Журналы Крылова, 30 лет редакторства Некрасова и Горький на Соловках: как классики русской литературы занимались журналистикой

17-летний журналист

Все знают доброго дедушку Крылова, который через басни рассказывал подрастающему поколению о разумном, добром, вечном. «У сильного всегда бессильный виноват», «когда в товарищах согласья нет, на лад их дело не пойдет», «уж сколько раз твердили миру, что лесть гнусна, вредна» и вот это вот всё.

Портрет хороший — как раз для начальной школы, где обычно творчество Крылова и остается, — но неполный. Например, Иван Андреевич активно занимался журналистикой. Начал с публикаций в чужих изданиях, потом дорос до собственных. Спойлер: опыт вышел не слишком удачный, зато поучительный.

Добрым дедушкой Крылов тогда еще не был. Его и мужчиной назвать сложновато: родился в 1769 году, с петербургским еженедельником «Лекарство от скуки и забот» начал сотрудничать в 1786-м. Вот и считайте.

Надолго он в журнале, впрочем, не задержался. Судя по работам исследователей отечественной журналистики того периода, публикаций было мало, до наших дней и вовсе дошла одна — эпиграмма из шестнадцати строк. Начинается так: «Ты здравым хвалишься умом везде бесстыдно, но здравого ума в делах твоих не видно». Имя Крылова под ней целиком не напечатали, ограничились «И. Кр.».

Чуть дольше — около двух лет — Крылов писал для «Утренних часов», другого петербургского издания. Благодаря журналу у публики (правда, не слишком широкой, подписчиков было чуть больше ста) появилась возможность ознакомиться с ранними баснями Крылова. Сам автор, кажется, их не слишком высоко ценил: в прижизненные сборники большая часть не попала.

А дальше начинается любимая часть всех студентов. Любимая — потому что билет к экзамену готовить нетрудно: учебников и статей по теме море, сами тексты (и краткие содержания, конечно) легко найти в интернете. Итак, в 1789 году 20-летний Иван Андреевич начал издавать «Почту духов».

Сейчас, слыша слово «журнал», мы представляем необычную верстку, обилие картинок, много воздуха на странице, яркие краски. Журнал Крылова был толстенькой книжечкой с ладонь величиной. Бумага желтая. На титульном листе написано: «Ученая, нравственная и критическая переписка арабского философа Маликульмулька с водяными, воздушными и подземными духами». Рубрик нет.

Все знают, что духи — очень наивные ребята. Шастают невидимыми, всюду лезут, наблюдают за людьми. Потом задают Маликульмульку вопросы. Например, такой:

«Придворный, который гнусным своим ласкательством угождает страстям своего государя, который, не внемля стенанию народа, без всякой жалости заставляет его претерпевать жесточайшую бедность и который не дерзает представить государю о их жалостном состоянии, страшась прийти за то в немилость, может ли назваться честным человеком?»

Надо сказать, для сатирического журнала Крылов выбрал не самое подходящее время. Екатерина II как раз перешла от полемики и увещевания к открытой борьбе с крамолой — в том числе в печати. «Почта духов» продержалась восемь месяцев, с января по август. Закрытие принято связывать в основном с экономическими причинами: 80 подписчиков вряд ли приносили достаточно денег, чтоб поддерживать издание на плаву.

Но, думаю, свою роль сыграло и то, что Крылов подверг довольно злой критике любовные похождения Екатерины II, переписку Екатерины II с французскими философами-просветителями, фаворитизм Екатерины II и взгляд на сатиру Екатерины II.

Переиздание «Почты духов», датированное 1802 годом, на аукционе продали за 1 250 000 рублей.

Два года после закрытия журнала Крылов сидел тихо. Потом скооперировался с актером Дмитриевским, литератором Клушиным и Петром Плавильщиковым, который совмещал обе роли, и создал журнал «Зритель». Победа: удалось привлечь целых 169 подписчиков.

Главная проблема журнала заключалась в том, что от антидворянского направления Крылов с товарищами не отказались, разве что несколько смягчили тон. Для примера приведу цитату из крыловской «Похвальной речи в память моему дедушке, говоренной его другом в присутствии его приятелей за чашею пуншу» (да, он обожал километровые названия).

«…он показал нам, как должно проживать в неделю благородному человеку то, что две тысячи подвластных ему простолюдинов выработают в год; он знаменитые подавал примеры, как эти две тысячи человек можно пересечь в год раза два-три с пользою; он имел дарование обедать в своих деревнях пышно и роскошно, когда казалось, что в них наблюдался величайший пост, и таким искусством делал гостям своим приятные нечаянности».

«Зритель» продержался с февраля по декабрь 1792 года. Закрыли его по личному приказу императрицы.

«Бог троицу любит», — решил Крылов. И в компании Клушина (Дмитриевский и Плавильщиков сочли, что хватит с них экстрима и обысков в типографии) открыл «Санкт-Петербургский Меркурий». Этот журнал был посвящен в основном литературе. Ясное дело, без сатирических статей Крылов жить не мог, но по сравнению с предыдущими изданиями накал страстей там был минимальный.

Третий блин, к сожалению, тоже получился комом. «Санкт-Петербургский Меркурий» выходил меньше года.

Поэт, журналист, универсальный артист

Пушкин: Хочу издавать газету.
Цензоры: Нет. Меньше надо было с декабристами общаться.
Пушкин: А общественно-политический журнал?
Цензоры: Тоже нет.
Пушкин: Что мне тогда можно издавать?
Цензоры: Литературный сборник. И чтоб максимум четыре номера в год.
Пушкин: Ладно.

И в 1836 году основал «Современник»

На самом деле такого диалога, конечно, не было. Но суть передана верно: Александр Сергеевич очень хотел свое издание, окружающая действительность этому всячески сопротивлялась.

Не то чтобы без «Современника» тексты Пушкина никто никуда не брал. Он активно публиковался в «Литературной газете», писал критические статьи и эпиграммы для «Московского телеграфа», спорил с проправительственными журналистами на страницах «Северных цветов». А еще попутно становился классиком отечественной литературы и не забывал посещать балы. Просто вот такая у человека была мечта.

Интересный факт: не все публицистические произведения Пушкин подписывал своим именем. Жесткость цензуры ввела моду на маски. Альтер эго Александра Сергеевича звали Феофилакт Косичкин. Это был добрый малый, но уж очень доверчивый и неискушенный в литературе. С чужой позицией неизменно соглашался, но доводил ее до полного абсурда.

Вот пример:

«В самом деле, любезные слушатели, что может быть нравственнее сочинений г. Булгарина? Из них мы ясно узнаем: сколь не похвально лгать, красть, предаваться пьянству, картежной игре и тому под. Г. Булгарин наказует лица разными затейливыми именами: убийца назван у него Ножевым, взяточник Взяткиным, дурак Глаздуриным и проч. Историческая точность одна не дозволила ему назвать Бориса Годунова Хлопоухиным, Димитрия Самозванца Каторжниковым, а Марину Мнишек княжною Шлюхиной».

Одна из моих университетских преподавательниц очень любит фразу: «Сам танцую, сам пою, сам билеты продаю». В целом ее можно использовать как краткое описание роли Пушкина в «Современнике». Он совмещал должности критика, рецензента, публициста, полемиста, библиографа, редактора. Сам вел переговоры с сотрудниками и цензорами, писал предисловия к чужим текстам. Правил их, если это было необходимо.

Авторы «Современника» (которые не Пушкин) получали по 200 рублей за печатный лист. Для того времени это был очень-очень хороший гонорар.

При этом любовью массового читателя «Современник» не пользовался. Первый и второй номера вышли тиражом в 2400 экземпляров, к четвертому показатель снизился до 900 штук.

В 1837 году Александр Сергеевич пошел на свою последнюю дуэль. «Современник» прожил куда дольше. А литературные произведения и вовсе оказались бессмертными.

30 лет на страже журналистики

Николай Некрасов был молод, и ему нужны были деньги на жизнь в Петербурге. Игра в карты приносила нестабильный доход, писать пьески для Александринки надоело, поэтому будущий классик переключился на журналистику.

Начал с «Литературной газеты», потом его взяли в «Пантеон русского и всех европейских театров». Оказалось, у Николая Алексеевича талант: далеко не все журналисты осваивают сразу все жанры, а Некрасов с одинаковой легкостью выдавал рецензии, статьи и фельетоны.

Вот отрывок из его статьи о петербургских театрах. Легко можно представить на страницах журнала и сейчас:

«„Первый дебют“ — шутка с переодеваньями. Переодеванья — любимый конек некоторых наших артистов, любимое зрелище большей части публики. Ничем так нельзя привлечь публики в бенефис, как уведомлением, что такая-то актриса будет играть несколько ролей, такой-то актер на сцене будет переодеваться из фрака в халат или наоборот. Если на афише стоит жид, грек или татарин, а тем паче все трое вместе, тогда дело кончено: театр полнехонек!»

Журналист Белопяткин — это на самом деле Некрасов. Феоклист Онуфрич Боб — тоже он. Даже некоторые статьи, оставшиеся анонимными, написал Некрасов.

Потом были «Отечественные записки», где Николай Алексеевич радовал Белинского текстами для рубрики «Литературные и журнальные заметки», и сотрудничество с «Русским инвалидом».

Казалось бы, тут можно и остановиться. Ты востребованный автор, тебе рады в любой редакции Петербурга, куда дальше? Но на самом деле это было только начало долгого пути. Некрасова ждали почти двадцать лет руководства «Современником» и десять — «Отечественными записками».

За журнал, когда-то принадлежавший Пушкину, Некрасов взялся не сразу. До него были альманахи. В «Физиологию Петербурга» вошли произведения Тургенева и Белинского, а «Первое апреля» — такой дешевый, что его мог купить кто угодно, — открыл для публики Достоевского.

Когда 26-летний Некрасов арендовал «Современник», дела у журнала были так себе. Остряки называли его «Несовременным современником» — уж больно скучный. Хорошо, что Некрасов знал, чем привлечь публику: цветными картинками, текстами о моде прямиком из Парижа и элегантной сиреневой обложкой.

Но это, конечно, еще не всё. В «Современнике» печатались Толстой, Салтыков-Щедрин, Гончаров, Герцен, Успенский и тогда мало кому известный Чернышевский. На страницах этого журнала Тургенев опубликовал «Записки охотника». Некрасов много писал и сам.

Работал всё это время как проклятый. Жаловался в переписке: чтобы выпустить один томик (то есть один номер), пришлось прочесть 800 страниц, дважды отредактировать роман (не свой) и отправить кучу писем.

А потом «Современник» закрыли. Личный приказ императора Александра II. Да, тогда так было можно.

Где-то тут многие сказали бы: «Стоп, хватит с меня». Но Некрасов оказался не из их числа. Уже через год он стал редактором «Отечественных записок». И увеличил тираж сначала в четыре раза, а потом — в десять. Когда Николай Алексеевич умер, на журнал были подписаны 20 тысяч человек.

Расследователь Короленко

В конце XIX века многие газеты и журналы посвящали хвалебные оды кустарям села Павлово, что близ Нижнего Новгорода. Оплот, мол, нашей самобытности. Мужики занимаются промыслами, испытывая при этом глубокое душевное удовлетворение, и безо всяких там капиталистов. А потом в село приехал Владимир Короленко. И всё испортил своими «Павловскими очерками».

Выяснилось, что на самом деле кустари живут в нищете и полностью зависят от скупщиков. Которые то часть заработка удержат, потому что потому, то заставят кустарей выкупить невостребованный товар, то наложат непонятно за что штрафы. Короче, дерут три шкуры.

Даже дом Бога не в порядке, чего уж говорить о крестьянских лачугах и их жителях:

«И вдруг какой-то дребезжащий стук, а за ним жал­кий, надтреснутый хрип пронесся над моею головой, упал с кручи и замер в лугах, за Окой. За этим уда­ром последовал другой, за ним третий, и всё такие же жалкие, такие же надтреснутые и хриплые. Тяжело было слушать эти разбитые стоны и выкрикивания меди; каза­лось, вот-вот с последним ударом большой колокол из­даст последний глухой хрип и оборвется.

— Сломан,— сказал мне в промежутке старик, си­девший невдалеке, на скамейке, которого я не заметил ранее,— сломан колокол-те. Оттого и хрипит…

И сам он тоже закашлялся, причем этот кашель, в котором слышалась многолетняя разъедающая желез­ная пыль, удивительно напоминал хрипы колокола».

(Когда мы на истории отечественной журналистики проходили отображение деревни в публицистике XIX века, в качестве домашнего задания я накатала очень длинный и очень нудный текст по мотивам «Павловских очерков». Смысл сводился к «Короленко the best, фейки — зло, всегда надо писать правду и ничего кроме правды и нести читателям разумное, доброе, вечное». А потом начала работать. И вдруг оказалось, что не все мои коллеги — бескорыстные рыцари без страха и упрека, а Руперт Мердок свою империю не на честных расследованиях построил.)

Зимой 1892 года Короленко оказался в одном из уездов Нижегородской губернии, где не было голода. «Недород хлебов» был, а голода… ну какой такой голод? Вон, на базаре зерном торгуют. А Афанасий Фет в «Московских ведомостях» написал, что крестьяне просто пьют и ленятся. Еще иногда усадьбы поджигают. А так всё в порядке.

…Следующий цикл очерков Владимира Галактионовича назывался «В голодный год». Оказалось, что даже если матери не едят своих детей и никто не торгует человеческим мясом, то это всё равно голод. Удивительно.

Короленко не только посещал места, о которых собирался писать, но и активно пользовался документами. Перелопачивал списки присяжных, письма приговоренных, уставы, годовые отчеты, данные рынка. Если бумаги по какой-то причине отказывались предоставлять, пытался добраться до них с удвоенной энергией.

Не было документов — создавал их сам. Например, в 1895 году Короленко попал на Мултанский процесс, где группу крестьян-удмуртов обвиняли в человеческом жертвоприношении, и вместе с двумя другими корреспондентами делал записи. Вышел из зала суда и отправился искать доказательства, что страдают невинные люди.

Нашел, добился пересмотра дела и сам выступал в качестве защитника. Подозреваемых оправдали. А труп жертвы на самом деле обезглавили полицейские, чтоб на ритуал было больше похоже.

Самара — Соловки

Максим Горький начинал свой путь профессионального журналиста с провинциальных газет Юга России и Поволжья. Писал для «Одесских новостей», «Самарской газеты» и «Нижегородского листка».

Следующий этап — фельетоны под сложносочиненным псевдонимом Иегудиил Хламида. Очень характерный жанр для тех авторов, кто считает газету «бичом обывательской совести и благородным колоколом, вещающим только правду».

Тогда Горький много писал о положении рабочих. Радовался, что они тянутся к культуре и проявляют солидарность, при этом старался их не идеализировать. Как и крестьян — писал, например, об их забитости и отсутствующем чувстве собственного достоинства.

Вот цитата:

«Убивая в „маленьких“ людях любовь к труду, „великие“ мещане убивали в них и сознание человеческого достоинства, сознание значительности „маленьких“ в мире. На протяжении тысяч лет „великие“ моралисты-пророки, „отцы церкви“, писатели усердно занимались тем, что, обличая порочность рабочей массы, недостатки людей, умалчивали о главной причине пороков и о достоинствах трудового народа, о значении его честного великого труда».

В 1895 году Горький поехал на Всероссийскую промышленную и художественную выставку в Нижний Новгород. Был очень возмущен: в павильонах и на стендах не отразили, что железо, уголь и хлопок не берутся из воздуха, их кто-то добывает. Кто-то строит машины и изготавливает вещи. Кто? Да какая разница.

Дело дошло до того, что городским газетам запретили печатать «выставочные» материалы Горького, когда в Нижний Новгород приехал царь.

А потом царей в России не стало. Горький стал известнейшим писателем, окончательно сросся с репутацией поборника социальной справедливости.

…И в 1929 году прибыл на Соловки. Увидел уютные казармы и увлеченных трудом молодых заключенных, полюбовался видом с Секирной горы, посетил концерт:

«Старостиха показывает нам комнаты женщин, в комнатах по четыре и по шести кроватей, каждая прибрана „своим“, — свои одеяла, подушки, на стенах — фотографии, открытки, на подоконниках — цветы, впечатления „казенщины“ — нет, на тюрьму всё это ничем не похоже, но кажется, что в этих комнатах живут пассажирки с потонувшего корабля».

Получился прекрасный очерк, мы его на парах проходили.

Говорят, был какой-то мальчик лет четырнадцати, который подошел к Горькому и сорок минут рассказывал ему о непарадной версии жизни в лагере. Горький якобы потом плакал на виду у всех. Кто его знает, что за мальчик и что с ним стало.