История как вешалка для писателей: в чем популярность исторических сеттингов

Шамиль Идиатуллин («Город Брежнев», «Бывшая Ленина»), один из самых медийных современных писателей России, часто говорит, что цикл Бориса Акунина [признан иностранным агентом, а также включен в перечень террористов и экстремистов — прим. ред.] «Фандорин» в начале нулевых вернул российской аудитории любовь к чтению. И вот, двадцать с хвостом лет спустя, все пришло к тому, что проза в исторических декорация правит бал. Венеция XVII века («Ртутные сердца») и древний Вавилон («Вербы Вавилона»), альтернативный имперский Петербург с магическим допущением (цикл о графе Аверине) и викторианская Англия с магией фейри («Черная невеста») — разнообразие огромно, как список тем диссертаций на кафедре мировой истории. Но можно ли называть все эти книги истинно исторической прозой? Или нужно оговориться? И откуда вдруг у читателей такой интерес к минувшим эпохам?

В голову сразу лезут растиражированные слова Александра Дюма, которого часто обвиняют в исторических неточностях его «Мушкетеров»: «История — это гвоздь, на который я вешаю свою картину». Прошло почти двести лет, а ничего не изменилось. В редакционном чате при обсуждении этого материала возник почему-то не гвоздь, а вешалка — и эта метафора кажется куда более интересной. Давайте ее и придерживаться.

Ведь цитата Дюма — всего лишь вешалка, на которую мы повесили этот материал.

Никакого антиквариата, только IKEA

Перво-наперво нужно провести черту между историческими романами и романами в историческом сеттинге. Вот тут-то вешалка нам и пригодится! Авторов исторического романа в привычном смысле слова в России сейчас по пальцем пересчитать: из громких фамилий это, определенно, Леонид Юзефович и Алексей Иванов. Но большинство текстов, особенно самых популярных у широкого читателя — проза именно что в историческом сеттинге. Это не делает ее хуже. У нее просто другие задачи.

Для автора романа в сеттинге определенной эпохи достаточно вешалки из IKEA, на которую он повесит камзол XIX века, в то время как автор исторического романа скрупулезно будет реконструировать ту самую, настоящую, старую-старую вешалку. Это его главная задача. Понять, как вешалка выглядела, что значила, в каких домах была и как повлияла на политический ландшафт мира.

Задача исторического романа близка любой диссертации — исследовать эпоху, о которой пишет автор, только сделать это художественными инструментами. Показать ее переломные моменты через судьбы людей — и властных, и маленьких. Автор же романа в историческом сеттинге — не важно, есть ли внутри фантастические или альтернативные допущения, — просто использует красивые и проработанные декорации для разговора либо о современности, либо об универсальных проблемах. Такая книга — почти всегда глобальная метафора. Потому и герои порой могут действовать несколько вне исторического контекста, думать образами современности — и это норма. Пелевинские жители древнего Рима из «Непобедимого солнца» порой мыслят категориями современной психологии, равно как и персонажи, допустим, исторических детективов Юлии Яковлевой позволяют себе жить не «по чести», как было принято, а по правилам XXI века. Вот что о популярности подобных книг говорит Мария Воробьи, автор романов «На червленном поле» и «Вербы Вавилона»:

«Две темы волнуют меня больше всего: время и память. Течение времени неравномерно, какие-то процессы могут длиться веками, а потом выстрелить за несколько лет, накопив критическую массу энергии и противоречий. Память изменчива и непостоянна: воспоминания превращаются в выдумку, в миф — и забываются. Так, на месте реальных событий возникает их сказочный двойник.

Мне кажется, исторические романы дают читателям дополнительный слой смысла: это было или могло быть, и это пробирает сильнее выдумки».

Так откуда у этих книг такая популярность? Все дело в двух важных составляющих — представим, что это материалы, из которых сделана столь привлекательная вешалка.

Эстетика и ностальгия.

Платья как в «Бриджертонах»

Одно из главных удовольствий во время чтения романа в историческом сеттинге — эстетическое. Его, к слову, обычно равно получают и читатели, и авторы. И речь не только о расписанных в деталях платьях, каретах, предметах быта, но и о воссозданной стилистике выбранной эпохи: и на уровне диалогов, и на уровне повествования, и даже на уровне жанра. Роман об Австрии XIX века и Герарде ван Свиттене, прототипе знаменитого охотника на вампиров ван Хельсинга, в пору написать в эпистолярном жанре (речь о конкретном романе — «Отравленные земли»). Необходим эффект погружения, ради которого мы смотрим и множество исторических сериалов — где зачастую декорации и костюмы тоже созданы с поправкой на «художественную реальность» и идут вразрез с некоторыми историческими фактами. В другом материале мы уже рассуждали, что современная литература — это эмоциональная бомба. А эстетика — даже эстетика отталкивающая, например, мрачного и грязного средневекового города, — отлично регулирует уровень дофамина во время чтения.

Екатерина Звонцова, литературный редактор, преподаватель и автор бестселлеров (в том числе упомянутых выше «Отравленных земель»), так говорит об эстетике в историческом антураже:

«Людям всегда интересно про людей, так что исторические сеттинги — еще один наш способ подглядывать и любопытствовать, из машины времени. Мы ярко видим, как жившие до нас одевались, веселились, воевали, лечились — и эти детали часто нас удивляют. Мы ужасаемся приему ртути для иммунитета, хихикаем над громадными париками, возмущаемся, что кто-то не взял на месте преступления отпечатки пальцев… А другие вещи — как люди прошлого любили и печалились, мечтали и страдали синдромом самозванца, заводили друзей, тревожились — кажутся нам очень знакомыми, а потому поддерживающими. Даже то, как Сальери и Бетховен после сложного концерта снимают стресс пирожными, напоминает нам о важном. Они заслужили вкусняшку? И мы тоже!»

Здесь можно возразить: разве мало эстетики в современности? Достаточно открыть условный Pinterest, где пропадать можно часами. Зачем же нам тогда эстетика эпох ушедших, да еще и с таким хронологическим разбросом — от античного мира до начала XX века? Здесь-то самое время перейти ко второму материалу вешалки, которой снабдил нас Александр Дюма. К ностальгии.

Назад в прошлое

Если перерыть определенное количество научных статей на Киберленинке, пересказывать которые ради сохранения душевного равновесия здесь не стоит, то окажется, что ностальгия — куда более широкое понятие, чем мы привыкли. Это не только «верните мне мой 2007», но и «верните мне 1807». Ностальгия, пишут исследователи, становится основой современной популярной культуры: потому, допустим, многие проекты или интернет-шоу визуально стилизованы под 90-е (как пример — шоу «Видеосалон базука» от 2×2). И получается, что ностальгировать можно не только по времени, в котором жил, а по некой растиражированной в медиа эпохе с ее ключевыми атрибутами. Мы влюбляемся в некий образ, иногда приукрашивающий правду. Это чувство наверняка знакомо многим реконструкторам, любящим погружаться в интересующий их исторический период. Целиком и полностью.

Книги в исторических сеттингах становятся популярны ровно по той же причине — они вызывают ностальгию по определенным историческим эпохам. Любители древнего Египта читают «Смерть придет на легких крыльях» Анны Сешт и оказываются на берегу Нила, который им уже почти как родной; фанаты наполеоновских войн берут «Войну и потусторонний мир» Дарьи Раскиной; а все, кому близка древняя Япония, наслаждаются «Полусолнцем» Кристины Робер.

Это буквально машина времени под рукой. И пользоваться им куда проще, чем Делорианом или ТАРДИС.

Так что вешалка получается какой-то волшебной. И истории обычно на них висят необычные. Как там у Есенина? «Большое видится на расстоянии» — для этого-то и нужный книги в историческом сеттинге. Чтобы отойти от дня сегодняшнего и посмотреть на него издалека, найдя аналогии и закономерности в иной эпохе. И понять, что человек, кем бы он ни был, сражается с одними и теми жи страстями что в античности, что во Франции XIX века, что в современности.