Почему жизнь есть сон, или Как связаны литературный польский принц Сигизмунд и китайский философ Чжуан-цзы

Небытие есть — говорит Кальдерон. Если бы его не было, то не было бы и причин для человеческих страданий.

О чем пьеса Кальдерона? О том, что человеческая жизнь — это не игра, не театр, а сон. Мы спим, когда спим, и спим, когда бодрствуем. Кальдерон говорит об этом так:

Ведь мы, быть может, только спим.
Да, только спим, пока мы в мире
Столь необычном, что для нас
Жить значит спать, быть в этой жизни —
Жить сновиденьем каждый час.

Чем сон отличается от яви? Осязательным отношением к миру. Реальность — это не вещи, а то, что мешает человеку жить. Вещи не могут помешать человеку, а сны могут, ибо в них человек никогда не совпадает с самим собой. Человек встречается с реальностью только тогда, когда у него что-то не ладится.

Сигизмунд

Что не ладится у героя пьесы Сигизмунда? Ведь у него всё должно было быть хорошо. Он принц. Его отец Басилио — король Польши. Сигизмунд — наследник престола. И хотя для всего в мире есть причины, тем не менее в нем всё случайно.

Перед рождением Сигизмунда король обратился к астрологу, чтобы узнать, что говорят о рождении Сигизмунда звезды. Астролог спросил, звезды ответили: появление наследника принесет смерть матери и угрозу для жизни его отца, а также смуту, раздор и дикость.

Как было предсказано, так и случилось. Сигизмунд рождается, мать умирает. Что нужно делать в этой ситуации отцу? Избавиться от ребенка, изолировать его. Но как? Как изолировали Будду от мира? Нет. Как изолировали Иоасафа, согласно житию «Варлаама и Иоасафа»? Нет, ибо Иоасаф хотя и был христианином, но жил как Будда, не зная смерти, старости и болезни.

Кальдерон меняет смысл слова «изоляция». Он полагает, что не Сигизмунда нужно спасать от мира, а мир нужно спасать от Сигизмунда, ибо сам факт его существования несет в себе угрозу для людей.

Король лишает наследника всех прав и заключает новорожденного в башню удаленного от людей замка, под строгий надзор стражи.

Страдания Сигизмунда

До 18 лет Сигизмунд проводит свою жизнь в башне без всякой коммуникации с внешним миром. С ним общался только его охранник и одновременно учитель Клотальдо, который, помимо прочего, должен был передать Сигизмунду смысл христианского понимания мира.

О том, что мучило душу Сигизмунда, можно узнать из его монологов, один из которых не уступает гамлетовскому «Быть или не быть»:

О, небо, я узнать хотел бы,
За что ты мучаешь меня?
Какое зло тебе я сделал,
Впервые свет увидев дня?
Но раз родился, понимаю,
В чем преступление мое:
Твой гнев моим грехом оправдан,
Грех величайший — бытие.

Сигизмунд приходит к мысли, что рождаться в мире — тягчайшее из преступлений человека. «Это так», — говорит Кальдерон. Но если бытие — грех, то, может быть, «небытие» избавит человека от греха? Ведь тогда всё окажется иллюзией, сновидением, тем, чего на самом деле нет. Человек спит лишь потому, что он живет в мире грез и образов.

Кальдерон пишет:

И каждый видит сон о жизни
И о своем текущем дне,
Хотя никто не понимает,
Что существует он во сне.

Но если это так, то возникает еще одна проблема. Все люди рождаются, и никто за это их не наказывает. Почему наказан я, спрашивает Сигизмунд, а не всё человечество? Почему я со дня рождения нахожусь в неволе, хотя любой человек виновен в том, что родился? Это несправедливо.

Цивилизация и дикость

Чего можно было ждать от человека, воспитанного без трения с другими людьми? Что в нем покажет себя? На эти вопросы в европейской философии существует два ответа. С одной стороны, это Монтень и Руссо, с другой — Гоббс.

Человек, предоставленный самому себе, сбрасывает с себя всю культурную кожуру и становится добрым дикарем. Так думал Монтень. Руссо полагал, что цивилизация и торговля делают из естественного человека лицемера и завистника. Зло для Руссо является не антропологической проблемой, а социальной. Губят человека, говорил Руссо, отношения собственности.

Гоббс думал иначе. Он полагал, что в естественном состоянии идет война всех против всех. Обуздывает зло в человеке государство. Хуже всех рассуждал Локк, который полагал, что человек — tabula rasa, чистый лист, и он есть всё, что напишет на нем воспитание.

Король Польши рассуждал как Монтень: сам по себе человек скорее добр, чем зол. И он решил в конце концов освободить Сигизмунда из тюрьмы.

Свобода

Наследника польского короля усыпили опиумом и перевезли в королевский дворец. Когда Сигизмунд проснулся, он не понял, что произошло, почему всё вдруг изменилось. В башне у него были шкуры животных и железные цепи и не было людей, а здесь его окружало множество людей, он видел люстры, зеркала и богатую мебель.

Сигизмунд оказался в положении Чжуан-цзы, которому приснилось, что он стал мотыльком, и, проснувшись, он уже не знал, кто он: цзы, видевший во сне, что стал мотыльком, или мотылек, которому снится, что он Чжуан-цзы.

Сигизмунду объяснили, что темница в башне — сон, а королевский дворец — это реальность, и он, принц, свободен в своих действиях. Свобода есть по своему существу произвол. Сигизмунд начинает вести себя не так, как думал Монтень, а так, как думал Гоббс. Он начал действовать по принципу «человек человеку волк». По приказу принца убивают слугу, он поднимает руку на своего отца. В общении со всеми он груб, надменен, невежлив. Не соблюдает правил приличия и откровенно домогается понравившейся ему девушки.

Ошибка

Отношение придворных к сыну короля высказала Росаура, дочь его учителя:

Недаром звезды нам сказали,
Что в этом царстве, как тиран,
Ты явишь гнев и злодеянья,
Измену, ужас и обман.
Но что же ждать от человека,
Кто лишь по имени таков среди людей,
Бесчеловечный, дикий, дерзкий,
Родившийся как зверь среди зверей?

Отец «меня животным воспитал и сделал человеком-зверем» — был ответ Сигизмунда.

Король Басилио понял, что ошибся. Его гуманизм неуместен. И он вновь изменил свое решение. Сигизмунда усыпляют и переносят обратно в башню, в заточение.

Сигизмунд приходит в себя и опять видит себя в кандалах и звериных шкурах. Что ж, говорит Сигизмунд, жизнь снится людям, пока они не проснутся ото сна.

Что жизнь? Безумие, ошибка.
Что жизнь? Обманность пелены.
И лучший миг есть заблужденье,
Раз жизнь есть только сновиденье,
А сновиденья только сны.

Бунт

Тем временем польский король решает отдать свою корону московскому князю Астольфо. Народ не хочет видеть во главе Польши чужеземца. Он знает, что есть законный царь, но он в темнице. Начинается мятеж, смута, как в России начала XVII века. Солдаты освобождают Сигизмунда и предлагают ему возглавить мятеж. Сигизмунд колеблется, ибо понимает, что начинается какое-то новое сновидение, но нужно ли ему в нем участвовать? Вот в чем вопрос. Сон, который показывает себя как реальность, не перестает быть сном.

После уговоров Сигизмунд соглашается взять власть в свои руки. Он говорит:

И если жизнь так быстротечна,
Уснем, душа, уснем еще.

В войне принца с отцом побеждает принц Сигизмунд.

Отец и сын

Встреча в пьесе Кальдерона отца и сына, победителя и побежденного, короля и принца соответствует логике концепта «жизнь есть сон». Отец понимает, что в войне законен тот, кто был сильнее. Сильнее сын, он и король, а проигравший бой — изменник. Сын понимает, что все грезят: и тот, кто победитель, и тот, кто побежден.

И грезит тот, кто оскорбляет.
И грезит тот, кто оскорблен.

В войне между картинами мира побеждает не мир, а картина.

Отец преклонил голову перед сыном, сын зеркально преклонил голову перед отцом. Что это значит? Это значит, что отец повторяет историю сына. Теперь он объект в сновидении сына. Он в башне замка. И сын его король. Теперь оба они сознают, что жизнь есть сон, а:

добро вовеки
Свой след незримый оставляет,
Хоть ты его во сне свершил.

Кальдерон заставляет нас согласиться с мыслью о том, что добро в реальности ничем не отличается от добра во сне. Оно одно и то же: добро в реальности — это сон. Добро во сне — это реальность. Сигизмунд вместо того, чтобы казнить отца как изменника, сам повинился перед ним. Пьеса завершается словами Сигизмунда, обращенными скорее к зрителям (читателям), чем к героям пьесы, которые объясняют перемену его ума:

Что вас дивит? Что вас смущает?
Моим учителем был сон,
И я боюсь, в своей тревоге,
Что если, снова пробудившись,
Вторично я себя увижу
Меж темных стен моей тюрьмы?
Пусть даже этого не будет,
Довольно, если это снится…