Потомок солнечной богини, отец и моральный авторитет нации. Как государство и интеллектуалы довоенной Японии утверждали власть императора

Трансформация образа императора (тэнно) в истории Японии происходила волнообразно и во многом зависела от обстоятельств и вызовов — как во внутренней, так и во внешней политике, — с которыми на разных этапах своего развития сталкивалась Страна восходящего солнца. Показательна в этом плане вторая половина XIX века, запомнившаяся прежде всего усиленной модернизацией и вестернизацией Японии, некогда разрозненного, поделенного на сотни княжеств в эпоху Эдо (1603–1867), но теперь единого государства.

События Мэйдзи исин 1867–1868 годов, известные как «реставрация Мэйдзи», в рамках которых произошло падение режима сёгуната Токугава, стоявшего во главе Японии более 250 лет, привели к возврату прямого императорского правления. До этого, начиная с 1192 года и вплоть до реставрации Мэйдзи, существовала система двоевластия, при которой положение императора было низведено до статуса номинального правителя, а верховная власть была сосредоточена в руках военного сословия во главе с сёгуном.

Указ, изданный 3 января 1868 года от имени 15-летнего правителя Муцухито (1852–1912), будущего императора Мэйдзи, и названный «Великим распоряжением о восстановлении августейшего правления», в этом смысле знаменовал собой новый этап в японской истории: в стране не только упразднялся институт бакуфу, но и было положено начало кардинальным преобразованиям, навсегда изменившим облик Японии.

«Да здравствует Император, долой варваров!»

Нарождающийся внутриполитический кризис власти в позднетокугавской Японии, внешнеполитические неудачи, с которыми всё чаще сталкивалось правительство сёгуната, — всё это способствовало реактуализации фигуры монарха в преддверии реставрации Мэйдзи. Появление европейцев и американцев, заключение навязанных западными державами неравноправных торговых договоров в конечном итоге привели к росту оппозиционных настроений и стремлению отдельных политических кругов Японии свергнуть клан Токугава, утративший всякий авторитет и надежду на реформирование страны в связи с угрозой ее возможной колонизации.

На этом фоне идея об «изгнании варваров» (дзёи), прозвучавшая еще в 1820-х годах и дополненная девизом «почитания императора» (сонно), послужила идеологическим основанием для развязывания гражданской войны, в ходе которой силами коалиции из числа воинов юго-западных княжеств — Сацума, Тёсю и Тоса — был ликвидирован сёгунат и произошла смена власти в пользу императора.

По сути, движение «Сонно Дзёи» использовало лозунг «изгнание варваров» не для «изгнания» европейцев и американцев с территории Японских островов, а для «изгнания» самого сёгуна из Эдосского дворца и водворения на его место императора.

Потомок солнечной богини и отец семейства

С приходом к власти националистически настроенных архитекторов новой Японии в стране развернулась мощная идеологическая кампания, направленная на возвеличивание императорского престола и поддержание престижа власти монарха в глазах всего населения. При этом активным пропагандистским движениям второй половины XIX века предшествовала деятельность интеллектуальных одиночек и течений XVIII — первой половины XIX веков, на наследие которых во многом опирались мэйдзийские реформаторы в области культурного и религиозного преобразования Японии.

Одними из тех, кто заявляли о необходимости восстановления императорской власти и выступали за смену существующего политического режима в этот период, были представители кокугаку, или так называемой школы национальных наук, и Митогаку — школы Мито. Мыслители этих двух направлений отстаивали в своих учениях тезис о божественной природе императорского рода и, основываясь на раннесредневековых письменных памятниках — «Кодзики» (712) и «Нихон сёки» (720), реконструировали образ императора как прямого потомка богини солнца Аматэрасу.

Крупный ученый школы национальных наук Мотоори Норинага (1730–1801), в частности, писал, что «сегодняшний император — не кто иной, как потомок Солнечной богини», сердце которой, а это не должно было подлежать сомнению, воплотилось в сердцах императорских наследников. Кроме того, Мотоори, воспроизводя предания «Кодзики», настойчиво давал понять, что «так как сердце [императора] есть сердце Великой богини, то в любом деле он ничего не решал лично сам, а управлял [страной], руководствуясь делами Эры богов».

Ограничившись прочтением и интерпретацией древних мифов, согласно которым богами «Императорской страны» в действительности являлись предки управляющего Японией императора, интеллектуал заявлял о первостепенном значении Страны восходящего солнца и уповал на «избранность» японского народа, которому, в отличие от других, удалось сохранить верность традиции, выражавшейся в следовании пути богов ками.

Другой деятель эпохи и яркий представитель школы Мито, философ Аидзава Сэйсисай (1782–1863), в рамках своего учения сформулировал концепцию кокутай 国体, широко известную в японской интеллектуальной истории.

Центральной темой, вокруг которой выстраивалась концепция, являлось обоснование возвращения императору не только духовной, но и реальной политической власти. Важным элементом доктрины была идея мистической связи между правителем и народом: со времен эпохи Мэйдзи и вплоть до окончания Второй мировой войны она активно превозносилась в качестве прочного основания государства и «тела нации».

В русскоязычной исследовательской литературе перевод понятия «кокутай» выполнен в нескольких вариантах и представлен, с одной стороны, как «уникальная (японская) национальная сущность», а с другой — как «государственный организм». Несмотря на то, что уже на этом уровне возникают явные разногласия по поводу толкования концепции, кокутай, согласно исследовательнице Ольге Язовской, с уверенностью можно назвать политическим мифом. Главной его целью, по словам специалиста, было описание специфической национальной сущности японского народа, которая основывалась на власти династии божественных императоров и на миссии японцев указывать другим странам истинный путь исторического развития.

Уже в трактате «Синрон» (1825), опубликованном как реакция на появление европейских кораблей в японских территориальных водах, Аидзава выступил с призывом восстановить императора в политических, и не только, правах. Провозглашая защиту государства от «западных варваров», ученый считал, что именно императору, а не сёгуну, в отношении которого у него существовали некоторые сомнения, было под силу организовать «национальное единство», чтобы общим фронтом выступить против растущей угрозы извне.

Мыслитель в свойственной многим интеллектуалам тех лет манере активно превозносил божественный статус и «непрерывность в веках» императорской династии. Кроме того, сочетая синтоистские и конфуцианские идейные тенденции, он твердо отстаивал принцип лояльности и сыновней почтительности подданных по отношению к суверену.

Специфику этих отношений, в основе которых лежала верность императорскому трону, Аидзава объяснял с точки зрения привязанности между родителем и ребенком. В этом плане образ Японии всё очевиднее приобретал черты одной большой семьи, в которой функция императора была сопряжена с заботой и защитой всех остальных членов.

На практике, например, наиболее ярко это успело проявиться в период милитаристской Японии, когда у власти стояли военные. Идеология того времени вовсю позиционировала Японию как «единую и большую семью», во главе которой находился император, воплощавший в себе одновременно и фигуру отца, и фигуру матери.

«Он был жизнедавцем, — пишет японовед Александр Мещеряков, — без которого невозможно бытие любого другого японца. Этот император именовал своих подданных „младенцами“».

В «семейной» схеме, которую предлагала Япония 1930-х — первой половины 1940-х годов, японские подданные оставались «младенцами» практически до самой смерти, то есть существами зависимыми, лишенными самостоятельности и неполноценными, сообщает японовед. Такой конструкт давал «законные» права государству распоряжаться телами своих граждан — как при жизни, так и после смерти.

Глава империи и общенациональный символ

После реставрации Мэйдзи и с началом строительства национального государства в Японии идеи укрепления императорской власти и культа императора принимают массовый характер. Стремление закрепить за монархом образ отца и морального авторитета нации, явленного божества, который был главным жрецом и первосвященником синто, осуществлялось на разных уровнях и различными способами — от принятия первой в стране конституции до установления государственных символов и введения национальных праздников (ритуалов).

Основной закон Японии 1889 года, образцом для которого послужила прусская конституция 1850-го, определял императора как «лицо священное и неприкосновенное» и наделял его титулом главы империи. Всё это в значительной степени опиралось на «божественное происхождение» правителя и подкреплялось его принадлежностью к «непрерывной во веки веков династии», начало которой было положено мифическим императором Дзимму, взошедшим на престол в 660 году до н. э.

Даже если верховная власть в стране, согласно действовавшему законодательству, и принадлежала императору, в реальности основные рычаги влияния находились в руках узкой группы лиц по типу гэнро, неформального коллегиального института, куда входили наиболее приближенные к императору государственные деятели, и Тайного совета, совещательного органа при монархе. Костяк этих двух структур составляли, как правило, выходцы из бывших княжеств Сацума и Тёсю, находившихся в авангарде антисёгунского движения в XIX веке.

Абсолютным монархом Мэйдзи оставался только в глазах подданных, которым император от своего имени даровал новую конституцию. Именно это, а не то, что основной закон стал следствием общественных преобразований в Японии, всячески превозносилось государственной пропагандой.

«Его Императорское Величество предпринял этот шаг из высокого уважения, с которым он выполняет Свои дарованные Небом функции, и с целью создания постоянной системы правления в гармонии с ходом национального прогресса», — писал руководитель комиссии по разработке конституционного проекта, член и первый председатель Тайного совета Ито Хиробуми (1841–1909).

По словам политика, император сам определил конституцию и сделал ее основным законом, который в одинаковой мере должен был соблюдаться как им самим, так и его подданными. В императорской речи, приуроченной к обнародованию конституции в феврале 1889 года, сообщалось:

«Вступив в силу доблестей Наших предков на Трон по прямому наследованию, непрерывному в течение веков, желая споспешествовать благосостоянию и дать развитие нравственным и умственным способностям Наших возлюбленных подданных, каковые цели привлекали благосклонное внимание и ревностную бдительность Наших предков; надеясь поддерживать благоденствие Государства, в согласии с Нашим народом и с его поддержкою, Мы сим обнародываем <…> основной государственный закон, излагающий начала, коими Мы намерены руководствоваться в Нашем поведении, и указывающий, с чем Наши преемники и Наши подданные и их потомки должны всегда сообразоваться.

Права государственного верховенства Мы унаследовали от Наших предков и завещаем их Нашим потомкам; ни Мы, ни они не преминем в грядущем осуществлять их в согласии с постановлениями Конституции, ныне нами даруемой и жалуемой народу.

Мы объявляем ныне, что будем охранять и уважать неприкосновенность прав и благоденствие Нашего народа и обеспечим ему полное пользование ими в пределах постановлений настоящей Конституции и законов».

Учреждение общенациональных праздников — еще одна мера, при помощи которой поддерживался политический авторитет императора в массовом сознании японцев. Поскольку сама идея о национальных праздниках была заимствована у западных стран, единые для всего населения праздничные дни впервые были установлены в Японии в 1873 году и закреплены на законодательном уровне указом № 344.

Документ, получивший название «Об установлении выходных дней в дни ежегодных празднеств», был издан Дадзёкан — Палатой большого государственного совета — и опубликован 14 октября 1873 года.

Данный указ, пишет доцент Высшей школы экономики Степан Родин, стал «первой попыткой японского правительства, выполнявшего задачу построения государства-нации, установить общие для всех подданных памятные даты и через ежегодные празднования закрепить основы новой идеологии».

Всего же было введено восемь «памятных дат», позже — в 1878 году — добавились еще две. Фактически все они были связаны с историей императорского дома и имели синтоистскую специфику:

• 3 января — Праздник начала (Гэнсисай). Учрежден в честь схождения на землю Ниниги-но Микото, внука богини солнца Аматэрасу. С этого времени начинается вечное правление на земле потомков солнечной богини;
• 5 января — новогодний пир (Синнэн энкай). В этот день император принимал политическую элиту страны и иностранных посланников у себя во дворце;
• 30 января — День памяти императора Комэй (Комэй тэнно сай);
• 11 февраля — День основания империи (Кигэнсэцу);
• 3 апреля — День памяти императора Дзимму (Дзимму тэнно сай);
• 17 сентября — Праздник вкушения божествами нового урожая (Каннамэ сай);
• 3 ноября — день рождения императора Мэйдзи (Тэнтёсэцу);
• 23 ноября — Праздник вкушения нового урожая (Ниинамэ сай).

«Главной целью этих праздников было создание общенационального пространства и времени, в центре которых находится действующий император и его династия. Праздники служили регулярным напоминанием о том, что ритм жизни всякого японца, где бы он ни находился, задается именно учрежденным государством временем. Во время общенациональных празднеств незримое присутствие императора должны были ощутить все его подданные сразу», — объясняет Александр Мещеряков.

С момента утверждения памятные даты стали неотъемлемой частью образовательного процесса в Японии, направленного на патриотическое воспитание детей и формирование из них молодых подданных императора. С подачи отдельных политиков статус главных и обязательных праздников, которые должны были отмечаться во всех японских школах, впоследствии приобрели День основания империи (11 февраля) и день рождения императора (3 ноября).

После того как в 1891 году Министерством образования был издан специальный указ, церемониал празднования этих двух дат стал предусматривать обряд поклонения портретам императора и императрицы, произнесение речи с пожеланиями долгой жизни супругам, выступление директора школы, а также хоровое исполнение праздничной песни.

Кроме того, по случаю торжеств, организованных в дни национальных мероприятий, для служащих образовательных учреждений дополнительно устраивались специальные собрания, на которых зачитывались инструкции о «моральном воспитании» юных японцев. Типичным образцом такого инструктирования служит обращение министра внутренних дел Японии Хиранума Киитиро (1867–1952), выступившего перед школьными учителями в связи с празднованием 2601-й годовщины основания империи в 1941 году:

«Японское государственное устройство не имеет подобия в мире. Небеса отправили Ниниги-но Микото в Касихара, провинцию Ямато, с посланием о том, что их потомки должны править и управлять Японией вечно. Именно в этот счастливый день, ровно 2601 год назад, наш первый император Дзимму взошел на престол. В других странах династии основаны людьми. Иностранные короли, императоры и президенты поставлены у власти людьми, и лишь в Японии священный престол унаследован от божественных предков. Поэтому правление императорского дома — это продолжение деяний божественных предков. Династии, созданные людьми, могут рухнуть, но трон, воздвигнутый Небесами, неподвластен воле людей».

Главнокомандующий и моральный авторитет нации

Характерной чертой эпохи Мэйдзи также явилось издание императорских указов и рескриптов, которые первоначально хоть и не были связаны с решением конкретных политических задач, однако спустя время стали приобретать юридическую силу и регламентировать практически все стороны общественной жизни Японии, особенно в условиях строительства государства-нации и культа императора.

Притом что в период между 1868 и 1946 годами было опубликовано свыше 800, а в течение первого десятилетия Мэйдзи более 250 императорских указов, всего несколько из них включались в число классических текстов, которые подлежали всеобщему изучению и указаниям которых надлежало строго следовать, — Императорский рескрипт солдатам и матросам 1882 года и Императорский рескрипт об образовании 1890 года.

В рамках государственной идеологии оба документа регулировали отношения и иерархию между сувереном и подданными.

Императорский рескрипт солдатам и матросам («Гундзин тёкую»), над составлением которого работала небольшая группа, состоящая из интеллектуала-западника Ниси Аманэ (1829–1897), члена правительства Иноуэ Коваси (1844–1895), журналиста Фукути Гэнъитиро (1841–1906) и политика Ямагата Аритомо (1838–1922), по аналогии с Европой того времени определял императора в качестве главнокомандующего и военного лидера страны.

«Я являюсь главнокомандующим вами — военными, и поэтому Я надеюсь, что вы будете Моей лучшей опорой, и хочу, чтобы вы почитали Меня как своих родителей. Наша дружба должна быть особенно тесной», — гласило указание.

При этом обоснование права императора на занятие им столь высокого положения подкреплялось, с одной стороны, стремлением «восстановить» утраченные старые порядки, когда еще до захвата власти сёгунатом армией руководила императорская династия (на самом деле военная функция монарха была «изобретенной традицией» периода Мэйдзи), а с другой — ответственностью, которая была возложена на монарха священными предками по воле богини Аматэрасу:

«Я защищаю и контролирую страну в соответствии с милостью Неба, и смогу Я или нет воздать благодеяние нашим предкам, зависит от того, как вы будете выполнять ваши обязанности».

В данном рескрипте император изображался не как глава империи, а скорее как древний мудрый правитель, который разъяснял своим подданным необходимость усвоения моральных принципов ради пользы самих подданных, пишет доцент Санкт-Петербургского государственного университета Евгений Османов. Вплоть до 1945 года «Гундзин тёкую» считался «библией» японской армии: его текст обязаны были заучивать солдаты и высший командный состав.

Императорский рескрипт об образовании («Кёику тёкуго») превращал монарха в морального лидера и авторитета нации. Указ, определивший перечень добродетелей или, вернее сказать, правил поведения, которыми должны были руководствоваться подданные в своем служении императору и государству, требовал от них содействовать общественному благу и работать на интересы общества, повиноваться конституции и всем остальным законам империи, развивать патриотизм и мужество, быть преданными и верными, как мужья и жены, своим родным и друзьям, любить ближних, как самих себя.

Иными словами, нравственный идеал подданных определялся поведением в семье, репрезентацией себя в обществе, отношением к себе и государству.

Рескрипт об образовании, как и Императорский рескрипт солдатам и матросам, провозглашался в качестве важного морального императива, который ставился выше закона и должен был соблюдаться всеми членами японского общества со школьной скамьи. Дети заучивали текст рескрипта наизусть и в рамках образовательного процесса усваивали те нормы и ценности, которые государственная пропаганда преподносила как сугубо японские.

«Среди многочисленных законотворческих инициатив периода Мэйдзи „Рескрипт об образовании“ занимал по степени символической значимости почетное второе место, уступая разве что Конституции», — отмечает Степан Родин.

По мнению Александра Мещерякова, это был не просто рескрипт об образовании, а указ о воспитании, манифест о верноподданничестве и лояльности родителям и императору. В практическом плане целью такого указа являлось формирование личности, готовой в любой момент пожертвовать своей жизнью ради императора.

В этой ситуации показательны слова известного японского писателя, лауреата Нобелевской премии по литературе Оэ Кэндзабуро, который, описывая свои детские ощущения и представления об императоре, вспоминал:

«Даже ученики младших классов трепетали перед императором. Помню, как тряслись у меня колени, когда учитель спрашивал, что мы намерены делать, если его высочество прикажет нам умереть. Ошибусь — и конец, казалось мне.

— Что ты сделаешь, если император повелит тебе умереть?
— Умру. Сделаю харакири, — бледнея, отвечает мальчишка.
— Хорошо! Следующий! — выкликает учитель, поднимая с места нового ученика. — А ты, ты что сделаешь, если его высочество повелит тебе умереть? Говори!
— Умру! Совершу харакири!

Какое оно, лицо, изображенное на высочайшем портрете? Меня терзало острейшее любопытство, но я не смел поднять глаз. Если взгляну — ослепну.

Когда я болел, меня неизменно посещало одно и то же видение: по небу, птицей паря на белых крыльях, летит император. И я замирал от священного трепета».

«Служение трону всей нацией»

Одним из важных этапов и кульминацией в эволюции утверждения императора как главной сакрально-символической фигуры в системе государственной идеологии считается довоенный период Японии. С приходом к власти военных и занятием ими или их сподвижниками ключевых должностей, с усилением влияния милитаристского элемента во внутренней и внешней политике страны, равно как и с проведением радикально-реформаторских проектов националистическими и консервативными кругами, происходит инструментализация образа императора и его активное использование для оправдания многих действий и различных целей.

Император продолжал восприниматься как «центр государства» и потомок богини Аматэрасу. Риторика предвоенного времени во многом была завязана на повторении и усвоении идеи о том, что Японией правит «непрерывная в веках династия императоров по повелению основателя государства» и что страна представляет собой «одну большую национальную семью» с императорским домом во главе:

«Подданные, в духе почитания предков, верноподданно служат Императорскому дому, а император любит подданных как своих детей».

В этих условиях повиновение императору и беспрекословное следование его воле являлось оправданием для реализации Японией своей «исторической миссии» и основным кодексом поведения подданных. Намерение установить «новый порядок» в Восточной Азии, объявление «священной войны» на Тихом океане — всё это преподносилось как исполнение императорского долга.

В результате усиленного авторитарного переустройства в рамках так называемой новой политической структуры, инициированной в начале 1940-х годов премьер-министром Коноэ Фумимаро (1891–1945), внутриполитическая жизнь в Японии была подчинена строгим идеологическим принципам — «служение трону всей нацией для преодоления внутренних и внешних трудностей», «единение 100-миллионного народа с императором», «жить или умереть вместе». Для выполнения поставленных правительством задач в октябре 1940 года была учреждена Ассоциация помощи трону и позднее произведен роспуск всех политических партий в целях «создания наиболее эффективной системы» управления государством.

«Сегодня, в переломный момент мировой истории, нашей императорской стране, которая выступает за реализацию принципа распространения благожелательного правления Императора (Хакко итиу), суждено стать выдающимся моральным лидером мира. Для достижения этой цели мы, 100-миллионная нация, должны единодушно посвятить все наши силы Императору и создать национальную систему с единством духовных и материальных вещей. Эта Ассоциация, являясь собранием подданных Его Величества, будет способствовать взаимопомощи и взаимному ободрению и станет авангардом нашей нации. Мы всегда будем поддерживать отношения тесного сотрудничества с правительством и стремиться к тому, чтобы воля тех, кто наверху, передавалась тем, кто внизу, и чтобы желания тех, кто внизу, были известны тем, кто наверху. Таким образом, мы будем работать над созданием нации, высокоорганизованной для национальной обороны», — передавала слова Коноэ газета «Асахи Симбун».

«Ассоциация создана для того, чтобы солдаты, чиновники, народ и правительство объединились под единым императорским руководством в одно целое и шаг за шагом твердо выполняли великие задачи, поставленные перед страной», — заявлял министр юстиции Кадзами Акира (1886–1961) в интервью одной из японских газет.

О подобном сообщал и Коноэ, который отмечал, что «выполнение наших обязанностей, как подданных, в содействии императорскому правлению» подразумевало собой доказательство верности монарху днем и ночью.

Следствием такой политики стало появление важного идеологического манифеста — «Синмин-но мити», или «Путь подданных», — подготовленного Министерством образования и изданного в августе 1941 года. Данный документ, состоявший из трех глав, был рассчитан прежде всего на внутреннюю аудиторию Японии и объяснял, как должны вести себя подданные императора в условиях напряженной международной ситуации — усиливающегося противостояния между Японией и западными державами в лице США и Великобритании. Именно в этот исторический момент, как утверждала пропаганда, японская нация должна была понять «фундаментальный характер Империи» и осознать важность своей консолидации вокруг императора.

«Императорская семья — главный источник японской нации, и национальная и частная жизнь проистекает из этого источника. Путь подданных состоит в том, чтобы, пренебрегая собой, быть верными Императору и поддерживать Императорский трон, сосуществующий с Небом и Землей. <…> Какими бы разнообразными ни были структуры Империи в политике, экономике, культуре, военном деле и других областях, все они, в конце концов, объединяются под властью Императора, этого центра», — утверждалось в брошюре.

Помимо того что «великой обязанностью» японского народа провозглашалось самоотверженное служение императору и государству, от подданных также требовалось способствовать искоренению так называемых пороков европейской и американской мысли — индивидуализма, либерализма, утилитаризма и материализма, — глубоко проникших в различные слои национальной жизни Японии; укреплению национальной морали; возвращению «традиционного характера», привычек и обычаев, которые были завещаны божественными предками.

***

С эпохи Мэйдзи институт императорской власти стал важным политическим фактором в развитии современного японского государства. Представление, что только монарху было под силу организовать порядок и установить мир в стране, послужило отправной точкой в раскручивании культа императора в конце XIX — первой половине XX века. Защитник и отец нации, духовный и моральный лидер, глава империи и главный синтоистский жрец в общении со священными предками — с этими титулами и характеристиками император подошел к окончанию Второй мировой войны, после которой жизнь и судьба правителя уже не зависели исключительно от милости Неба и воли божеств.