Эксперимент: как я прожил неделю в изоляции без всякого общения и соцсетей

«Специально для тебя я придумала текст-эксперимент», — сказала Настя Травкина и предложила неделю жить в изоляции, ни с кем не разговаривать и не сидеть в соцсетях. Это были базовые условия, остальные — на мое усмотрение. В общем, редакция отыскала единственного человека, для которого эта задача более-менее достижима.

«Наконец-то у меня есть легальный повод послать весь мир на*** [подальше]», — подумал я и через пару дней включил авиарежим в своем телефоне, предварительно затарившись продуктами в «Ашане».

1-й день: в ловушке

В первый день я выбрал лучший худший (или худший лучший) способ провести время в одиночестве: посмотрел подряд два старых фильма Ларса фон Триера. В результате мне стало так хреново, что захотелось закурить. А я, если что, не курю.

Паршиво мне было и от того, что не с кем было обсудить свое «хреново». За неимением других опций я просто растекся по полу в позе трупа.

Человек — животное социальное, и, чтобы справиться с тревогой и ее последствиями, ему нужны другие. Гормон окситоцин, который вырабатывается при взаимодействии с другими людьми, помогает снять воспаления, которые появляются в сердечно-сосудистой системе из-за стресса. Поэтому для одиноких людей волнения особенно опасны. Хроническое одиночество увеличивает вероятность инсульта (и смерти вообще на 26 %). Влияние социальной изоляции на смертность не меньше, чем от курения или клинического ожирения.

Так или иначе, я решил отказаться от просмотра фильмов в одиночестве. И не только из-за болезненной рефлексии, которую они вызывают. Вместе с кино под мой запрет попал любой медиаконтент, музыка, книги. Потребление всего этого помогает спрятаться от «пустоты», которую чувствует человек, оказавшись с собой наедине. А именно в «пустоте» — весь смысл. Ее мы и исследуем.

Еще я решил на время эксперимента не пользоваться зеркалами. Восприятие собственной внешности всегда происходит через призму социального и вызывает много сомнительных мыслей и действий. Не хватало мне всю неделю изоляции потратить на домашние бьюти-процедуры.

Практически всё, что оставалось делать, — это сидеть или лежать. Я чувствовал себя в ловушке.

2-й день: борьба с привычкой

Принять решение не заходить в соцсети и мессенджеры — еще не значит выполнить его. Наши привычки работают автоматически и могут вообще не осознаваться. Утром мой сонный мозг автоматически потянулся к компьютеру и стал открывать всё, что он обычно открывает.

Стоп. Ответить на какие-либо сообщения я не успел — уже хорошо. Осознание своих действий включилось до того, как я успел вступить с внешним миром в контакт, влепить лайк кому-нибудь.

Понимая, что человек слабее своих привычек, я решил действовать решительно. И установил специальные программы, которые блокируют доступ к определенным сайтам (и/или интернету вообще). Действие этих приложений отменить невозможно. Самые популярные — Cold Turkey Blocker и Freedom, они платные, но в обоих есть триальные версии.

Теперь, когда я неосознанно пытался открыть какой-то сайт — скажем, фейсбук — экран лишь на секунду озарялся знакомым синим цветом — но через мгновение срабатывала «заглушка». Вместо аватарок друзей я видел серый экран с мотивирующей на осознанность цитатой какого-нибудь мудреца типа Лао-цзы.

А чтобы неосторожно не согрешить через свой телефон, я снес с него все приложения социальных сетей и мессенджеры.

«Если друзья заметят, что я неделю не смотрю их сторис, не обидятся ли они?» — сверкнула мысль напоследок.

3-й день: тревога

Тревога нарастала. В изоляции все звуки и помехи, проникающие ко мне из внешнего мира, становились как бы звенящими.

Обрывки разговоров, проникающие через окно. Топот ног на лестничной клетке. Или вот дворник шумит — снег во дворе убирает.

Всё это сводило меня с ума, и источникам этих звуков я желал просто сдохнуть.

Быть может, всё дело в зашкаливающих гормонах стресса — адреналине и кортизоле — они заставляют нас ярче реагировать на раздражители. Отчасти таким образом организм пытается нам сказать: что-то не в порядке. Эволюция не «настраивала» нас на жизнь в одиночестве: человек всегда выживал благодаря взаимодействию с другими. И быть в крайней обособленности от остальных — значит оказаться в опасности.

К счастью, у меня были беруши, и я стал проводить в них большую часть времени. Но главного это не поменяло. Изоляция странно действует на психику: сам факт существования других людей начинает раздражать. Они кажутся тебе лишними — да и ты сам себе таким тоже кажешься. И несмотря на весь внутренний дискомфорт, чем больше находишься в одиночестве, тем меньше хочется из него выходить.

Если изоляция становится хронической, это сильно влияет на психику. Страдают когнитивные способности. Увеличивается риск развития деменции. Одиночки больше других склонны к алкоголизму и расстройствам личности. И конечно же, они слишком часто живут в депрессии.

Флешбэк

Для любого человека — даже с опытом длительной изоляции в прошлом — новый подобный эпизод всегда становится нелегким. Каждый раз ты сталкиваешься с тревогой и что еще хуже — с самим собой.

У меня «практики» одиночества было слишком много. В том числе поэтому я и согласился на этот эксперимент: чтобы перепрожить и отрефлексировать свой болезненный опыт социальной изоляции.

Когда я был совсем юн, то два года прожил почти как хикикомори. Это в первую очередь японский феномен: коротко говоря, он означает людей, которые практически полностью изолируют себя от социума и на протяжении долгих месяцев и даже лет не покидают свой дом или комнату. В Японии хикикомори чаще всего становятся подростки. Обычно у них нет работы и какого-либо дохода, они живут в одной квартире с родителями, которые регулярно оставляют еду у входа в их комнату.

Я жил один. И мне приходилось работать на фрилансе. Дом я покидал с одной-единственной целью: чтобы купить еды — раз в две недели и только по ночам. Я вызывал такси и ехал закупаться продуктами в ближайший гипермаркет. Почему ночью? Конечно, потому что в это время там почти не было людей. Но и те единицы, которых я встречал, вызывали у меня дикий страх.

В основе подобного феномена часто лежит социофобия (страх социума, не путать с социопатией) и аутичность. Тогда я жил в провинции и чувствовал себя слишком отдельным от дикого и ксенофобского местного общества, в которое никак не мог интегрироваться. И я привык его бояться: внешний мир для меня часто был источником насилия, в том числе и физического. Так что со временем мой мозг стал по умолчанию воспринимать каждого человека как потенциальную угрозу.

Я жил как будто за стеклом. Казалось, что я могу видеть внешний мир более отчетливо, чем он видит себя сам. Но в то же время я не мог с ним соприкоснуться — и с каждым днем это становилось всё маловероятнее. Социофобия устроена так, что со временем ты склонен всё больше и больше оценивать социум негативно.

Нужно понимать, что настолько одинокие люди не выбирали подобный стиль жизни. Изоляция для них — это защитный механизм перед миром.

Я чувствовал себя безнадежно и даже смирился с тем, что проведу так всю жизнь. Но однажды что-то произошло — и я решил делать то, чего я боюсь больше всего. Начинал я с малых шагов: например, начал ездить в магазин днем. С тех пор многое поменялось.

4-й день: разговор с самим собой

Это был день рождения моего лучшего друга. У меня по этому поводу странные ощущения: во-первых, этот друг вообще есть, что само по себе достижение. Во-вторых, он даже не единственный. По условиям эксперимента поздравить его по-человечески я не мог. Что ж, молча послал ему денежный перевод.

Я стал много разговаривать с собой вслух. Периодически со мной такое случалось и раньше, но сейчас определенно интенсифицировалось. В отсутствие собеседников и возможности поделиться с кем-то переживаниями я стал делать это с самим собой.

Люди, вообще-то, разговаривают с собой постоянно — но только невербально. Так что разговоры вслух — это некоторое «расширение» нашего обычного поведения. Многих оно почему-то пугает, люди ассоциируют эту особенность с серьезным психическим нездоровьем. Но в большинстве случаев это совершенно здоровая ситуация, специалисты говорят о положительном эффекте разговоров с самим собой: они повышают самоконтроль, память, концентрацию и уверенность.

В достаточно известных экспериментах Дональда Хебба люди подвергались социальной и сенсорной депривации. Предполагалось, что волонтеры должны неделями жить в одиночестве в специальных звукоизолированных комнатах, но это оказалось нереально: уже через несколько часов люди начинали чувствовать тревогу. Чтобы успокоиться и не скучать, они прерывали тишину в том числе разговорами с самими собой.

Такой разговор помогает остановить внутреннюю бурю, замедлить мышление и обрести над ним контроль. В тишине мозг генерирует идеи со скоростью света, внутренние диалоги множатся, мозг становится похож на телевизор, в котором все кабельные каналы работают одновременно. Когда человек проговаривает один внутренний диалог вслух, он тем самым выключает множество остальных, которые происходили сами собой. В результате тревога идет на спад.

В этот день зафиксирован приятный бонус: в отсутствие постоянных переписок и потребления медиаконтента мой режим сна почти нормализовался. До этого я ложился под утро.

5-й день: облегчение

И всё же предыдущие опыты изоляции дают мне определенную устойчивость. Мозг успокоился, внимание заработало иначе: немного по-дзенски. Я начал замечать движения воды в потревоженном икеевском стакане, стал слушать, как шуршат простыни под моим телом. В общем, обостренное восприятие приносило удовольствие вместо раздражения.

Из относительных проблем: стало неинтересно жрать. Всё же еда — не только базовая необходимость, но и культура. А она подразумевает социальность. Готовить для самого себя мне попросту лень и скучно, хотя для других — всегда пожалуйста. Поэтому во время эксперимента я чаще всего обходился вареным рисом. Здоровым питанием это не назовешь, но зато в этом есть определенный отдых. Больше не нужно тратить кучу мыслей на еду.

Отвыкание от социальных сетей приносило облегчение.

Каждый день мы тратим энергию на поддержание псевдоидентичности в сети и представляем себя если не с более выгодной стороны, то как минимум не с той, которая существует в действительности. Потому что мы с ней и сами-то толком не знакомы: каждый видит себя, как хочет.

Кроме того, современный человек боится упустить какую-то якобы важную новость или сторис бывших — а в результате упускает по-настоящему драгоценный опыт тишины и недостаточности. Не говоря уже о том, что этот синдром (FOMO, fear of missing out) может привести к депрессии.

Экономика соцсетей работает через постоянное обещание награды — в виде новых лайков, например — и тем самым освобождает нейромедиатор дофамин. Он заставляет нас пытаться получить желаемое. Мы ждем новых стимулов, чтобы получить новое подкрепление дофамином, — и попадаем в ловушку, потому что этот цикл никогда не заканчивается удовлетворением. Даже получив желаемое, мы снова и снова хотим пережить это еще раз.

Возможно, Стив Джобс и Билл Гейтс не просто так запрещали своим детям пользоваться электронными устройствами.

6-й день: освобождение

Как будто чувствовал избыток самого себя — в хорошем смысле. Поэтому возникло желание выразить себя в живописи — и что важно, занимался я этим голым. А через некоторое время избавился и от посредника в виде кистей и писал руками.

В этом было что-то освобождающее, детское и психотерапевтическое. Между мной и поверхностью для краски не было ничего лишнего. Вероятно, это было не искусство, но арт-терапия.

Похоже на метод автоматического письма, при котором ты берешь ручку и пишешь что-то очень быстро, не успевая осознавать выходящие слова. Делать это нужно без самоцензуры и самоконтроля — таким образом происходит освобождение и обработка подсознательного материала, который был заблокирован. Это спорные концепции с точки зрения науки, но я и правда чувствовал себя освобожденным. Думаю, я находился в состоянии транса.

7-й день: одиночество как инструмент

В массовой культуре есть стереотип: жизнь творческого человека должна быть очень социальной и злачной. Художник должен ходить в клубы, нюхать, совершать какие-то выходки, посещать все подряд мероприятия и заниматься промискуитетом.

С одиночеством, спокойствием и самодисциплиной творческая жизнь почему-то не ассоциируется. Но если посмотреть правде в глаза, становится заметна разница между творческой деятельностью и «творческим» лайфстайлом.

Замечу, что одиночество, желание изоляции часто интерпретируют как побег от социальной жизни. Но куда справедливее сказать, что это подобный лайфстайл — побег от одиночества, а значит, возможности делать что-то крутое.

Когда вся жизнь — шумный праздник, невозможно нащупать в себе что-то потаенное — внутренних демонов, которые и помогут сотворить по-настоящему острое.

Сознательная изоляция — конечно, болезненный процесс. Ты становишься бесконечно более восприимчивым, на тебя постоянно «накатывает». Задача смелого человека — заставлять себя вновь и вновь смотреть в эту темноту. Лицом встречать всё, что скрыто, включая старые травмы, жалкие детские комплексы, собственную никчемность.

Таким образом одиночество показывает нам действительность, которая иначе недоступна. Вирджиния Вулф писала об одиночестве в своем дневнике:

«Если бы я смогла поймать это чувство: чувство пения действительного мира, когда некто влеком одиночеством и молчанием прочь из обитаемого мира».

В этот одинокий день я даже жалел, что он последний, и ловил уходящую возможность: писал разные волнующие меня тексты наперед.

Потому что уже завтра я пойду на вечеринку — я кое-кому обещал — и буду жить «творческим» лайфстайлом, а не творческой деятельностью. И бояться одиночества.

Бояться одиночества принято — это приобретенный рефлекс. Но, кажется, даже само это слово демонизировано. А ведь за ним могут скрываться совсем разные процессы.

Есть большая разница между одиночеством-побегом (от чего-то), вынужденным одиночеством (когда старики приходят в супермаркет лишь из-за шанса завести разговор с незнакомцем) и одиночеством-инструментом — состоянием, необходимым для достижения созидательных целей.