«В наши апокалиптические времена становится яснее глубина и конкретность шекспировской мысли». В чем заключается новизна и эффектность Шекспира?

Вечер первый

Лунич приехал недавно. Бывают знакомства шапочные, а у нас с ним знакомство скамеечное. В сумерках выходим посидеть под фонарем — и тут-то и встречаемся. Я знаю, он был переводчиком, этот лысенький, невзрачный пенсионер.

— Скажите, Евсей Евсеич, — как-то задал я ему вопрос. — Вы переводили Фолкнера, Хаксли, Фицджеральда. А потом, как сами говорите, взяли и переключились на Шекспира. Почему? Ведь, признайтесь, Шекспир все-таки скучнее современных мастеров.

— Нет. Он интереснее, а не скучнее. Но труднее. А вышло у меня так. Я работал над романом Хаксли. И пришлось перевести несколько цитат, больших и малых, из Шекспира. В прежних переводах не было нужных мне деталей. И я убедился, что получается, что могу…

— А почему ж это не было нужных деталей?

— По разным причинам. И между прочим, потому, что английская строка пятистопного ямба вместительнее русской. Русские слова длинней. Приходится при переводе выбирать, на что делать упор, а чем жертвовать.

— А если увеличить количество строк? — не унимался я.

— Тогда пьеса сделается длинной и громоздкой. Малопригодной для театра…

Лунич положил руку на спинку скамьи, помолчал. Заговорил опять:

— Вот вы, Олег, сказали: современных мастеров. А я не знаю мастера современней Шекспира. Шекспир не просто современен — он современен неожиданно, свирепо, дерзко, еретически. В нем можно найти бездну нового. Как бы это пояснить? Возьмем внутрисолнечные процессы. Они сделались понятней только в свете — в погибельном свете — реакций ядерного взрыва. Вот так же в наши апокалиптические времена становится яснее глубина и конкретность шекспировской мысли. Уж простите мне выспренность.

— Э-э, — сказал я полушутя, полудразня, — все это слова и кружева. А на самом-то деле Шекспир давно весь до последней косточки обсосан, изучен, истолкован. Вы зубов не заговаривайте выспренними сравнениями. Вы мне факты дайте.

— Ладно. Даю факты, — с неожиданной охотой согласился Лунич. — Могу из «Лира», могу из «Гамлета». Но для начала мы возьмем завязку «Макбета».

Лунич достал из большого бумажника какие-то потертые на сгибах листочки, поискал в них нужное. — Вот Макбет победно едет с поля битвы. На болотистой и чахлой вересковой пустоши его поджидают три странных существа. Три вроде бы старухи (хотя и с бороденками), но происхожденья самого диковинного. В «Макбете» они названы ведьмами, но это не ведьмы в традиционном смысле слова. Это злые духи, возникшие, сгустившиеся из болотных газов. Посулив Макбету королевскую корону, они бесследно тают в воздухе. И спутник Макбета — Банко, которому ведьмы пообещали, что потомки его будут королями, — замечает:

Земля, как и вода, содержит газы —
И это были пузыри земли.

Я цитирую перевод А. Кронеберга, впервые вышедший в 1846 году, а в 1903-м напечатанный в брокгаузовском пятитомнике сочинений Шекспира. Стоит упомянуть эти даты. Ведь не каждый год рождаются у переводчиков фразы, которые вызвали бы такой поэтический отклик, как эта… Тут я вас, Олег, впускаю в переводческую кухню. В ней пахнет потом и трудом. Муки творчества бывают и у переводчиков. Случаются досад-ные ляпсусы. Бывают и блестящие удачи. Пузыри земли!.. Любители буквальных соответствий могут поставить Кронебергу в упрек, что этого сочетания слов нет в подлиннике. Там читаем в от что… Даю буквально:

Земля имеет пузыри, как и вода.
И эти (то есть ведьмы) — из них.

Да, необычное, сильное, совершенно по-шекспировски звучащее «пузыри земли» изобретено переводчиком. Что делать — приходится порой усиливать строку. Надо ведь хоть отчасти компенсировать ослабления смелых шекспировских оборотов, неизбежно допускаемые в других местах перевода. В двустишии Кронеберга можно бы придраться и к небольшому анахронизму — слово «газ» при Шекспире еще не употреблялось в Англии. Но все это перекрывается звуковыми и смысловыми достоинствами фразы. Переводчик словно лучом прожектора осветил шекспировский образ — и образ этот метнулся в глаза большому русскому поэту. В стихотворении «Она при шла с мороза…» (1908) Александр Блок пишет:

Впрочем, она захотела,
Чтобы я читал ей вслух «Макбета».
Едва дойдя до пузырей земли,
О которых я не могу говорить без волнения…

Подобно тому, как Фолкнера, создававшего свой лучший роман , вдохновляло макбетовское «шум и ярость»:

Жизнь — <…> это бредовой
Рассказ кретина: ярости и шума
Хоть отбавляй, а смысла не ищи… —

так Блока вдохновили «пузыри земли» на целый стихотворный цикл (1904–1905), которому он и предпослал эпиграфом кронеберговское двустишие.

Какая, в самом деле, редкостная переводческая удача — и какая заслуга! Но это не все; на этом воздействие фразы отнюдь не кончается, она и по сей день будоражит воображение читателя и помогает глубже вдуматься в Шекспира.

В следующий раз ведьмы являются на сцену для того, чтобы принять выговор от грозного начальства — от Гекаты, богини колдовства. К тому времени Макбет уже стал королем, а Геката рассержена тем, что ведьмы, действуя без ее ведома и участия, посмели пособлять Макбету — «строптивому (wayward) сыну, своевольному и злобному, который любит не вас (то есть не зло само по себе), а свою выгоду». И Геката велит ведьмам поправить дело — приготовить колдовскую утварь и снадобья для встречи Макбета. А сама отправляется ловить висящую на острие лунного серпа росную каплю, чтобы «посредством волшебной перегонки породить искусственных духов, которые силою своего обмана доведут Макбета до погибели», — прочел Лунич из листочка.

— И старые, и новые комментаторы «Макбета» считают эту кратенькую пятую сцену третьего акта нешекспировской вставкой. Один из них писал недавно: «Эта сцена, по общему мнению, не принадлежит перу Шекспира. Почти ничего не добавляя, она лишь замедляет быстротекущее действие… „Строптивый сын“ <…> эти слова плохо вяжутся с Макбетом».

— А я вам скажу, вяжутся отлично! — нервным рывком повернулся ко мне Лунич; зрачки его были расширены. — А я вам говорю, сцена эта — самая что ни на есть шекспировская. И она распахнет перед нами внезапную новизну. Вот приходите завтра пораньше.

— Приду, — сказал я.

Вечер второй

Когда я спустился со своего жаркого верхнего этажа, Лунич уже сидел на скамейке, с листками в руках. Потом он то и дело заглядывал в них.

— Ну что в словах Гекаты нешекспировского? Примерно в том же духе, как Геката аттестует Макбета, отзывается Гонерилья о Лире, употребляя слово «waywardness» (то есть своенравность, непокорность, строптивость). И сама мысль Гекаты: «Любит не вас, а свою выгоду» — лишь варьирует в злобно окарикатуренном виде мысль герцога из «Меры за меру»:

…если ты
Лишь о себе скорбишь, а не о Боге,
Обиженном тобою, — и всего лишь
Питаешь к Богу страх, а не любовь…

Геката — как пастырь и глава некой сатанинской церкви — именует Макбета «строптивым сыном», и это определение мало сказать уместно — оно дает ключ к характеру Макбета. Макбет не исчадие зла, он не любит зла как такового, с ведьмами ведет себя строптиво. Он честолюбивый страстный человек, поддавшийся неистовым и неразумным настояньям и в итоге погубивший и себя, и злосчастную свою жену… Дать ей отпор, как герцог Олбанский дал отпор Гонерилье, Макбет не в силах — и с момента убийства Дункана не властен уже выбраться из кровавой трясины. Коготок увяз…

Но вернемся к нашей сцене. Единственным в ней, что замедляет действие — а лучше сказать, словно бы и вообще не работает на сюжет, — является затеянный Гекатой полет за волшебной каплей, ни разу не упоминаемой затем. Правда, и Ариэль в «Буре» отправлялся в далекий полет за волшебной росой, так что нешекспировским мотивом это не назовешь. Однако получается, что ночное путешествие Гекаты к луне — как бы сбоку припека, зряшная прикраса, не имеющая отношения к действию. Но так ли это? Давайте-ка всмотримся в первую сцену четвертого акта, где по распоряжению Гекаты ведьмы творят свою волшбу на погибель Макбету. Они бросают в кипящий котел ядовитую требуху, жабью слизь, акульи потроха и тому подобные ароматные ингредиенты — и кружатся подле котла с колдовским пением:

Удваивайся, удваивайся
(то есть умножайся), труд и смута;
Огонь, гори и, котел,
вскипай пузырями.

Опять «пузыри» — и притом как завершающее, стержневое слово ворожбы, звучащей по-английски приблизительно так:

Дабл, дабл, тойл энд трабл;
Файер, берн, энд колдрон, бабл.

(Рифмующиеся слова произносятся в два слога: даб-л, траб-л, баб-л).

Втиснуть все это содержание в четырехстопное хореическое двустишие переводчикам не удается. Если же сосредоточиться на второй — основной здесь — строке, то возможен так ой вариант:

Огнь, гори, котел, вари;
Подымайтесь, пузыри.

Затем варево студят кровью бабуина (непристойно-яркозадая порода обезьян). Появляется Геката, хвалит ведьм за старание и велит продолжать. Снова пение и круговая пляска. Входит Макбет и спрашивает, чем ведьмы заняты. «Деяньем без названья», — хором отвечают те. Макбет требует открыть ему грядущее. «Хочешь ли ответа от нас или от наших хозяев (старших духов)?» — спрашивают ведьмы. Макбет, конечно, желает видеть этих духов. Тогда, по указанию первой ведьмы, к вареву добавляют кровь свиньи, сожравшей девятерых своих поросят, бросают в пламя жир, который соскребли с виселицы, — и под раскаты грома являются друг за другом три призрака и предсказывают Макбету непобедимость и неуязвимость. Но Макбет настойчиво хочет узнать также и то, будут ли потомки Банко королями. Тут котел вдруг проваливается сквозь землю — и торжественной чредою являются восемь королей, а за ними призрак Банко, убитого по приказу Макбета. Затем ведьмы пляшут на прощанье и вместе с Гекатой исчезают.

А теперь повторим удивленный вопрос Макбета: «Зачем проваливается котел?» И добавим от себя: «Зачем вообще нужен в этой сцене котел с адским варевом, столь детально описанным?» На эти два вопроса не ответил еще никто, как ни странно, — как ни «обсосан до последней косточки» Шекспир. А вот мы, Олег, ответим…

Джеффри Буллоу составил свод шекспировских источников. Он приводит — как возможный источник этой сцены — отрывок из Сенеки, из его трагедии «Медея». Там описано приготовление яда, которым пропитывает Медея одежду своей соперницы. Пожалуй, не менее уместно будет вспомнить описание колдовской варки в «Метаморфозах» Овидия:

В медном котле между тем могучее средство вскипает
И подымается вверх и вздувшейся пеной белеет. (Перевод С. Шервинского)

Этот эпизод «Метаморфоз», вероятнее всего, известен уже был Шекспиру в пору написания «Макбета» — Шекспир потом использовал заклинание овидиевской Медеи в «Буре», в монологе Просперо.

Но и у Сенеки, и у Овидия Медея приготовляет свои снадобья для конкретного, непосредственного, так сказать, использования. Котел у Овидия «работает» — Медея варит в нем состав, которым наполняет затем жилы старика свекра, чтобы вернуть ему молодость. А в «Макбете» для чего котел и пламя?

Неужели всего лишь для пущей эффектности — как красочная театральная условность, позволяющая ведьмам поплясать и покривляться? Неужели же все это действо и впрямь окутано непроницаемой тайной и названья не имеет, как заверяют Макбета ведьмы? Но ведь им приказано отныне лгать Макбету, и они лгут (точно так же как лгут, напускают туману, называя обманных призраков своими «хозяевами»). А что, если названье у деянья до смешного простое и конкретное: образование пузырей, производство искусственного газа, из которого и возникают искусственные духи?

Вернемся же к началу сцены и проследим за «технологическим процессом». Ведьмы приготовляют кипящее варево; затем разрежают и охлаждают его обезьяньей кровью, прекращая ненужное пока кипение, — и ждут Макбета. А дождавшись, кидают в пламя жир, чтобы усилить огонь, чтобы закипело снова. И тут-то Геката роняет в котел драгоценную лунную каплю — последний и наиважнейший ингредиент клокочущего, пузырящегося варева. Для того и явилась Геката сюда, разумеется. Правда, ремарки здесь об этой капле нет; но в ранних шекспировских изданиях даны отнюдь не все необходимые ремарки. Так, в «Мере за меру», текст которой дошел до нас в том же примерно состоянии, что и текст «Макбета», отсутствует ремарка о том, что Изабеллу в середине пятого акта уводят со сцены — это становится ясно лишь страницей ниже…

И вот зловонный пар колдовских пузырей сгущается, «сублимируется» в обманные видения. Почему же котел проваливается затем? Да потому, что вереница королей не из котла является — духи эти совершенно иной природы (призрак Банко, во всяком случае, «натурален»), и они не лгут Макбету, и Шекспир подчеркивает это устранением котла.

Не правда ли, поучительный пример конкретности, «вещности» шекспировского воображения? И способный в сильнейшей степени ободрить нашего брата переводчика. Есть ведь что-то оскорбляющее разум, какая-то ведьмовская ложь в туманных ссылках на загадочность, неизреченность, на некие лишь посвященным понятные законы сценической условности — одним словом, на то, что не нашего это ума дело толковать Шекспира и доискиваться причин. Нет, нашего ума и нашей проницательности это дело! Именно переводчику, корпящему и мучающемуся над каждым словом текста, удается иногда разглядеть то, чего не улавливают взгляды, привычно и легко скользящие вдоль строк. Пусть передача Кронебергом макбетовских сцен, отслужив свое, устарела в целом, но блистательные «пузыри земли» заслужили, заработали бессмертие. Для меня — и, надеюсь, для вас теперь — вся эта сцена озарена простым и ясным смыслом. Благодаря короткой кронеберговской строке: «И это были пузыри земли».

Читайте также

Ученые: Уильям Шекспир был бисексуалом

— И благодаря словам Гекаты о волшебной перегонке, — сказал я.

— Разумеется. А еще считают эту сцену нешекспировской. Нет, будь ты трижды «лирик», а без «физики» тебе не обойтись, уж если взялся комментировать Шекспира.