От китового жира к керосину. Как поиски эффективного ночного освещения привели к появлению нефтяной промышленности

В начале XIX века человеческая цивилизация стала стремительно погружаться во тьму. А ведь еще совсем недавно мир казался таким светлым, а день таким длинным… Вот как Джон Стюарт Милль, в ту пору клерк Ост-Индской компании, будущий великий философ и социолог, описывает, пусть и несколько романтически, Лондон в конце 1820-х годов:

«Раньше человек был подобен курице — его жизнь ограничивалась световым днем. Теперь же прогресс, тяга к знаниям и необходимость работать больше и дольше других привели к тому, что в Лондоне почти в каждом доме с темнотой зажигаются свечи и горят допоздна. Нужда быть вровень с прогрессом расширяет для человека время для познания, а значит, удлиняет его жизнь».

Разбирать тезис Милля о влиянии прогресса на долготу рабочего дня мы в этой статье не станем, хотя, возможно, наблюдения человека, в недалеком будущем ставшего одним из отцов социологии, не лишены смысла, вот только именно в те годы, когда юный Милль наблюдал за окнами родного города, человечество столкнулось с большой проблемой — освещение подорожало.

Качество этого освещения и раньше не особо радовало — свеча или вошедшая в обиход масляная лампа свет давали довольно тусклый и неровный, — но проблемы создавало не качество света, а его дороговизна.

Свечи, появившиеся только в Средние века (раньше помещения освещали жаровнями, углями очага или факелами), стоили очень дорого. Впрочем, воск никогда не был дешевым, а тут еще на него сильно возрос спрос (как видите, Милль был прав как минимум в том, что люди не хотели больше жить как куры).

Не станем, перечисляя «осветительные приборы», брать в расчет лучину (в некоторых странах — увы, у нас тоже — она будет в ходу еще в середине ХХ века) и свечи из свиного жира: качество света у них было крайне низким, они освещали разве что пространство в несколько сантиметров возле источника света.

Правда, в 1820 году немец Райхенбах получил парафин, а в 1830-м француз Шевалье — стеарин. Оба материала в свое время (да и в наше тоже) оказались отличной заменой воску и широко использовались для изготовления свечей. Но их применение не смогло радикально уменьшить стоимость свечей. А кроме того, свечи считались источником пожаров (так оно и было — пожары, уничтожавшие чуть ли не целые города, почти всегда начинались с копеечной свечки), и их повсеместно заменяли масляные светильники. С которыми тоже обнаружились проблемы…

Идеальным материалом для таких светильников был китовый жир, который начиная с XVI–XVII веков уверенно устранял конкурентов. Да, он имел те же недостатки, что и любое другое топливо, плюс ко всему отвратительно вонял, но зато давал более яркий свет, чем всё остальное, а еще его было много и он был дешев. В 1808 году галлон китового жира стоил 0,08 доллара, но времена стремительно менялись: с одной стороны, резко вырос спрос на осветительное масло (за первую четверть XIX века потребление увеличилось втрое), а с другой — банально перестало хватать китов. В тот момент самые крупные млекопитающие планеты находились на грани истребления, а китобоям в поисках добычи приходилось совершать всё более далекие и всё более долгие плавания, причем случалось, что корабли возвращались пустыми, что раньше трудно было себе даже представить. В результате уже в 1840 году цена на китовый жир достигла 2,50 доллара за галлон, то есть стала запредельно высокой даже для среднего класса.

В качестве альтернативы китовому жиру распространялся камфин — горючая жидкость из скипидара и спирта. К ее недостаткам, кроме уже упомянутых и свойственных всем конкурентам камфина, стоит отнести то, что она была слишком горючей, еще более пожароопасной, чем свечи. Зато галлон камфина стоил всего 0,50 доллара, и к 1845 году он почти вытеснил китовый жир: его производство составило 200 млн галлонов в год против 18 млн галлонов китового жира. Понятно, что для обеспечения горения не жира, а жидкости нужен был новый носитель. В ходу до эпохи камфина были масляные лампы, мало отличавшиеся от тех, которыми пользовались еще в Древнем Египте, — чашка с вложенным туда фитилем. В Х веке знаменитый арабский естествоиспытатель Ар-Рази придумал лампу, похожую на чайник: в горлышко вставлялся фитиль из хлопковых нитей, к которому капиллярным способом поступала жидкость из самого «чайника». Расход горючей смеси снизился, а само устройство стало куда безопаснее, чем открытые горящие чашки. Кстати, именно Ар-Рази был, судя по всему, тем самым человеком, который впервые в качестве горючей жидкости использовал нефть и даже провел опыты по ее дистилляции, но эта его новация не нашла распространения, скорее всего, по причине крайне плохой логистики и отсутствия в те далекие годы производственной базы и технологий для добычи и переработки этого полезного ископаемого.

Лампы для китового масла модернизировали под камфин (это было не так уж сложно), но результат не слишком радовал: начиненные камфином сосуды были взрыво- и пожароопасны, пресса регулярно писала о трагедиях, произошедших из-за опрокинутых или взорвавшихся камфиновых ламп.

Между тем спрос на осветительные материалы рос так быстро, что камфин не успевал его удовлетворять, и поиски альтернативного источника энергии никогда не прекращались. Этот поиск заставил людей вновь, вслед за Ар-Рази, вернуться к теме использования углеводородов.

О том, что такое нефть, и о том, что это удивительный и потенциально чудодейственный продукт, люди знали давно. И всячески пытались этим чудом природы воспользоваться. В тех местах, где нефть выступала на поверхность в какой-то форме — в виде пленки на поверхности водоемов или нефтяных луж на земле, — нефтью пробовали пользоваться. Известно, что еще в Древнем Междуречье сплетенные из веток круглые суда, в которых сплавлялись вниз по Тигру и Евфрату, конопатили асфальтом, производным нефти.

Нефть использовали для обогрева жилища в Китае и на Апшеронском полуострове (там давление было высокое, нефть иногда естественным образом фонтанировала, и арабские путешественники, совершавшие плавания по Серебряному пути, «из арабов в варяги», где Баку был важным перевалочным пунктом, с восторгом и ужасом описывали горящие фонтаны).

За нефтью закрепилась слава «лекарства», лечебные свойства которого, что характерно для уровня медицины до возникновения микробной теории, описывались как свойства панацеи — не было болезней, от которых нефть не могла бы помочь (забегая вперед, скажем, что таковые свойства в итоге обнаружились и нефть в микроскопических дозах и сегодня используется при приготовлении множества лекарств, самое известное из которых — аспирин). Еще нефть использовалась в косметических целях (используется и сейчас), но косметика и ее волшебные свойства — дело настолько туманное, что безопаснее будет эти волшебства не комментировать.

На основе нефти был создан так называемый греческий огонь — один из самых эффективных видов оружия в древности, которым, в частности, византийцы сожгли флот князя Игоря.

Впрочем, все без исключения промышленные предприятия, связанные с добычей нефти, до поры оказывались убыточными и быстро разорялись: для нефти как лекарства и нефти как косметики требовались очень малые объемы, более того, уровень химии и фармакологии тех лет не требовал сырья в значительных масштабах — всегда хватало нефти, собираемой на поверхности водоемов в нефтеносных районах. Исключение составлял разве что Апшеронский полуостров, откуда нефть мизерными партиями вывозили в Персию и некоторые другие места, где ее использовали как лекарство, прежде всего в ветеринарии — нефтью замазывали раны или натертые места у лошадей. Да и людям нефть в таких случаях помогала.

Первый коммерческий успех нефти был связан именно с использованием ее как лекарства. Некоего Самюэля Кира, владельца соляных колодцев около Питтсбурга, что в штате Пенсильвания, донимала проблема просачивающейся в шахты воды. Кроме воды, по мере углубления колодцев стала появляться нефть. Кир долго ломал голову над устранением этой проблемы, но в конце концов она решилась сама. Поговорив с местным аптекарем (в ту пору фармакология всё еще слабо отличалась от шарлатанства, хотя до ее развития как науки оставалось всего несколько лет), Кир стал собирать нефть, разливать по аптечным пузырькам, клеить этикетку «Целебный петролеум Кира» и рассылать по аптекам. Этому «лекарству» его производитель приписывал невероятные свойства: «целебный петролеум» должен был спасать от холеры, бронхита, язвы, болезней печени, почечных колик — полный перечень болезней занимал очень много места. Кроме того, сообщалось, что «лекарство» — лучший антисептик, то есть принимать его стоит всегда и везде. Рекомендовалось вливать в себя три чайные ложки этой панацеи ежедневно.

О количестве выживших мы ничего не знаем, зато знаем, что, завоевав Америку, «целебный петролеум» покорил Европу (был популярен и в России), причем «лекарство» отлично продавалось там и после того, как стараниями Пастера, Коха и Листера возникла микробная теория болезней и появилась настоящая фармакология.

Кир — первый в истории человек, заработавший на нефти огромное состояние, пусть даже сделал он это необычным, если не сказать странным, способом.

Что же касается проблемы освещения, то ее ученые продолжали решать. В самом конце XVIII века два ученых — шотландец Мердок и француз Леблан — почти одновременно сумели выделить газ, образующийся при сгорании, и «поймать» его (ради справедливости стоит сказать, что еще раньше успешные опыты провел голландец Ян Питер Минкелерс, но этот диакон, профессор философии и страстный поклонник воздухоплавания так и не смог сделать свои идеи общеизвестными).

Леблан поражал публику: в своем доме он устроил «шоу-рум», посетить который приглашал лучших людей. Там всё освещалось газом, что производило сильное впечатление на приглашенных. Впрочем, те, кого не пригласили, тоже были в курсе этих чудес: толпы парижан съезжались по вечерам к дому Леблана, чтобы полюбоваться мощной иллюминацией.

Леблан стал получать множество предложений о коммерческом использовании его изобретения (в том числе из России), но, увы, реализовать их не успел — ему было чуть за 30, когда он умер.

Мердока, ученика Уатта и изобретателя планетарного механизма, благодаря которому изобретение его учителя нашло применение во всех отраслях человеческой деятельности, иногда именуют «шотландским Ломоносовым». Небольшое биографическое сходство есть: будучи уже взрослым и, заметим, совершенно неграмотным, Мердок пешком — денег на дорогу не было — пришел из Шотландии в Бирмингем, чтобы работать у Уатта, и получил место чернорабочего, что уже было удачей, ибо желающих работать на лучшем в Англии заводе было много. Там он показал свой талант механика, быстро выдвинулся в мастера, а позже в инженеры. Впрочем, когда в 1800 году Уатт и его партнер Болтон ушли на пенсию, Мердок решил пуститься в самостоятельное плавание. Он уволился и сосредоточился на работе с газом, который добывал, сжигая уголь.

Коммерчески проект Мердока оказался очень успешным, так как его учитель Уатт настоял на том, чтобы завод Мэтью Болтона и Джеймса Уатта — младших освещался теперь газом Мердока. Авторитет Уатта в мире был настолько высок, что подражатели мгновенно нашлись по всей Англии (так английский пролетариат узнал, что такое вторая смена — теперь заводы могли работать круглосуточно), а Мердока завалили заказами.

Как ни странно, за пределами Британских островов газовое освещение распространялось крайне медленно, и причина проста: технологии получения газа были трудоемки и дороги. Правда, газ и его свойства сами по себе будоражили творческую мысль: в 1825 году мелкий клерк Джеймс Шарп сконструировал газовую печь — в одном экземпляре для своей жены. Однако вмешался лорд Спенсер: он напросился на завтрак к Шарпу специально для того, чтобы попробовать еду, приготовленную на газовой плите. Высокая оценка лорда Спенсера (о чем написали в газетах) подтолкнула Шарпа заняться производством таких плит — скромный Шарп сделал это через 11 лет после того, как создал «промышленный образец» для своей жены.

Идеи Леблана и Мердока тоже получили продолжение: «светильным газом» стали освещать улицы столиц — Лондона в 1813 году, Парижа в 1815-м, до Петербурга эта мода добралась в 1835-м. Дворцы царственных особ (Зимний в том числе) и богатейших людей планеты освещались газом, но это дворцы, а распространения для освещения домов газ так и не получил: он был взрывоопасен, дорог, с его транспортировкой не получалось ничего — словом, поиски альтернативы продолжались.

Что касается нефти, то эксперименты с ней продолжались безостановочно. В 1846 году канадец Абрахам Геснер, экспериментируя с углем, получил новое вещество, которое давало ровный и яркий свет — такое горение отличало вещество от всех других, известных человечеству. Геснер назвал его «кероселин», от греческих слов κηρός («воск») и λάδι («масло»), но выговорить такое мало у кого получалось — и язык сам сократил «кероселин» до «керосина», а Геснер запатентовал именно такое название. Это открытие произвело фурор: горючее вещество и в самом деле не знало себе равных по качеству освещения, вот только приготовление его из угля было сложным, трудоемким и дорогим процессом. Геснера это не остановило, он нашел инвесторов, создал завод по производству керосина и стал вполне обеспеченным человеком.

Это был век дилетантов, а дилетантов не останавливают мелкие препятствия, в том числе в виде нехватки каких-то знаний. Сам Геснер — прекрасный образец дилетантизма.

Он начинал с того, что торговал лошадьми, переправляя их из Тринидада в США, но эта затея потерпела крах после того, как два его корабля с лошадьми утонули. После этого мы обнаруживаем его в Лондоне, где ставший банкротом Геснер изучает медицину и работает врачом в одной из ведущих больниц. В Лондоне же он слушает лекции по геологии, ему очень нравится эта наука — до такой степени, что, возвратившись в Канаду, он объявляет себя специалистом по минералогии. Канада как раз в то время решает разведать природные богатства своих территорий, а геологов не хватает — Геснер получает высокий пост, с которого его спустя какое-то время увольняют, обвинив в непрофессионализме. Он берется читать лекции студентам и экспериментирует с минералами, в том числе с найденным им в провинции Альберта углем (он обнаруживает у него отличия от угля из Англии и называет его «альбертит», претендуя на открытие нового минерала), и вот, на этом витке биографии, добивается успеха, открывая керосин. Обычная биография для XIX века.

Идея добывать горючий материал из угля оказывается плодотворной — несколько лет спустя шотландец Джеймс Янг пробует повторить опыты Геснера. Правда, в результате технологической ошибки он получает не легкое горючее масло, а густое и вязкое. Что, однако, для настоящего шотландца вовсе не повод опускать руки: Янг находит применение полученному веществу, парафину, в качестве смазки для механизмов и двигателей.

Это был очень умный и своевременный шаг — наступала эра механизмов, планету заполняли пароходы и паровозы, насосы и станки, и смазочные масла значительно продлевали жизнь этим приспособлениям, без которых человечество уже не мыслило своей жизни.

Эксперименты с нефтью тем временем идут буквально по всей планете. В начале 1850-х годов два помощника аптекаря Петра Миколяша, владельца заведения с пафосным и непонятным названием «Под золотой звездой» в провинциальном городке Австро-Венгрии Львове, проводят эксперименты с нефтью. Их опыты имеют медицинскую направленность — они в курсе мировой славы «Целебного петролеума Кира» и мечтают найти более масштабные способы применения нефти в изготовлении лекарств и косметики. Помощников аптекаря зовут Игнаций Лукасевич и Ян Зех. Судьба Лукасевича — судьба обычного польского интеллигента тех лет. Отец его, Юзеф, мелкий шляхтич и судебный чиновник, воевал в армии Костюшко и всю жизнь с гордостью носил перстень с надписью «Родина — ее защитнику». Сын придерживался тех же взглядов, за что два года провел в тюрьме, учился в Ягеллонском университете, а закончил образование в Вене. Во Львов попал случайно — был выслан туда после двух лет, проведенных в тюрьме за свои патриотические взгляды, под надзор полиции без права выезда из города. Во Львове ему повезло найти работу по специальности и обрести друга и единомышленника в лице Зеха, окончившего тот же Венский университет, выходца из семьи аптекаря.

Дела аптеки «Под золотой звездой» идут хорошо, и в 1852 году ее владелец устраивает в пристройке-сарае лабораторию, оснащенную по последнему слову техники (оборудование везут из Германии). Лукасевич и Зех, экспериментируя с дистилляцией нефти, получают керосин. Его получение должно было стать промежуточным результатом в запланированном ими эксперименте, но у исследователей хватило ума и чутья оценить свойства полученной жидкости — да, это был тот самый волшебный керосин, о котором они уже знали из газетных и научных публикаций. Он горел ярко, давал ровный, а не мерцающий свет, не коптил, не портил воздух — словом, была получена идеальная горючая жидкость для освещения.

Совсем не факт, что Лукасевич и Зех в тот момент понимали, насколько простой, удобный и дешевый способ получения керосина нашли, вряд ли они также понимали, что за джинна, а скорее — монстра, выпускают из бутылки, и уж точно не предполагали, что их эксперимент в провинциальном сарае откроет эру углеводородов.

Важно, что Лукасевич и Зех сразу после своего открытия перешли к следующей, очень практической задаче — керосину нужна была лампа. Старые масляные лампы и все их модификации, известные во Львове на тот момент, были отвергнуты. В итоге родилась конструкция, которая практически без изменений дожила до нашего времени — с удобной емкостью для керосина, подкруткой фитиля, регулирующей яркость света, поддувом для доступа воздуха и стеклянным колпаком. К реализации идеи и ее воплощению в металле друзья привлекли жестянщика Адама Браткевича. Вскоре конструкция была готова (какое-то время еще экспериментировали с формой стеклянного колпака, пока не нашли вариант, который сочли оптимальным), ее опробовали, продемонстрировали всем любопытствующим и выставили в аптеке пана Миколяша.

Кажется, сначала все отнеслись и к лампе, и к керосину как к некой диковинке, задача которой — потешать публику, но 31 июля 1853 года лампу срочно затребовала местная больница, где хирург Заорский проводил ночью экстренное удаление аппендикса.

Собственно, именно этот день остался в истории как день рождения керосиновой лампы, и именно это событие заставило понять увлеченных своими аптекарскими делами Лукасевича и Зеха, что они создали что-то гораздо более важное, чем аттракцион для посетителей аптеки.

Пути Лукасевича и Зеха на этом расходятся — по той простой причине, что у каждого из них было собственное видение того, как реализовывать открытие. Лукасевич ловит журавля в небе, Зех же предпочитает синицу в руках. Зех открывает во Львове предприятие, по сути ту же лабораторию, в которой они с Лукасевичем нашли способ получения керосина из нефти. Называется его компания «Камфинфабрика» — называть вырабатываемое вещество керосином нельзя, это слово охраняется патентом Геснера. Зех, кстати, патентует способ получения керосина (патент выдан только на его имя).

«Фабрика», конечно, слишком громкое название для небольшого помещения, в котором работает сам Зех и два-три нанятых рабочих, тем не менее этого вполне достаточно, чтобы обеспечить самому Зеху и его семье безбедную жизнь. Даже не безбедную, а богатую, хотя и сам Зех, и вся его семья, что называется, пристроены к делу — так практичнее. Зех занят на производстве в сарае, его жена и другие домочадцы работают в примыкающей к дому и сараю лавке. В год эта кустарная мастерская перерабатывала в среднем около 250 центнеров нефти — довольно много по тем временам. Во всяком случае, жителям Львова производимого керосина хватало, и всё шло так хорошо, что Зех даже не задумывался об увеличении объемов производства.

В 1858 году происходит трагедия, случившаяся, судя по всему, из-за дырявой бочки, из которой вытекал керосин. Он загорелся от случайной искры, пламя перекинулось на лавку и уничтожило и дом, и завод. В пожаре погибли жена Зеха и ее 17-летняя младшая сестра, они находились в тот момент в лавке. Только год спустя Зех займется восстановлением производства. Через 15 лет он женится повторно, на сестре своей жены, кроме производства во Львове откроет аптеку в Бориславе, где также будет производить керосин и другие продукты переработки нефти, в частности асфальт и смазочные материалы, которые станет экспортировать в Германию.

Лукасевич пошел другим путем. Он понимал, что за переработкой нефти большое будущее и кустарные мастерские не смогут удовлетворить растущие потребности. С трудом вырвавшись из-под полицейского надзора, запрещающего ему покидать Львов, Лукасевич отправляется в Галицию — район, известный тем, что там издавна находилась нефть. Денег у помощника аптекаря немного, он ищет инвесторов и с огромным трудом, но находит их.

В 1854 году Лукасевич начинает в Галиции добычу нефти, и это первая промышленная добыча. Часто пишут, что Лукасевич пробурил там первую нефтяную скважину, но это неверно: первую скважину в Баку поручик Воскобойников пробурил еще в 1846 году (промышленного значения она не имела, а вот технологическое было велико и будет востребовано через два десятка лет, когда в Баку начнется нефтедобыча). Лукасевич скважин не бурил — хватало более примитивных технологий: он добывал нефть из раскопов. Когда этот, по современным понятиям, варварский метод себя исчерпал, в Галиции стали добывать нефть в колодцах, до скважин дело дойдет еще очень не скоро.

Первоначально нефть превращали в керосин в мастерских наподобие той, что устроил Зех, но нефтеперерабатывающий завод был заложен сразу после того, как инвесторы расщедрились. Он вошел в строй в 1856 году и стал первым в мире предприятием будущей нефтяной отрасли. Если сами раскопы выглядели жутковато (обмазанные черной густой маслянистой жидкостью с головы до ног люди ведрами черпали нефть, стоя по колено в этой жиже, переливали ее в бочки, которые лошади увозили к заводу), то сам завод производил ошеломляющее впечатление чистотой, простором и выглядел для современников Лукасевича прорывом в будущее.

Заметим, что Лукасевич был человеком самых либеральных взглядов, за что его, мягко говоря, не любили и жесточайшим образом критиковали в Вене. Рабочие на его производствах получали весьма большие деньги, вдвое превышавшие среднюю зарплату в Австро-Венгрии, работали не более 10 часов в день (тогда нормой для Европы было 12), а Лукасевич еще имел наглость цитировать своего соотечественника, философа XVII века Яна Амоса Коменского, утверждавшего, что нормальное распределение дня — это 8 + 8 + 8, то есть время в сутках должно поровну делиться между сном, работой и досугом. Из-за этого возмутительного либерализма и явной опасности Лукасевича для общества полиция до конца жизни так и не отстанет от него, негласный надзор за Лукасевичем продолжится и тогда, когда он уже будет одним из богатейших людей империи.

К возмутительному потаканию «рабочей скотинке», так бесившему австро-венгерскую аристократию и промышленную верхушку, позже добавилось еще два вызывающих шага: Лукасевич придумал давать отпуск (неделю каждый год) и ввел медицинское страхование и страхование жизни — так до него вообще никто и никогда не делал.

Это вызвало очередную волну гнева — отпусков тогда не существовало вообще, разве что боевые офицеры могли его себе выхлопотать, но и то исключительно с личного согласия императора. А про медицинскую страховку никто даже не слышал. Но занимался Лукасевич не только своими предприятиями — он строил по всей Галиции школы и больницы, дороги и мосты, много занимался благотворительностью, оказывал огромную финансовую поддержку Польскому восстанию 1863–1864 годов, в котором сторонники независимости потерпели поражение, после которого Лукасевич укрывал восставших и оплачивал лечение раненых.

В Австро-Венгрии таких не жалуют. Правитель Франц-Иосиф на троне находится так долго (всего он будет управлять страной 68 лет), что, кажется, давно потерял связь с реальностью и чувство времени. Для сложных проблем ищутся простые решения — например (как всегда случается перед распадом империй), виноватыми во всех проблемах страны объявляются либералы. А уж Лукасевич — либерал из либералов, поведения он, с точки зрения властей, не самого примерного, настоящий смутьян, тюрьмой ему угрожают всю жизнь. Частично от неприятностей его уберегает орден от папы римского и титул папского камергера — Рим отмечает его, в частности, за то, что он бесплатно поставляет керосин в костелы.

Что касается производств Лукасевича, то часть из них постепенно переводится на выпуск асфальта, смазочных масел и битума, на которые как раз образуется большой и устойчивый спрос. Транспортировка керосина из Галиции, находящейся в центре Европы, удаленной от портов и железных дорог, затруднена, а относительно небольшие месторождения нефти не могут насытить подсевшую к тому времени на керосин Европу. Впрочем, керосиновая лампа резко раздвинула границы потребляющего мира, и Лукасевич, умерший в 1882 году, и Зех, доживший до 1897-го, успели увидеть настоящий триумф и керосина, и керосиновой лампы.

После смерти Лукасевича, который не оставил наследников (он женился на своей племяннице, единственная их дочь умерла во младенчестве), принадлежавшая Лукасевичу доля в бизнесе делится между родственниками, больше никто не доставляет империи беспокойства своими либеральными «выходками» и все прогрессивные начинания Лукасевича медленно, но верно убиваются. Это касается не только социальной сферы, но и разработки месторождений — время раскопов прошло, более того, они изрядно испортили доступ к нефти. Пришло время бурения, благо к этому моменту был накоплен большой опыт по этой части в Пенсильвании и на Апшероне. Сам Лукасевич запустить бурение не успел, а его компаньоны от таких задач отказались — из соображений экономии. То же касалось и транспорта: без железных дорог и трубопроводов галицийская нефть и керосин оказались мало кому нужны, мировые гранды даже не учитывали эти ставшие маломощными местечковые месторождения в своих планах на мировое господство.

Возможно, могло бы сказать свое слово правительство Австро-Венгрии, но этого не случилось и не могло случиться — империям не интересна экономика, у империй другие приоритеты.

После смерти Лукасевича Зех (он пережил коллегу на 15 лет) сам пробует вкладываться в добычу и переработку нефти в Галиции, но успеха не достигнет — золотые времена галицийской нефти остались в прошлом. Правда, Зех, человек осторожный, денег умудряется не потерять.

Кстати, высказывается множество гипотез, почему Лукасевич и Зех так и не защитили патентом керосиновую лампу — ведь если бы они сделали это, то, наверное, стали бы самыми богатыми людьми своего времени. Не станем перебирать эти гипотезы (диапазон велик — от версии про желание сделать «подарок человечеству» до ссоры, кому именно принадлежит эта идея, хотя о ссорах между ними ничего не известно), просто констатируем отсутствие патента у самих изобретателей на лампу как факт.

Зато патент получил Карл Рудольф Дитмар из Вены, владелец небольшого предприятия, производившего и чинившего масляные лампы. Очень быстро его мастерская стала полноценным заводом, на котором работало больше 400 человек и применялись самые современные — поточные — методы производства, а Дитмар открыл предприятия в Варшаве, Милане и Зноймо в Чехии (последнее специализировалось на лампах из художественной керамики), создал большую торговую сеть, охватившую весь мир, в том числе Китай и Индию. Кроме того, Дитмар всю жизнь занимался усовершенствованием конструкции ламп (и получил около 40 патентов), он же создал самую совершенную и самую популярную лампу, названную им Fledermaus («Летучая мышь»).

Годовой объем выпуска ламп на заводах Дитмара, начавшись с 250 тыс. в год, всего за три года вышел на уровень 1,5 млн, причем сами лампы постоянно совершенствовались и поражали разнообразием (к 1900 году будет выпущено около 1000 моделей!) — и этих ламп миру категорически не хватало.

Несмотря на все свои старания, Дитмар был не в состоянии удовлетворить взрывной спрос на керосиновую лампу, поэтому он активно продавал лицензии. В 1857 году производство ламп Дитмара началось в Чикаго — именно их повсеместное распространение и ажиотажный спрос на них в Америке станет двигателем для разработки нефтяных месторождений в Пенсильвании, начавшейся в 1859-м.

Варшавский завод Дитмара (расположен он был в Праге, предместье Варшавы) был призван заполнить керосиновыми лампами огромную Российскую империю, которая казалась Дитмару пусть и бедным, но очень большим рынком. Надежды венского фабриканта оправдались — как и в Америке, здесь началась настоящая нефтяная лихорадка. Она обрушилась на Баку, где первое большое предприятие было создано всего на год позже, чем нефтеперерабатывающий завод Лукасевича, — в 1857 году. Керосиновых ламп производится очень много, но всегда — недостаточно. В начале 1880-х годов бакинские нефтепромышленники братья Нобели предлагают россиянам лампы по возмутительно низким ценам, в 10 раз дешевле их обычной стоимости, то есть продают (почти раздают!) себе в убыток, но эти убытки компания с лихвой покрывает меньше чем за год — за счет роста потребления производимого компанией «Братья Нобель» керосина.

С началом массовой нефтедобычи цена на керосин колеблется, так как возникает конкуренция среди производителей — в лучшие для них (и худшие для покупателей) годы галлон стоит 0,60 доллара, что несколько выше цены камфина (0,50 доллара), но высокое качество керосина как топлива, его яркий и ровный свет, отсутствие копоти и неприятных запахов делает его незаменимым. В начале 1860-х производство керосина достигает уровня камфина, а к 1880-м вовсе уничтожает камфин, делая его дальнейшее изготовление коммерчески бессмысленным.

Человечество в итоге так и не погрузилось во тьму — его спасли польские аптекари. Попутно созданная их стараниями и стараниями еще многих сотен ученых и дилетантов по всему миру отрасль нефтедобычи и нефтепереработки начала победную поступь по миру. Об этой поступи, потрясениях и чудесах, приключениях и преступлениях, в которые вверг человечество мир углеводородов, мы продолжим говорить в следующих публикациях.