Увеличенная призма меланхолии: как скромный греческий поэт Константинос Кавафис стал всемирно знаменитым

Константиноса Кавафиса называют крупнейшим поэтом периферии. На протяжении всей жизни он оставался пограничной фигурой: «европейский» поэт, живущий в Африке; грек вдали от Греции; признанный гений без опубликованных сборников; гомосексуал, скрытный в жизни, но предельно откровенный в стихотворениях; историк, обращенный к прошлому, но говорящий о настоящем. Он родился и умер в Александрии, недолго жил в Константинополе, изредка посещал Афины. Вел уединенную и скучную жизнь. Работал клерком. Но точный и ясный поэтический голос Кавафиса стал один из важнейших голосов XX века.

Честь вечная и память тем, кто в буднях жизни
воздвиг и охраняет Фермопилы,
кто, долга никогда не забывая,
во всех своих поступках справедлив.

Это фрагмент из стихотворения «Фермопилы», написанного на греческом языке в 1900 году. Фермопилы, узкий проход между горой Этой и южным берегом залива Малиакоса, известны прежде всего случившимся там в 480 году до н.э. сражением между греческой (в основном спартанской) и персидской армиями. Греки, сильно уступая противнику количеством, все же решили дать бой, заняв удачный для обороны перешеек. По легенде, когда Ксеркс Великий послал персидского посла к спартанцам, требуя сложить оружие, царь Леонид ответил ему: «Молон лабе» — «Приди и возьми». Битва при Фермопилах осталась в веках как пример героического упорства, способности сражаться даже без шансов на победу.

Место действия стихотворения — древняя история, но его смысл остается вневременным: оно призывает хранить себе верность, даже если неудача кажется неизбежной.

Произведение подсказывает, что каждому выпадают собственные Фермопилы. Стихотворение довольно характерно для творчества Кавафиса: древнегреческая тематика, тихий задумчивый тон, призыв к личной честности, признание кажущейся тщетности — его классические поэтические мотивы. Написанные в первый год XX века, «Фермопилы» стали как бы открывающим пророчеством для столетия, над которым властвовали неумолимые силы — и человек им неизбежно проигрывал.

Александрия — Англия — Константинополь

Константинос Кавафис родился 29 апреля 1863 года в Александрии и умер там же в день своего рождения в 1933 году. По отцу Петросу он принадлежал к греческой коммерческой аристократии, по матери Хариклии — к привилегированному сословию константинопольских греков. Отец управлял собственной фирмой, ввозившей из Англии ткани и вывозившей туда хлопок и сырье. Жили Кавафисы довольно богато. О благосостоянии семьи поэт писал: «…мебель, кареты, серебро, посуда отличались редкой по тем временам роскошью». Семерых мальчиков воспитывали гувернеры. Племянница Константиноса вспоминала: «Когда мы с мамой навещали Кавафисов в их доме, каждый из братьев всегда находился за дверями своей запертой комнаты. Словно монастырь, а в кельях — монахи. Между собой Кавафисы говорили мало».

В 1870 году умер отец поэта Петрос Кавафис. В 1872 году семья вынужденно перебралась в Англию, к дяде. Пять детских лет в Англии дали Константиносу не только совершенное знание языка (его первые стихи были написаны именно на английском, на английском он всю жизнь вел дневник и делал записи о книгах), но и привычку к англоязычной культуре. Критик П. Петридис в лекции о Кавафисе, текст которой он согласовывал с самим поэтом, писал о греческой поэтической традиции: «Она украсила его [Кавафиса] двумя подлинно греческими достоинствами — простотой и прозрачностью» и об английской: «Она подарила ему глубокое философское чувство и увеличительную призму меланхолии, через которую он смотрит на всё, и прежде всего на жизнь».

В краткой биографической справке о себе Кавафис упоминал: «Я родом из Константинополя, но родился в Александрии — в доме на Шериф-стрит. Когда я был очень молод, я уехал и провел большую часть своего детства в Англии. Впоследствии я посетил эту страну спустя долгое время, но остался ненадолго. Я также жил во Франции. В подростковом возрасте я более двух лет прожил в Константинополе. Я не был в Греции много лет. Моя последняя должность — сотрудник правительственного учреждения Министерства общественных работ Египта. Я говорю по-английски, по-французски и немного по-итальянски».

В 1877 году семья вернулась в Александрию. Константинос поступил в лицей «Гермес», записался в библиотеки, нашел первых друзей. Позже Кавафисы вынуждены были снова бежать — на этот раз по политическим причинам. Иностранное вмешательство стремительно склоняло Египет к масштабному экономическому кризису. В 1875 году Исмаил-паша продал Англии египетские акции Суэцкого канала, а через год объявил о банкротстве Египта. Державы-кредиторы ввели в египетское правительство представителей Англии и Франции, неограниченные права которых вызывали недовольство общества. Оно в свою очередь выливалось в протестные настроения. В 1881 году к власти пришло новое правительство, отказавшееся от иностранного контроля. Англия и Франция отправили к берегам Египта свои военные эскадры. Примерно через две недели после того, как Хариклия увезла детей к отцу в Константинополь, в июле 1882 года британский флот обстрелял Александрию. В городе вспыхнули пожары, пострадал и дом Кавафисов.

В Константинополе Кавафис провел почти три года. Это было романтическое время поэтических экспериментов и патриотических размышлений. Кавафис общался в среде фанариотов — так называлось привилегированное греческое сословие, селившееся преимущественно в районе Фанар, возле резиденции Константинопольского патриарха. Большинство фанариотов были богатыми, хорошо образованными людьми, занимавшими высокие должности. Они мечтали о возрождении Византийской империи — пусть не путем открытой конфронтации, но через попытки занять ключевые посты, сохранить культуру, помнить о непрерывности национальных греческих традиций в регионе. Сама по себе атмосфера Константинополя влияла на юного Кавафиса. В некотором смысле благодаря Константинополю он навсегда останется горячим приверженцем эллинизма.

Критик Врисимитзакис позднее язвительно замечал: «Кавафис не эллин, он эллинофил».

В Константинополе Кавафис написал свои первые стихотворения — идиллические, романтические, юношеские. Стамбул стал для него во многом мечтой — Великой Идеей, которая не удалась. Тоска по ушедшему величию греческой цивилизации навсегда осталась важным мотивом в творчестве Кавафиса. В стихотворении «В церкви» он написал: «И каждый раз, когда я вхожу в греческую церковь / С благоуханьями ее, сияньем, песнопеньем, / С многоголосьем литургий, священников явленьем / <…> / И в этот час объят мой дух величьем нашей Византии, / культурой моего народа / великого когда-то». Образ эллинской цивилизации он перенес и на Рим в стихотворении «Гибель Антония»: «И если пал он теперь, то не униженно, / а как римлянин, поверженный римлянином». Лишь в падении Константинополя Кавафис признал конец, воскликнув в стихотворении «Взят»: «…о, горе нам, конец державе Римской!»

«Мы, греки, должны обстоятельно изучить нашу поэзию — поэзию каждой эпохи нашей национальной жизни. В ней мы найдем гений нашего народа, а также и всю его нежность, все самые честные порывы его сердца».

К. Кавафис «Византийские поэты», 1891 год

Вечное возвращение домой

Кавафис вернулся в Александрию в 1885 году и почти не покидал ее до самой смерти. Он отказался от английского гражданства, которое унаследовал от родителей, и принял греческое. Во многом это был политический жест. Александрию, город своего детства, Кавафис нашел истерзанной, в следах от английских бомбардировок. Колония сохраняла иллюзию процветания, но на самом деле перешла в руки дельцов, угождавших Англии и Франции. Настроения Кавафиса стали более пессимистическими. В 1886 году вышли его первые грекоязычные публикации: проза «Коралл с мифологической точки зрения» и стихотворение «Бакчикон».

За этими публикациями последовали пять лет молчания. Кавафис много читал на греческом, следил за тем, как развивается греческая поэзия. Можно сказать, что он учился поэзии. В 1891 году он завел каталог, где указывал даты создания каждого нового своего стихотворения. Первая запись — июль 1891 года — сообщала, что Кавафис переделал ранние стихи. В сентябре 1891 года появилось стихотворение «Строители». Кавафис сразу отослал его в афинский журнал «Аттикон Мусион». В номере от 30 сентября 1891 года журнал опубликовал ответ редакции: «Ваше стихотворение показалось нам чрезвычайно хорошим и, возможно, было бы еще лучше, если бы вы не злоупотребляли приемом французского стихосложения, переносящим часть предложения из одной стихотворной строчки в другую. Однако ваше стихотворение имеет много других достоинств, которые заслоняют эту маленькую поэтическую вольность. Мы с удовольствием его опубликуем». Публикация состоялась 15 октября 1891 года.

От приема переноса предложений — анжамбемана — Кавафис не отказался.

В 1891 году умер старший брат Константиноса, занимавший довольно значительный пост в правительственных кругах. Кавафис вынужден был устроиться на службу. Без гражданства Британии он мог претендовать лишь на работу по договору, вне штата — и, соответственно, без некоторых привилегий и с невысокой оплатой. В Управлении мелиорации Кавафис занял мелкую должность, оставлявшую вторую часть дня свободной. Но даже эта занятость его удручала. Знакомым он говорил прямо: «Моя профессия — поэт». Все прочее казалось предательством. В своих дневниках Кавафис писал о рабочем времени: «Какая нелепость!» и «Какой урон, какой урон, какое предательство!»

«Г-н Кавафис — настоящий джентльмен строгого английского воспитания, что вполне естественно, т.к. он вырос в Англии; он блестяще образован и относится к числу людей, очень разборчивых в своих отношениях с другими».

Ф. Принтезис, редактор журнала «Фисис», после знакомства с Кавафисом в Александрии, 1894 год

В 1893 году Кавафис написал первый вариант стихотворения «Свечи». Оно станет одним из ранних произведений, от которых поэт потом не отречется:

Дни будущего предо мной стоят
цепочкой радужной свечей зажженных —
живых, горячих, золотистых свечек.
Дни миновавшие остались позади
печальной чередой свечей погасших,
те, что поближе, все еще дымятся,
остывшие, расплывшиеся свечи.
Мне горько сознавать, что их немало,
мне больно прежний свет их вспоминать.
Смотрю вперед, на ряд свечей зажженных.
И обернуться страшно, страшно видеть:
как быстро темная толпа густеет,
как быстро множится число свечей погасших.

Десять лет спустя греческий прозаик Г. Ксенопулос написал об этом стихотворении: «Признаюсь, что это стихотворение оказало на меня странное влияние <…> Возможно, это волшебство заключено в плаче трех заключительных строк, в скорбном звучании слов, которые, кажется, торопятся слететь с уст, чтобы не оборваться рыданием».

В 1899 году умерла мать Кавафиса, к которой тот был очень привязан. В 1900 году — брат Георгиос, в 1902 году — брат Аристидис. Летом 1901 году свой отпуск Кавафис провел в Афинах.

«Он молод, хотя уже не первой молодости. Смугл, как истинный уроженец Египта, с черными усиками, в очках, одет по александрийским понятиям комильфо — несколько на английский манер; лицо симпатичное, но на первый взгляд не очень выразительное. Под внешностью коммерсанта-полиглота, любезного и светского, тщательно прячется философ и поэт. Речь его оживленна, пожалуй, чуть напыщенна и изысканна, манеры чрезвычайно деликатны, и вся эта любезная церемонность несколько удивляет афинянина, привыкшего к скромной простоте, робкой наивности и добродушной неказистости наших литераторов».

Г. Ксенопулос после встречи с Кавафисом в Афинах летом 1901 года

Покорение Александрии

С 1891 по 1904 год Кавафис лихорадочно работал над утверждением своей поэтической репутации. Во-первых, он публиковал стихи в газетах и журналах. Во-вторых, распространял их частным образом среди друзей в Александрии. Его поэтический путь прошел три стадии. Ранние произведения, написанные преимущественно на кафаревусе («чистый» подвид греческого, поклонники которого стремились очистить язык от османского влияния и вернуть его к древнегреческому), относились к романтизму. Перегруженные эпитетами, они представляли собой, по мнению греческого критика Михалиса Пиериса, «бесплодную службу изжившему себя романтизму Афинской школы». С 1885 по 1891 годы Кавафис молчал. В 1891-м стихотворением «Строители» открылся период символизма. Произведения Кавафиса приобрели рифмическую и смысловую точность.

В ноябре 1898 года Кавафис начал писать стихотворение «В ожидании варваров» — одно из самых известных своих произведений.

В центре истории — некогда могущественная держава, бездействующая перед лицом внешнего врага. Сам Кавафис упоминал, что важнее прочего в этом стихотворении — образ варваров, а не напрашивающиеся отсылки к Римской империи. Писатель Джон Кутзее, лауреат Нобелевской премии по литературе, в 1980 году назвал свой роман о городке на окраине безымянной Империи «В ожидании варваров». Американский композитор Филип Гласс написал одноименную оперу по роману Кутзее. В 2011 году Эндрю Форд переделал стихотворение в хоровое произведение. Стихотворение дается в переводе Геннадия Шмакова, редактировал Иосиф Бродский:

— Чего мы ждем, собравшись здесь на площади?
— Сегодня в город прибывают варвары.
— Почто бездействует Сенат? Почто сенаторы сидят,
не заняты законодательством?
— Сегодня в город прибывают варвары.
К чему теперь Сенат с его законами?
Вот варвары придут и издадут законы.
— Зачем так рано Император поднялся?
Зачем уселся он у городских ворот на троне
при всех регалиях и в золотой короне?
— Сегодня в город прибывают варвары,
и Император ждет их предводителя,
чтоб свиток поднести ему пергаментный,
в котором загодя начертаны
торжественные звания и титулы.
— Почто с ним оба консула и преторы
с утра в расшитых серебром багряных тогах?
Зачем на них браслеты с аметистами,
сверкающие перстни с изумрудами?
Зачем в руках их жезлы, что украшены
серебряной и золотой чеканкой?
— Затем, что варвары сегодня ожидаются,
а драгоценности пленяют варваров.
— Почто нигде не видно наших риторов,
обычного не слышно красноречия?
— Затем, что варвары должны прибыть сегодня,
а красноречье утомляет варваров.
— Чем объяснить внезапное смятение
и лиц растерянность? И то, что улицы
и площади внезапно обезлюдели,
что населенье по домам попряталось?
— Тем, что смеркается уже, а варвары
не прибыли. И что с границы вестники
сообщают: больше нет на свете варваров.
— Но как нам быть, как жить теперь без варваров?
Они казались нам подобьем выхода.

После 1901 года стихи Кавафиса стали узнаваемыми. Он открыл для себя мир мифа: написал стихотворения по мотивам Эсхила («Морской бой», «Когда страж увидел свет»), Софокла («Эдип», «Я расскажу остальное в Аид»), Гомера («Кони Ахилла», «Похороны Сарпедона», «Ночной путь Приама»). В дальнейшем мифология уступила в его творчестве место истории. Кавафис этого периода говорил: «Я поэт-историк». Поэт и критик Георгий Сеферис писал: «Гомер помог ему [Кавафису] обрести путь, который, вроде бы, подходил ему больше, ведя его к объективности выражения с привлечением системы внешних событий… Однако он не смог надолго остаться с ним, и вполне очевидно, насколько быстро гомеровская атмосфера начинает его тяготить… История, избранная им далее как источник поэзии, позволит ему выражаться лучше и точнее».

В 1907 году Кавафис поменял квартиру и перебрался на улицу Лепсиус, где будет жить до самой смерти. В некотором смысле он только тогда и начал путь примирения с Александрией. Долгое время поэт воспринимал этот город как слишком маленький для своего размаха. Однако постепенно Александрия художественного мира и реальная Александрия стали для него единым пространством. Кавафис словно бы разглядел наконец место, в котором жил. Сеферис замечал по этому поводу: «Есть люди, считающие вполне естественным то, что Кавафис говорит об Александрии, коль скоро он там родился и прожил там всю жизнь. Возможно, над этим стоило бы задуматься серьезнее. В 1909 году Кавафису исполняется 45 лет, но Александрии он как будто еще не видит».

Наряду с Борхесом, Лампедузой и Звево Кавафис стал творцом, чья поэзия неразрывно связана с одним городом. В эссе «На стороне Кавафиса» Иосиф Бродский замечал: «…его вымышленная Александрия существует столь же живо, как и реальный город». Но путь примирения с Александрией не был легким. В 1910 году Кавафис написал стихотворение «Город», в котором Александрия становится универсальным городом воображения. Ни в одном другом стихотворении Кавафис не выражал столь однозначно отчаяние, лежащее в основе его стоицизма.

Ты твердишь: «Я уеду в другую страну, за другие моря.
После этой дыры что угодно покажется раем.
Как ни бьюсь, здесь я вечно судьбой обираем.
Похоронено сердце мое в этом месте пустом.
Сколько можно глушить свой рассудок, откладывать жизнь
на потом!
Здесь куда ни посмотришь — видишь мертвые вещи,
чувств развалины, тлеющих дней головешки.
Сколько сил тут потрачено, пущено по ветру зря».
Не видать тебе новых земель — это бредни и ложь.
За тобой этот город повсюду последует в шлепанцах старых.
И состаришься ты в этих тусклых кварталах,
в этих стенах пожухших виски побелеют твои.
Город вечно пребудет с тобой, как судьбу ни крои.
Нет отсюда железной дороги, не плывут пароходы отсюда.
Протрубив свою жизнь в этом мертвом углу,
не надейся на чудо:
уходя из него, на земле никуда не уйдешь.

Поэтическая зрелость

Греческий поэт Георгос Сеферис писал: «Я лично убежден, что начиная с определенного момента, который я определяю примерно 1910 годом, поэзию Кавафиса нужно читать и исследовать не как поток отдельных стихотворений, а как единую поэму в развитии — work in progress, по выражению Джойса, — завершаемую смертью». Кавафис и сам, видимо, так считал, потому что ввел в каталоге принципиальную пометку «до 1911 года» — отсюда началась его творческая зрелость. В 1911 году поэт написал стихотворение «Бог покидает Антония», в качестве темы которого взял рассказ Плутарха о том, как Марк Антоний, осажденный в Александрии в 31 году до н. э., услышал словно бы сверхъестественные звуки.

Когда ты слышишь внезапно, в полночь,
незримой процессии пенье, звуки
мерно позвякивающих цимбал,
не сетуй на кончившееся везенье,
на то, что прахом пошли все труды, все планы,
все упования. Не оплакивай их впустую,
но мужественно выговори «прощай»
твоей уходящей Александрии.
Главное — не пытайся себя обмануть, не думай,
что это был морок, причуды слуха,
что тебе померещилось: не унижай себя.
Но твердо и мужественно — как пристало
тому, кому был дарован судьбой этот дивный город, —
шагни к распахнутому окну
и вслушайся — пусть с затаенным страхом,
но без слез, без внутреннего содроганья, —
вслушайся в твою последнюю радость: в пенье
странной незримой процессии, в звон цимбал
и простись с навсегда от тебя уходящей Александрией.

Речь в стихотворении снова идет об исторической фигуре из прошлого, но послание остается неизменным: «Бог покидает Антония» — напутствие оставаться спокойным даже перед лицом неизбежного. Сам Кавафис выбрал ту же модель поведения для себя самого.

Современная известность Кавафиса отчасти связана с его так называемыми «чувственными стихами», которые описывали эротические встречи в прямых, несентиментальных терминах.

Кавафис действительно написал множество стихов откровенно сексуального характера. У.Х. Оден отметил это во введении к сборнику «Полное собрание стихотворений К.П. Кавафиса» 1961 года: «Кавафис был гомосексуалистом, и его эротические стихи не пытаются скрыть этот факт». Оден добавил: «Как свидетель Кавафис исключительно честен. Он не преувеличивает, не восхваляет и не хихикает. Эротический мир, который он изображает, состоит из случайных встреч и недолговечных романов. Любовь там редко бывает чем-то большим, чем физическая страсть… В то же время он отказывается делать вид, что его воспоминания о моментах чувственного наслаждения несчастливы или испорчены чувством вины». Г. Сеферис тоже замечал, что Кавафис, которого часто обвиняли в неискренности, на самом деле «дает уроки искренности»: «Возможно, по натуре своей, как человек, он не был расположен к исповедальности, но, как поэт, он словно осужден говорить только правду…»

Должно быть, это был час ночи
или полвторого.
Уголок в винном магазине
за деревянной перегородкой:
кроме нас двоих, здесь совершенно пусто.
Масляная лампа едва давала ему свет.
Официант, дежуривший весь день, спал у двери.
Нас никто не мог видеть. Но в любом случае,
мы уже были так возбуждены
мы стали бы неспособны к осторожности.
Наша одежда полурасстегнута — на нас было мало одежды:
пылал божественный июль.
Восторг плоти между
эта полурасстегнутая одежда;
быстрое обнажение плоти — видение этого
просуществовало двадцать шесть лет и
сейчас воплощается в этой поэзии.

Эротические стихи Кавафиса затрагивали темы, аналогичные тем, которых он касался в исторических стихах. В книге Alexandria Still: Forster, Durrell, and Cavafy Джейн Пинчин написала: «Любовные стихи Кавафиса создают мифологическое царство двадцатого века, которое имеет много общего с рушащимся миром древних дней. Здесь влюбленные встречаются „На лестнице“ убогих борделей, „В театре“, „У дверей кафе“, перед „Витринами табачной лавки“… [Они] работают в унылых конторах или у портных, или мелких лавочников. Подобно Птолемею, их часто заставляют просить милостыню. Подобно возлюбленным Антиоха Эпифана, они отдают свои совершенные тела за награды этого мира. Настроение то же самое, но Великая Греция стала намного меньше, чем была».

В 1918 году в Александрии организовали публичную лекцию, на которой анализировали как раз эротическую лирику Кавафиса. С лекцией выступал друг Кавафиса Алекос Сенгопулос, так что считается, что текст писался при непосредственном участии самого поэта. Лектор настаивал на незыблемом праве любого творца выражать в искусстве его чувственную жизнь. Ограничения, диктуемые моралью, он назвал пагубными для таланта. Подобные мысли не раз звучали и в стихотворениях, и в личных заметках самого Кавафиса.

Восхождение на Олимп

В годы Первой мировой войны в Александрии по долгу службы оказалось множество образованных англичан и французов. Многие из них познакомились с Кавафисом. В эти годы он «вероятно, впервые в жизни находился в постоянном общении с людьми, ему духовно равными». Важнейшим из этих людей, безусловно, стал для Кавафиса британский писатель и критик Эдвард Форстер. В Александрию он приехал работать в Красном кресте. Восхищенный поэзией Кавафиса, Форстер в 1919 году напечатал в Англии статью «Поэзия К.П. Кавафиса». В 1923 году он добился выхода первых переводов Кавафиса на английский. Представляя его стихи англоязычному миру, Форстер охарактеризовал самого Кавафиса как «греческого джентльмена в соломенной шляпе, стоящего абсолютно неподвижно, под небольшим углом к ​​Вселенной». Форстер добавил: «Кажется, что он всегда наблюдает за жизнью со стороны, со смесью отстраненности, проницательности, чувственности и меланхолической покорности».

В 1924 году «Итаку» Кавафиса опубликовал в своем журнале «Критерион» Т. Элиот.

Выплаты за публикации в английских журналах стали единственными литературными гонорарами в жизни Кавафиса.

С возрастом Кавафис всё больше отстранялся от людей. Его квартира находилась на верхнем этаже довольно запущенного дома. Всюду висели картины, полки, стояли арабские этажерки с вазами. В зале он изредка принимал гостей. Беседовали обычно по-английски, по-французски, по-гречески. Кавафис вел себя как радушный хозяин, но говорил мало. «Настоящим маэстро, по-настоящему великим» Кавафис бывал лишь в окружении самых близких друзей.

Один из них, Сареяннис, вспоминал: «В разговор он включался неожиданно, подхватив на лету какую-нибудь мысль беседы. И сразу же невероятно преображался. Он изумлял своей жестикуляцией, богатством мысли и ее выражения. Многие говорили, будто он „давал спектакль“, я в это не верю. Возможно, что только тогда он и бывал самим собой. Слово, которое он так боготворил в жизни, увлекало его, он отдавался его потоку, забывая о своей привычной осторожности, стремлении всем угодить и понравиться».

Уже в 1930 году у Кавафиса были проблемы с гортанью, но ситуация ухудшилась в начале 1932 года, когда у него обнаружили рак. Он ходил неопрятным и, несмотря на свою великолепную репутацию, производил впечатление человека, пребывающего в упадке. По настоянию друзей в июле поэт отправился в Афины лечиться.

Кавафис вернулся в Александрию в конце октября 1932 года. В ноябре он напечатал свое последнее стихотворение «Дни 1908 года», а несколько месяцев спустя закончил стихотворение «На окраине Антиохии» — напечатать его у Кавафиса уже не было возможности. Он умер в конце апреля 1933 года, в день своего рождения.

За несколько месяцев до смерти поэт говорил в Афинах, что должен написать еще двадцать пять стихотворений.

Жизнь Кавафиса была довольно бессобытийной. Иосиф Бродский писал: «…он ни разу не издал книжки своих стихов. Он жил в Александрии, писал стихи (изредка печатал их на feuilles volantes, брошюрками или листовками, крайне ограниченным тиражом), толковал в кафе с местными или заезжими литераторами, играл в карты, играл на скачках, посещал гомосексуальные бордели и иногда наведывался в церковь». От Кавафиса осталось 154 стихотворения «канона», 37 «отвергнутых стихотворений», большинство из которых были написаны в юности, 75 «скрытых» стихотворений, найденных законченными в его бумагах, и 30 «незаконченных» стихотворений.

Большой прижизненной славы Кавафис не увидел. Впрочем, он к ней и не стремился, принципиально разделяя поэзию лишь с теми, кто, по его мнению, мог ее понять и оценить. Форстер замечал о Кавафисе: «Он даже не подозревал, что его поэзия может приобрести столь широкую популярность <…> Он мечтал лишь о том, чтобы его понимали в Александрии и принимали в Афинах». Сегодня Кавафис — один из самых переводимых поэтов в мире. Его творчество преподают в университетах по всему миру. Улица, где жил поэт, носит теперь его фамилию.