции. Но об этом уже в следующий раз.