Существует ли выгорание? О перспективах медикализации самого модного самодиагноза

С тех пор, как я впервые познакомился с университетскими преподавателями, я мечтал когда-нибудь оказаться на их месте. Они читали странные книги — Ницше и Энни Диллард, ставили острые вопросы и носили костюмы из твида.

Одним из моих любимых преподавателей был профессор теологии, живший на территории кампуса. Пятничными вечерами он приглашал студентов в свою маленькую квартиру и за чашкой кофе обсуждал с нами сложные темы, вроде теологических последствий расширения Вселенной. А еще он показывал нам зарубежные фильмы, например «Мой ужин с Андре» и «До свидания, дети». В моих глазах этот человек жил ради мудрости и искусства, получал деньги за любимое занятие и делился знаниями с молодежью.

В течение следующих десяти лет я делал все, чтобы самому жить такой жизнью. Я поступил в магистратуру, защитил диссертацию и начал искать работу. После нескольких попыток мне улыбнулась удача, и я получил должность преподавателя теологии в небольшом римско-католическом колледже. Сначала моя девушка помогла мне переехать из Вирджинии в Пенсильванию, а затем уже я помог ей переехать в Беркли, штат Калифорния, чтобы она тоже могла воплотить свою мечту — стать преподавателем.

Оказавшись далеко от нее, я с головой погрузился в работу. Я задавал студентам читать Ницше и Диллард, ставил острые вопросы и носил твидовые костюмы. Я публиковал статьи. Я работал в факультетских комитетах. Я допоздна засиживался в кабинете. Я хотел вдохновлять других, как это делали мои преподаватели, а не как те, кто из года в год читает лекции с одних и тех же листочков.

Из всех проблем, с которыми я столкнулся, главной было безразличие со стороны студентов. Почти никто из них не хотел изучать теологию. Мне приходилось прибегать к уловкам, чтобы заставлять их учиться.

Через шесть лет я получил постоянную должность. К тому времени моя девушка стала моей женой. Она получила докторскую степень и нашла работу в штате Массачусетс. Я провел с ней годичный отпуск, а затем мы снова вернулись к отношениям на расстоянии и четырехчасовым поездкам друг к другу два-три раза в месяц.

Я пытался сосредоточиться на работе, но это становилось все труднее. Мне уже не нужно было никого впечатлять, так как я имел постоянную должность. Кроме того, мой колледж столкнулся с трудностями — встал вопрос о том, будем ли мы дальше получать финансирование и аккредитацию. Некоторые потеряли работу. Зарплаты были заморожены. Возникли опасения, что платы за учебу окажется недостаточно, чтобы удержать колледж на плаву. Нужно было проделать огромный объем работы, чтобы выполнить требования аккредитационной комиссии. Все нервничали.

Всеобщая нервозность передалась и мне, несмотря на то, что моя должность была в безопасности. Я стал работать еще больше. Теперь я не только преподавал и занимался исследованиями, но также возглавлял комитеты и центр педагогического мастерства.

При этом я чувствовал, что мою работу не ценят ни руководство, ни студенты. Мне казалось, что я не могу никого ничему научить. Мои коллеги положительно отзывались о моей работе, но я им не верил. Я каждый день видел безразличные лица студентов, которые хотели быть где угодно, только не в одной аудитории со мной, и принимал это на свой счет.

Я начал терять терпение. Мне стало труднее готовиться к занятиям и проверять работы. Я позабыл все, что знал о преподавании.

В конце концов я не выдержал и подал в отставку.

Я столкнулся с выгоранием — повсеместным явлением в сфере высшего образования. Пандемия лишь усугубила ситуацию. Как пожаловалась в этом году бывший председатель Association for Student Conduct Administration Марта Комптон в интервью The Chronicle, во время пандемии руководство требовало, чтобы сотрудники управления по делам студентов следили за соблюдением правил социального дистанцирования и одновременно организовывали досуг для студентов в условиях локдауна.

Опрос, проведенный в 2020 году по заказу The Chronicle и фонда Fidelity Investments среди сотрудников факультетов, показал резкий рост уровня стресса, усталости и недовольства по сравнению с предыдущим годом. Он также показал, что 55% работников задумываются об уходе из сферы образования или выходе на пенсию после пандемии.

Эти результаты совпадают с результатами опроса, проведенного в 2021 году компанией Bankrate, согласно которому 55% американцев планируют сменить род занятий. Чувство призвания может придать сил в период пандемии, но оно также может разрушить карьеру. Нелегко приспособиться к недосыпу и выполнению несвойственных вашей работе задач, особенно когда света в конце тоннеля не видно.

Я провел свой последний семестр, читая исследования, посвященные выгоранию, и очень скоро натолкнулся на работы Кристины Маслах, психолога из Калифорнийского университета в Беркли. Мне казалось, что ее книга «Выгорание: Цена небезразличия» (1982) написана обо мне.

Маслах пишет, что более всего выгоранию подвержены идеалисты. «Благородные идеи порождают проблемы, когда идеалы человека — единственное, чем он руководствуется, — пишет Маслах. — Как бы тяжело такой человек ни трудился, он обречен на неудачу день за днем».

Маслах особо подчеркивает роль, которую работа играет в удовлетворении психологических потребностей: «Человек, у которого нет близких друзей и родственников, намного сильнее нуждается в одобрении со стороны клиентов и коллег». Именно так было со мной. Я работал больше всего, когда моя жена была на расстоянии 200 миль от меня. У меня не было друзей, кроме моих коллег, и когда мы собирались вместе, то часто обсуждали работу. Отсутствие интереса со стороны студентов я воспринимал как плевок на все, что было для меня важно.

По словам Маслах, выгорание имеет три составляющих:

• изможденность (когда у вас постоянно нет сил);
• злость (когда вы, например, воспринимаете своих студентов как источник проблем, а не как людей, которым вы призваны помогать);
• ощущение снижения производительности труда (когда вам кажется, что все ваши труды бесполезны).

Я остро чувствовал все это.

Позже я нашел составленный Маслах тест на выгорание и прошел вариант, созданный специально для сотрудников сферы образования. Тест стоил $15, состоял из 22 вопросов и занял пять минут. Я набрал 98% по изможденности и 17% по профессиональным достижениям, то есть я был одним из самых эмоционально опустошенных педагогов и чувствовал себя менее продуктивным, чем пять из шести прошедших тест. К моему удивлению, по злости я набрал всего 44%, лишь немного ниже среднего. Лично я писал по ночам длинные злобные мейлы целому факультету, а что делали другие прошедшие тест?

Я подписался на рассылку статей, посвященных теме выгорания. В один день я получил ссылки на статьи о выгорании у врачей, медсестер, учителей, родителей, дантистов, полицейских, экоактивистов, охранников, адвокатов, теннисистов, студентов магистратуры, библиотекарей, музыкантов, фрилансеров и волонтеров.

Если верить заголовкам, выгорание — повсеместное явление. По утверждению одной команды исследователей, 28% всех работников страдают от выгорания, а среди врачей показатель достигает 44%. Другая команда сообщает о 71% среди студентов колледжей. Есть и откровенно неправдоподобные цифры. Согласно одному опросу, «77% респондентов испытывали выгорание на своей нынешней работе, причем больше половины из них — более одного раза». Согласно другому, 96% миллениалов страдают от выгорания.

Эти статьи часто преподносят выгорание как объективное состояние вроде острого фарингита. «Согласно недавнему отчету, целых 79% врачей первичного звена страдают от выгорания», — гласит один типичный заголовок. Точные процентные данные создают ложное впечатление, что между здоровыми и больными работниками есть четкое разграничение. Они утверждают, что на работе вы как лампочка: либо горите, либо перегораете — третьего не дано.

Однако если соотнести все эти статьи, получается более сложная и неоднозначная картина. Выгорание — это действительно распространенное явление, но цифры, которые приводятся в подтверждение этого, не сходятся. Не может быть, чтобы от выгорания страдали почти все миллениалы, но только четверть всех работников, ведь на момент проведения этих опросов миллениалы составляли более трети работающего населения.

Более глубокий анализ этих цифр показывает, что приводящие их исследователи руководствуются разными определениями выгорания. Немногие используют полный опросник Маслах.

Один метанализ показал, что в 156 исследованиях, использовавших опросник Маслах для оценки выгорания среди врачей, содержалось 47 разных определений выгорания и как минимум по 20 определений эмоционального истощения, злобы и снижения производительности. Неудивительно, что все эти исследования дали совершенно разные результаты.

Это все равно как если бы несколько людей собирались построить дом, но не могли прийти к согласию о том, как измерить доски — и все равно продолжали пилить.

Выгорание — довольно размытое понятие. Определение часто зависит от интересов конкретных людей. Студенты, преподаватели и администраторы используют это понятие, чтобы дать название своим ощущениям, выторговать меньше заданий на дом или больше времени на их выполнение и найти сотрудников, от которых можно безболезненно избавиться. Нет согласия насчет того, что именно считать выгоранием.

Громкие публикации не просто сообщают о распространенности этого состояния, но и намекают, что читатели тоже от него страдают. Когда вы узнаете, что огромное число похожих на вас людей выгорает, вам начинает казаться, что и вы выгорели.

Возникает парадоксальная ситуация, когда выгорание становится одновременно и нежелательным состоянием, и модным самодиагнозом.

В начале 2019 года журналистка и бывшая университетская работница Анна Хелен Питерсен опубликовала статью на BuzzFeed News, в которой назвала выгорание причиной неспособности миллениалов выполнить обыденные задачи, например, зарегистрироваться для голосования. По словам Питерсен, дело не в лени, а в постоянном давлении, долгам по студенческим кредитам и неопределенности на рынке труда, из-за которой миллениалы вынуждены работать до упаду. Питерсен утверждает, что выгорание для миллениалов — это «не временная проблема, а постоянное состояние».

Статья Питерсен произвела фурор, вероятно потому, что она дала название — а с ним и легитимность — состоянию, знакомому многим читателям. Она заявила, что речь идет о проблеме нашей культуры, а не о личном фиаско.

Но своей статьей Питерсен также возвышала тех, кто испытывал это состояние. Она оправдывала их неспособность полноценно функционировать, объясняя ее следствием тяжкого труда. По определению Питерсен, выгорание — это больше чем изможденность:

«Изможденность означает, что вы достигли точки, когда больше не можете работать; выгорание означает, что вы достигли этой точки, но заставляете себя работать дальше — днями, неделями и даже годами».

Согласно этому определению, выгорание — это не неспособность работать, а продолжение работы несмотря на отсутствие сил. Другими словами, выгоревший работник — это герой.

Были и критические отзывы на статью Питерсон. Поэтесса и преподавательница Тиана Кларк заявила: «Чернокожее население США постоянно живет с травмой — или, правильнее будет сказать, с выгоранием?»

Когда читаешь автобиографию Кларк, действительно складывается впечатление, что она тяжело трудилась, чтобы реализовать свои собственные амбиции и соответствовать ожиданиям других людей. Она пишет о том, как чувствовала себя изможденной в конце рабочего дня, как работала больше своих белых коллег. Она описывает ущерб, который работа причинила ее физическому и психическому здоровью: «Я скриплю зубами во сне, не могу заснуть, перестала заниматься спортом, страдаю от головных болей и синдрома поликистозных яичников, отменяю сеансы психотерапии, теряю контакт с друзьями».

Однако она все же не измождена до такой степени, чтобы не быть в состоянии работать. Она не озлоблена. И она уж точно не чувствует, что ее работа не приносит результата. Наоборот, она оправданно гордится своими профессиональными достижениями. Она чувствует себя уставшей, но все же работает. Более того, Кларк пишет в том же героическом тоне, что и Питерсен. Ее статья напоминает хорошее резюме. Она пишет о хронической усталости, но при этом гордится своей востребованностью.

Отсутствие единого определения выгорания заставляет усомниться в том, что оно вообще существует. В большинстве стран оно не имеет официального медицинского статуса. А в обществе, поощряющем неустанный труд, диагноз, говорящий о вашем трудолюбии, может быть престижным.

Сомнения в существовании выгорания появились вскоре после исследований Маслах, которые она проводила в 1970-х годах. В статье под названием «Почти всеобщее выгорание» (1981) колумнист журнала «Тайм» Ленс Морроу назвал выгорание одним из проявлений поверхностного нарциссизма, свойственного эпохе. Морроу видел в повсеместных жалобах на выгорание ослабление национального характера.

Психиатр Ричард Фридман выразил аналогичное мнение в 2019 году в своей статье для «Нью-Йорк таймс», написанной в ответ на решение ВОЗ классифицировать выгорание как «профессиональное явление», а не как медицинскую проблему. Фридман раскритиковал слишком неопределенные тесты, использующиеся в компаниях с целью выявить людей, «подверженных риску выгорания». «Если почти каждый страдает от выгорания, это значит, что никто не страдает от выгорания, и понятие теряет смысл», — писал он. По мнению Фридмана, многие работники путают выгорание с обыкновенным стрессом.

Однако утверждение Фридмана наталкивает скорее на противоположный вывод.

Если проблема в том, что у людей слишком часто диагностируется выгорание, а причина этой проблемы в отсутствии четких критериев для постановки диагноза, то решение кроется в установлении критериев — другими словами, в медикализации проблемы. Наличие критериев постановки диагноза несомненно помогло бы исключить выгорание у многих людей, но оно также помогло бы выявить его у тех, кто не осознает пагубного влияния переработок на их состояние.

Развернутое определение выгорания также позволило бы комментаторам диагностировать его у целых популяций, а затем предлагать в качестве лечения произвольную социальную или политическую программу. Так выгорание стало бы заболеванием общества.

Является ли выгорание следствием расизма, патриархата или капитализма? Является ли утверждение о том, что целые группы — матери, женщины в целом, афроамериканцы, подчиненные, миллениалы — страдают от выгорания, свидетельством дискриминации данной группы? Является ли выгорание корректным термином для обозначения исторической несправедливости? Можно ли использовать выгорание для описания последствий маргинализации отдельного человека? Если да, то как объяснить тот факт, что врачи и преподаватели, которые не принадлежат к маргинализованным группам, часто страдают от выгорания?

Мое личное отношение к выгоранию неоднозначное. Я убежден, что выгорание существует и что я испытал его на себе. Но я также разделяю мнение скептиков о том, что мы слишком спешим диагностировать его у самих себя.

Когда я читаю об очередном новом явлении вроде выгорания подружки невесты или выгорания от просмотра телевидения, то чувствую, что понятие утратило смысл. Если выгорание повсюду, значит его не существует.

Первым шагом в борьбе с выгоранием должна быть выработка четкого, подкрепленного исследованиями определения. Предположим, что оно у нас есть. Что должен предпринять, например, колледж, если он хочет бороться с выгоранием своих работников?

Иногда я представляю себе, как этот гипотетический колледж созывает всеобщее совещание, в ходе которого все присутствующие признаются, что отчасти виноваты в проблеме, так как все это время молчали и тяжело трудились ради достижения недостижимого идеала.

Я хочу верить, что организации могут выработать новые методы работы. Как только сотрудники признаются, что все вместе виноваты в сложившейся ситуации, они поймут, что хотя они и чувствуют себя бессильными, они и есть организация — а следовательно, могут многое изменить.