Кинцуги: грустное очарование вещей и золотые шрамы
Константин Корка создал первую в России мастерскую кинцуги − японского искусства реставрации керамики с помощью лака уруси, риса, золота и серебра. После ремонта посуда не только покрывается красивыми швами-шрамами, ей можно снова пользоваться. Разбираемся, зачем тратить десятки тысяч рублей, чтобы склеить разбитую чашку, и в чем прелесть многочасовой полировки швов.
До кинцуги Вы занимались разными вещами. Почему в итоге остановились на этом ремесле, хотя о нем было мало информации, а сама техника трудоемкая и времязатратная?
Так удачно совпало, что у меня были лишние деньги и свободное время. В целом, я люблю делать что-то руками: это из семьи, мой отец инженер и любит мастерить. У меня разбился чахай (сливник для чая), и хотел найти, кто мог бы его починить, но не нашел. Стал искать, как починить самостоятельно. Выяснилось, что как будто бы ничего нельзя сделать, но я на этом не остановился. В итоге нашел кинцуги.
Меня привлекло, что никто этим не занимался в России. Так что я стал первооткрывателем. Попробовал, мне очень понравилось, и с 2015 года я этим и занимаюсь.
А сколько времени у Вас ушло на то, чтобы стать мастером? Есть ли в кинцуги такие понятия как мастер, подмастерье, профессионал, любитель?
Мастером можно считать профессионала, который получает деньги за работу и занимается ей на постоянной основе. Так что меня можно назвать профессионалом. Мастером тоже можно назвать, потому что у меня больше опыта, чем у кого-либо в России или в ближнем зарубежье. Я постоянно совершенствуюсь, экспериментирую, пробую новое. Появляются новые способы, что-то меняется, идет постоянный рост.
На то, чтобы разобраться в базовой последовательности этапов, у меня ушло примерно полгода. А через два с половиной года я начал понимать логику процесса, то есть взаимодействие материалов друг с другом, особенности работы с различной керамикой, фарфором.
У Вас в мастерской есть комьюнити людей с общими интересами? Кто приходит к Вам учиться?
Приходят совершенно разные люди — ученики и клиенты. Но абсолютно всех объединяет любовь к красивым предметам и нежелание их отпускать. Это своего рода вещизм. Все эти люди видят особую ценность в предмете, который хотят починить. Ведь проще было бы выкинуть и купить новый. Но люди вкладывают в него эмоции, впечатления, воспоминания, не хотят, чтобы они исчезли с повреждением предмета, хотят продлить историю.
Примерно 85% учеников в мастерской выбирают кинцуги именно как хобби, как необычное времяпрепровождение.
Кинцуги можно рассматривать как динамическую медитацию, потому что человек фокусируется на внешнем предмете, внимательно его рассматривает, что-то с ним делает, выводит шовчики. То есть отчасти люди приходят замедлиться. У меня тоже есть такое особое место в Москве: чайная в Армянском переулке. В Москве очень быстрый темп жизни, за день бывает 20-30 встреч, а там ты сидишь, пьешь чай, играет тихая, спокойная музыка. Здесь в мастерской примерно так же. Заходишь — и бешеный ритм отступает. Можно просто сидеть наедине с предметом, никуда не торопиться, дышать, наблюдаешь.
А этот вещизм как-то связан с японской идеей моно-но аварэ (яп. грустное очарование вещей) и вообще с японской философией?
Это скорее общечеловеческая философия, просто ее лучше всего выразили японцы. Им удалось сформулировать идею принятия вещей как они есть, их старения и разрушения.
И кинцуги позволяет вещи оставаться вещью, то есть сохраняет ее функционал, ее определение. Потому что если в чайнике не заваривают чай, это не чайник. Когда он разбивается, он перестает быть чайником. А при помощи искусства кинцуги его можно собрать обратно. Он продолжит существовать как чайник, и в нем проявятся приметы времени.
Он будет напоминать о том, что всё однажды состарится и умрёт. Можно воспринимать старение как естественный процесс, принять, что мы однажды умрем. Мне такой взгляд на мир помогает принимать недостатки и видеть, что они — продолжение достоинств. Нет черного и белого. Кинцуги позволяет принять недостатки, в том числе других людей, потому что хорошее и плохое часто взаимосвязано и что-то плохое можно превратить во что-то хорошее.
Вы заговорили про бешеный ритм, но ведь несколько лет назад Вы рассказывали, что стали брать учеников, чтобы чаще видеть людей, а сейчас у Вас уже есть открытая мастерская в центре Москвы.
Как жизнь успела так измениться и все ли Вас в ней устраивает?
Да, я переехал в Москву, открыл мастерскую. Она стала доступнее для людей, потому что не нужно больше ездить в Сергиев Посад. Раньше расстояние регулировало поток учеников. Сейчас цена. В какой-то момент у меня наступило выгорание, я перестал справляться с объемом поступающей на ремонт посуды и понял, что надо что-то менять: набирать людей, делегировать. Соцсетями, например, теперь занимается специальный человек. Я решил расширяться, появились подмастерья. Это был переломный момент, но через преодоление мы растем.
А есть связь между кинцуги и ностальгией по счастливому прошлому?
Определённо есть. У меня каждый год проходит новогодний конкурс: люди присылают истории разбитых предметов. Я выбираю самую лучшую и дарю бесплатный ремонт. Пару лет назад выиграла шкатулка из мыльного камня, которую отец клиентки привез из вьетнамской командировки.
Для нее эта шкатулка была символом счастливой семейной жизни, ностальгии по тому времени, когда отец возвращался домой, привозил какие-то подарки, они все еще были вместе. Людям, наверно, проще вложить воспоминания в какой-то предмет, которым они пользовались, когда жизнь была другой, в другом месте, с кем-то.
А насколько техника кинцуги связана с экологичностью и бережным потреблением?
Это можно так продавать, но, по моему мнению, само промышленное производство лака для кинцуги совсем неэкологичное. Чтобы починить предмет, нужно потратить очень много усилий, человеко-часов, нужно вырастить деревья, вырубить их, сделать инструменты.
Отчасти кинцуги тоже становится культурой потребления, потому что люди заменяют суть (когда предметом можно дальше пользоваться по назначению) на внешние атрибуты, на концепцию золотых шрамов, идею о том, что все можно излечить.
Они забывают, что предметы могут быть снова сами собой. Для меня утилитарность первична и вся моя работа построена на том, чтобы предмет приносил пользу. Но даже в Японии многие мастерские работают декоративно: когда сделано красиво, но предметом нельзя пользоваться.
Кинцуги — дорогое удовольствие. А бывает, что клиенты отказываются платить за работу, исчезают?
Такое случалось всего несколько раз за 10 лет. Обычно я иду клиенту на встречу, предлагаю разделить платеж, если по непредвиденным обстоятельствам он не может заплатить. Но если достучаться до человека не получается, предмет остается у меня. Выставляю его на продажу, сам пользуюсь. Если человек не хочет платить, это никак не обесценивает мой труд.