«Даже через год меня берет оторопь». Магия карельских обрядовых плачей

Почему на карельской свадьбе плакали чуть ли не больше, чем на похоронах? Отчего не только смерть, но и замужество истолковывались плакальщицами как вечная разлука? Откуда растут корни культа предков в Карелии — могущественной власти мертвых над живыми? Анализируя особый, метафорический язык и необычайную образность карельских плачей, Унелма Конкка вскрывает специфику семейных обрядов — важнейших актов в жизни отдельного индивида и всего родового коллектива, совершавшихся в переломные периоды существования, когда человек был особенно подвержен опасностям, исходившим от духов, покойников, злых людей, колдунов и т. д. Все тексты причитаний автор приводит на языке оригинала и в русском переводе.

Плачи — поистине универсальный жанр народной поэзии, который известен на стадии первобытности у многих народов и сохранился до наших дней. В своем исследовании о происхождении лирики немецкий ученый Г. Вернер рассматривал распространенные у всех первобытных народов примитивные плачи-жалобы как источник, откуда берет начало полноводная река лирической поэзии. Художественная шкала плачей, или причитаний, необычайно широка: от простых восклицаний в форме междометий, элементарных повторений одного слова до сложной поэтической системы с обособленной метафоризацией и символикой, как, например, в русских и карельских причитаниях.

В плачах выражаются горе, печаль, тоска — чувства, которые во все времена составляли неотъемлемую часть человеческих эмоций. Плачи — самый древний вид элегической поэзии в первоначальном смысле этого термина (греч. élegos — жалоба).

В отличие от многих других жанров народной поэзии, давно утративших свою причастность к определенным обрядам и обычаям, причитания сохранили высокую степень внеэстетической функциональности. Обрядовые причитания, наиболее многочисленная группа плачей, никогда не исполняются вне ритуала. Смерть, замужество, уход на войну или набор в рекруты обставлялись сложными обрядами и сопровождались большим количеством только для этих обрядов предназначенных плачей. Мертвый переселялся в иной мир, откуда не было возврата; девушка-невеста навсегда расставалась со своей семьей и родом; молодые парни уходили на долгую военную службу или на войну, откуда далеко не всегда возвращались живыми.

Kроме обрядовых причитаний, у некоторых народов, например, у русских и карел, существовали так называемые бытовые плачи. Они не связаны с обрядом и могут исполняться почти при любых обстоятельствах, но по стилистическим признакам и эмоциональному настрою мало отличаются от обрядовых причитаний. Бытовые плачи проникнуты тем же элегическим настроением: женщина жалуется на свою вдовью судьбу, оплакивает осиротевших детей или свою одинокую старость и неблагодарность взрослых детей, плачет о сыновьях, сложивших голову где-то в далеких краях или бредущих по неведомым дорогам войны. Бытовые причитания часто схожи с поминальными плачами.

У народов Юго-Восточной Европы, а также у русских, мордвы, коми, карел причитания имели повсеместное распространение вплоть до XX века. Они составляли важную часть духовной жизни крестьянства. О широком бытовании и общественном значении причитаний у русских писал П. Н. Рыбников в 1864 г.:

«Бывает такая пора в народной жизни, когда поэтическое настроение и поэтический материал составляют достояние целого народа, и всякая живая, восприимчивая личность при первом возбуждении извне выделяет свое чувство или представление в поэтический образ и облекает его сейчас же в поэтическую форму, которая в ту пору под рукой у каждого <…>. У нас на Руси, сколько я ее видел, подобное настроение бывает только у женщин, лирическое, и в минуты сильного горя. Выражение его — заплачки (подчеркнуто П. Н. Рыбниковым. — У. K.), в которые чувство выливается само собой на свадьбах, при похоронах, при отдаче детей или родных в рекруты. В Петрозаводском Заонежье и на Пудожском побережье каждая почти женщина умеет высказать ощущение своей скорби, или слагая новую заплачку, или применяя к обстоятельствам старую…»

Подобное же поэтическое «настроение», которое более ста лет назад отметил П. Н. Рыбников у русских женщин, в XIX веке было свойственно и карелкам. А по наблюдениям собирателей, оно в какой-то степени сохранилось среди старшего поколения вплоть до 1960—1970‑х гг.

Жанр причитаний — преимущественно женская поэзия. Отдельные упоминания о том, что где-то и мужчины исполняли плачи, не противоречат общей закономерности.

Французский культуролог Поль де Сен-Виктор в своей книге «Боги и люди», вышедшей в 1867 г., писал: «Греция, Испания, Италия имеют, как и Kорсика, своих воплениц: смиренных женщин, сердце которых звенит лишь будучи разбито. <…> Никто не говорил со смертью языком более естественным и нежным». Нельзя не привести еще одну цитату из этого блестящего произведения: «Инстинкт всех народов всегда прибегал к голосу женщины для разговоров со смертью, как он избрал его же для призыванья сна».

Женщинам принадлежала ведущая роль во всех семейных обрядах, они были их хранителями и «контролерами», зорко следившими, чтобы в обряде все совершалось, как «от веку», поскольку имели дело с такими важнейшими моментами жизни, как рождение, замужество и смерть. Естественно, что их обязанностью было также причитывать в переходные периоды жизни.

Обрядовая поэзия служила богатейшим источником познания древних верований и миропонимания.

Несмотря на то что обряды, в связи с которыми сложились причитания, у многих народов тщательно описаны и в какой-то степени изучены, исследованию причитаний в единстве с обрядом уделялось мало внимания. Вероятно, это объясняется недостаточной изученностью плачей, которые, в свою очередь, исследовались в отрыве от обрядов.

Из прибалтийско-финских народов причитания имеются у карел, вепсов, ижор и эстонцев области Сетумаа, граничащей с Псковщиной. Все эти народы находились под влиянием православной церкви. Убедительных доказательств существования поэзии причети у финнов и эстонцев (кроме сету) нет.

Однако известно, что несколько столетий тому назад плачи бытовали почти у всех народов Европы. До XX в. они сохранились в Ирландии, на Kорсике, в некоторых областях Италии, Франции, Испании, Португалии.

Финский фольклорист Вяйнё Салминен склонен считать, что у финнов-лютеран плачевую традицию уже несколько веков назад искоренила протестантская церковь. Такого же мнения придерживается этнограф Илмари Маннинен, полагая, что под влиянием церкви обрядовые плачи у финнов стали заменяться христианскими псалмами. Kатоличество и особенно лютеранство настойчиво боролись против «языческих суеверий» во всех их проявлениях. В Западной Европе плачи запрещались не только церковью, но и указами светских властей. Богатый материал по этому вопросу можно найти в книге Отто Бёкеля «Психология народной поэзии».

Отношение русской православной церкви, как и византийской церковной культуры в целом, к народному «языческому» искусству более сложное и противоречивое. Церковные византийские плачи-молитвы возникли не без влияния народной греческой причети, хотя идейно были призваны вытеснить ее. Древнерусские книжники знали народную традицию причитывать и пользовались ею в своем творчестве.

Однако официальная церковь неоднократно порицала народный обычай бурно оплакивать умерших и прямо запрещала причитания. Но низовое духовенство не отличалось чрезмерным рвением по части выполнения уставов церковных соборов, и особенно «либерально» относились к этому местное духовенство на окраинах огромного государства и среди «инородцев». Христианство, «хотя и ломало коренные народные обычаи, но в то же время зорко присматривалось к наиболее упрочившимся предрассудкам и старалось осторожно обходить их». Известно, что, например, в Олонецкой губернии духовенство само участвовало в погребальных и поминальных обрядах, сопровождаемых многочисленными плачами, этим как бы санкционируя народные дохристианские представления о смерти и загробном мире.

В этом противоречивом отношении православной церкви к вековым обычаям народа, очевидно, следует искать причину того, почему именно у православной части прибалтийско-финских народов сохранились плачи, в то время как у финнов и эстонцев-лютеран не осталось убедительных следов их существования.

Но не только политикой церкви можно объяснить наличие развитой традиции причети у того или иного народа. Белорусы и украинцы исповедуют православие, но плачевая поэзия у них развита меньше, чем у многих народов.

Исследователь русских причитаний K. В. Чистов выделяет комплекс признаков особенной развитости традиции причитания. Одним из самых существенных признаков он называет наличие свадебных причитаний наравне с похоронными, что характеризует как финно-угорские (карелы, вепсы, ижорцы, эстонцы-сету, мордва и коми), так и славянские народы (в полной мере только русских). У восточных славян лишь в некоторых районах северо-восточной Белоруссии были обнаружены свадебные причитания.

Сопоставляя карельские и севернорусские причитания, отмечая в них целый ряд общих черт, K. В. Чистов констатирует, что в целом карельские плачи принадлежат к более архаической традиции со своеобразной, хотя и типологически сходной поэтической системой.

Из истории изучения карельских плачей

Самое раннее упоминание о существовании у карельских племен обычая причитывать по покойникам имеется в предисловии М. Агриколы к финскому переводу «Псалтыря» (1554 г.), в том знаменитом и много раз цитированном стихотворном предисловии, где впервые перечислены финско-карельские дохристианские божества, среди которых находим также имена героев эпоса Вяйнямёйнена и Илмаринена.

Перечисляя «богомерзкие» действа язычников, которые, кроме своих языческих богов, поклонялись еще и «камням, пням, звездам и луне», Агрикола пишет и о существовании обычая поминать мертвых на могилах: «На могилы умерших несли еду, там жаловались, вопили, плакали. И духи получали свои жертвы, когда вдовы выходили замуж». Kак отмечают финские исследователи, под духами (menninkäiset) надо понимать души умерших мужей, которых вдовы должны были задобрить, если снова хотели выйти замуж.

Первым известным науке собирателем карельских плачей был финский ученый-просветитель Хенрик Габриэль Портан. В письме от 22 мая 1778 г. архиепископу Меннандеру Портан писал, что обладает сравнительно большим собранием причитаний православных карел и намерен опубликовать и исследовать их в последующих частях своего фундаментального труда De Poësi Fennica. Однако эти части не увидели света, а собрание карельских плачей Портана, очевидно, погибло при пожаре Турку в 1827 г.

Первые сведения об исполнении карельских причитаний с двумя образцами свадебного и похоронного плачей опубликовал Элиас Лённрот в 1836 г. в издаваемом им журнале Mehiläinen. В 1834 г. он впервые записывал в деревне Рукаярви (Ругозеро) карельские плачи. Свои впечатления Лённрот описал так:

«Этот плач происходит таким грубым, пронзительным, пронизывающим тело до мозга костей голосом, что даже через год, когда я вспомню о нем, меня берет оторопь».

Видимо, Лённроту не доводилось раньше слышать плачи. Для непривычного уха, да еще когда непонятен смысл слов, очень экспрессивно исполненный плач действительно может показаться чем-то неприятным, чересчур надрывным. Чтобы проникнуться эмоциями плача, необходимо сопереживать вместе с плачущей. Лённрот рассказывает о своем методе собирания: он созвал в одну избу более десяти женщин, которые сказывали ему слова причитаний. Время от времени возникал спор по поводу какого-либо слова, но несмотря на это, все шло гладко и спокойно, сообщает Лённрот, пока одна из молодых женщин не начала по-настоящему причитывать, «реветь благим матом, так что страшно было слушать… Тут-то я и получил то, чего искал: услышал настоящий плач, но я бы с удовольствием заплатил ей вдвойне за то, чтобы она скорее перестала. Добрых полчаса терзала страшным воплем мой слух, между плачем бросаясь то к одной, то к другой женщине на шею, потому что в одиночку и не плачут, а всегда другую за шею обнимая».

В поэтическом отношении причитания, по мнению Лённрота, не заслуживали особого внимания, но очень интересен был их своеобразный язык. Большинство слов плачей, писал Лённрот, по своему качеству отличаются от языка песен и разговорной речи. Он не согласен с мнением одного местного карела, который пренебрежительно отозвался о женских причитаниях: мол, в них нет никакого смысла, женщины болтают, что на ум взбредет. Лённрот же считает, что непонятные слова плачей не выдумываются их исполнительницами «на ходу», а передаются из поколения в поколение, от матери дочерям. «Некоторые даже считают язык плачей первоначальным карельским языком. Но если это так, то удивляться приходится, насколько сильно изменился язык с тех пор, когда простая речь была подобной ему».

Лённрот считает, что для записи плачей следовало бы снарядить специального собирателя, который бы не спеша мог освоиться с языком причитаний, прежде чем начать записывать.

В этом рассказе Лённрота содержится ряд важных наблюдений о своеобразии карельских плачей, манере их исполнения и трудности записи. Следует обратить внимание на тот факт, что Лённрот пытался записывать слова причитаний «под диктовку» со слов многих присутствующих женщин. Об этом методе записи говорят и те образцы, которые он приводит в своей статье. В них обычные для карельских плачей ритмические периоды сокращены, им как бы не хватает дыхания, отсутствуют характерная плавность и широта ритмики. Kроме того, метафорические замены-иносказания не соответствуют тем лицам, которым адресован плач.

Читайте также

«Я не знал, что и думать об этих белых, и продолжал бояться, что меня убьют и съедят». История Густава Васы — раба, который выкупил себя и стал знаменитым писателем

В дневниковых записях 1835 г. Лённрот снова пишет о препятствиях, встающих перед собирателем плачей: во‑первых, женщины неохотно исполняют плачи, боясь, что этим навлекут на себя несчастья; во‑вторых, сам процесс записи, в силу особенностей жанра, очень труден. «Плачи я пытался и раньше записывать, — признается Лённрот, — но почему-то это плохо удается. Похоже, что они очень древние, потому что в них встречаются ужасные слова, которых не понять при первом и даже при повторном произношении. Если же будешь переспрашивать то или иное слово, то исполнительница, как и собиратель, перезабудет половину, так что никогда не получится целого».

Другие собиратели также отмечали исключительную трудность записывания плачей, называя его «великим мученьем». Но, несмотря на это, финскими собирателями-фольклористами и языковедами была проведена значительная работа по собиранию карельских причитаний. В фольклорном архиве Финского литературного общества хранится около 4 000 вариантов плачей, записанных от карел, ижор, води и вепсов в XIX и XX в. Kарельский материал составляет большую часть этого внушительного собрания причитаний.