Дышащий крест: кто такие звонари и как они развивают колокольное дело в России

Еще недавно вопрос о профанации сакрального стоял ребром: конфликты между искусством и религией опосредованно повлияли на создание закона об оскорблении религиозных чувств. За шесть лет существования закона православная духовная культура привлекла внимание не только российских, но и зарубежных музыкантов. В 2015 году появилась польская метал-группа Batushka, которая использует канонические тексты на старославянском языке. Она тоже оказалась в опале у православных активистов: они добились отмены концертов группы в нескольких российских городах.

Репортаж об отмене группы Batushka глазами православных активистов

Музыкант Александр Чайка отзывается о группе с восторгом:

«Польский проект „Батюшка“ на меня произвел сильное впечатление радикального уровня. Это, видимо, для нас, мужиков на печке. Театрализованная мистерия с вертикальным смыслом, ни попсовых звуков, ни надоевших молитв с театральной читкой».

Клип группы Batushka на песню «Первый час», альбом «Господи»

Сегодня отечественные музыканты самых разных направлений пытаются осмыслить духовную культуру заново: электронный проект OLIGARKH создает танцевальные полотна на основе православных молитв и колокольных звонов, костромские рэперы «Комба Бакх» читают осмысленный православный рэп и развивают школу русской читки, а маэстро Курентзис создает на сцене Пермского оперного театра византийскую мистерию, почти неотличимую от настоящего богослужения.

«Комба Бакх» — «Учись»

Музыкальный критик Дмитрий Ренанский считает, что исполнения Курентзиса погружают слушателя в состояние между литургией и рейвом. Современные электронные музыканты синтезируют эти явления еще более буквально. Но чтобы понять новые смыслы традиционной музыки, стоит вспомнить несколько глав из истории колоколов.

Есть ли четкое определение у «малинового звона»? Существуют ли нотные записи для колоколов? Что такое благовест и чем он отличается от других звонов? Сегодня на эти вопросы могут ответить только некоторые любители и профессиональные звонари. Но ситуация меняется.

В обществе зреет понимание, что уникальный культурный багаж, связанный с церковным обиходом, можно воспринимать и вне религиозного контекста, а колокольный звон может быть не только прикладным искусством.

Культура колокольного звона овеяна легендами, и, как всё таинственное, она должна была волновать сердца людей. Одним из самых ярких произведений, затрагивающих тайну литья, стал фильм Андрея Тарковского «Андрей Рублев». В него входит новелла «Колокол»: юный Бориска хочет стать литейщиком, как его отец Никола-мастер. Вокруг тайны колокольной меди и разыгрывается основной сюжет эпизода.

«Колокол», Андрей Тарковский

История колокола насчитывает несколько тысяч лет. В разных местах планеты — Месопотамии, Китае, Египте и на территории современного южного Ирана — люди открыли рецепт сакрального звучания: 20-процентный сплав олова в меди создает акустически совершенную бронзу, которая и по сей день является эталоном для отливки колоколов. Сегодня тайна благородного и глубокого звона изучена, а литьем занимаются металлурги.

Легенда гласит, что первые колокола для христианской службы создал епископ города Нола итальянской провинции Кампанья: Понтий Мероний Павлин Милостивый (354–431) вдохновился лесными колокольчиками. Первый колокол он отлил из олова, меди и висмута — металла удивительной красоты. Впрочем, археологические исследования XIX века показали, что епископ не создавал колокол с нуля, но увеличил его.

Провинция Кампанья изобиловала залежами руд и глины, поэтому на протяжении многих десятилетий именно она поставляла колокола всей Европе. От названия этой местности произошли латинские слова campana и nola (маленький колокольчик), а также название науки кампанологии, изучающей колокола.

В России же колокол из-за большого веса называли «тяжкая», а трезвон во все колокола сразу — «во вся тяжкая», отсюда знаменитое выражение.

Александр Чайка и Филипп Горбачев похожи на героев одноименного сериала: старший участник тандема обладает глубоким академическим базисом в области звонарного искусства, а младший добавляет к академическому звучанию актуальный электронный контекст.

Тизер проекта «Колокол»

Филипп Горбачев

---

Сегодня храм закрыт, отец Алексей [протоиерей Алексей Олегович Гостев. — Прим. ред.] открыл его, потому что к нему приехал друг из Франции — фреску там дорабатывает. Батюшка Алексей — человек продвинутый, приверженец идеи, что священнику полезно заниматься не только церковными делами, но и знать, что происходит в обществе, иметь деловые контакты. Крайне начитанный человек, очень музыкальный. Это, конечно, редкость, нам в этом плане очень повезло.

Отец Алексей — мой духовник. В Берлине у меня тоже есть духовник. Я к этому вопросу отношусь спохватно. Бывает, и на гастролях выпадает минутка, могу исповедаться у незнакомого: какая разница, мы же идем на исповедь не к проводнику, а к Богу.

В советское время этот храм был хранилищем. Колоколов не было, висели какие-то железные листы, в которые били кувалдой. Сейчас интересные инструменты разрабатывает «ЛИТЭКС» — самый известный московский колокололитейный завод. Мне пока не удалось на нем побывать: плотный гастрольный график, колокольный марафон, поездки по регионам России… В частности, к учителю в область, где мы за неделю обследуем около двадцати звонниц, играем, сравниваем акустические характеристики.

Молитва перед работой на колокольном заводе «ЛИТЭКС»

Местную колокольню сделал Александр Чайка, это его «ступица Бабы-яги», чтобы звонарь был защищен от ветров. Она очень помогает, потому что звонить приходится и в −25 °С, а служба начинается рано. Я звоню тут регулярно, но еще есть подростки, девочка и мальчик, они тоже звонят. Я не считаю, что колокольный звон нужно использовать только для коллективной молитвы. Любое другое его использование может быть безобидным творческим порывом.

У меня в жизни был период, когда я был музыкантом, но мне стало этого не хватать. Какие-то странные звуки извлекаю, делаю смешные песни… А зачем? Новые течения, новые жанры, новые диджеи — всё это рано или поздно уйдет. По сути, эта музыка не отличается от модного тренда или стиля. А колокола для меня сложились в единое искусство смыслов, истины, за которую я держусь, на которую опираюсь.

Звук колоколов существовал задолго до пришествия христианства: колокола есть в Китае, Корее… В целом колокольный звон, звук железа — это то, что не поменяется с приходом новых религий, шаманских практик и будет еще много тысяч лет. Но дело даже не в этом. Мы находимся в гиперсимволическом поле. Эзотерическое состояние, наркотическая эйфория отличается от эффекта, который производит служебный звон, тем, что есть ясная цель: звоним, потому что празднуем Христову церковь. Это конкретный акт любви Бога к людям через своего Сына и Святого Духа.

Нет такого, что мы звоним, потому что нам нравится сила природы. Она существует, безусловно, но не является сущностью, это явление, не имеющее никакого системообразующего значения. По крайней мере, в моей системе. В этом плане хаус- и соул-музыка — моя любимая. Диджеи, которые сформировали мое влечение к танцевальной музыке, — Robert Hood и Green Velvet (как потом оказалось, один из них — священник, а второй — очень верующий человек). По сути, это такие техно-молитвы, и состояние, которое они вызывают, — одна из причин, по которой техно-хаус-сцена существует. Соул вышел из церковной традиции, звукового праздника в честь Господа, в честь любви друг к другу. В Африке православные службы проходят более шумно, нежели смиренные застенчивые службы в России. Звон у нас на выступлении, конечно, будет не богослужебный, но мы будем руководствоваться его молитвенностью.

Нет четкого устава, каким должен быть звон. И все-таки это исходит из молитвы. Сложно извлечь из себя праздничный звон, когда делаешь вечернюю службу. Когда начало богослужебного цикла, дня — тут и ветхозаветная история актуализируется, звонишь более протяжно. В воскресенье утром более строгий звон.

Господь дал нам свободу, мы можем делать всё что хотим. Но также дал и заповеди, которые нужно соблюдать. Каждый живет согласно своему служению, молитвенному пути. Поэтому я даже не берусь судить действия других артистов и художников: делают — и хорошо, что делают. Но меня скорее привлекают проекты, которые имеют за собой красоту небесную. Существуют эксперименты, которые похожи на какое-то извращение смыслов. Я говорю о том, от чего я сам отказался, когда передо мной встала задача переработать звук колоколов в современную музыку. Здесь очень тонкая грань, можно перегнуть палку, и будет уже слишком.

Моя цель — модернизировать существующую красоту, а не высмеять ее или поставить под сомнение. Мне действительно нравится, что происходит в православных храмах: звук колоколов, песнопения, стиль ведения службы, акустические тоны молитвы. И я не хочу никого оскорбить, естественно. Я стараюсь брать только то, в чем я как звонарь более сведущ. Это не провокация и не ирония, я не современный художник, который решил прикольнуться на тему религии. Я звонарь, в этом нет никакого подвоха.

Искусство колокольного звона не призвано вызывать в человеке страсти, оно не делает отсылок к тому, что ты видел по телевизору или прочитал у писателя. Колокольный звон призывает человека к одному, даже если он положен на танцевальный бит. Разве танцевать — это грех? Это не грех. Вообще, было велено нам радоваться и веселиться. Но у нас культура танца и ритма на слабом уровне. Колокольный звон — это единственный ритмический инструмент, который звучит в России на протяжении столетий. У нас на улице нет людей с барабанами, гитарами… Я имею в виду не только переходы. В Латинской Америке живая музыка раздается с каждого угла. Там люди привыкли отмечать жизнь. И культура движения у них более интегрирована в общение, посредством этого производится некий диалог.

Я сейчас строю свою колокольню, собираю ее из разных предметов. Когда выступал в Новосибирске, в местном музее колокольного искусства показывали, как можно звонить на якорях или на пиле, рельсах, газовых баллонах. Я собираю такую, но это пока секрет.

Можно исполнить колокольный звон молотком на трубе, и здесь возникает вопрос: это человек, который стучит по трубе, или это человек, который исполняет колокольный звон? Для меня это главное различие. Диджей, который играет музыку в клубе: он играет, чтобы все упоролись? Или потому, что он с помощью этого что-то транслирует? Я пришел ко второму пути. Не просто «эта мелодия такая типа эйсид-модуляция, можно диссоциатив в людях вызвать», как я раньше думал. Когда я понял, что у меня есть миссия, пришел к пониманию, что в звуке есть единство. Есть братство музыкантов, которые понимают, что ни они, ни труба — это не самое главное, а главное — зачем они это делают, что этими звуками вызывают.

Мне очень близки идеалы и ценности хаус-музыки. Можно звонить в колокола, стучать молотком по трубе, программировать электронную музыку, руководствуясь теми же заповедями, которые мы исповедуем на колокольне.

И получается разная духовная музыка, которая, по сути, единая история. Об этом я хотел бы рассказать и ни о чем другом. Всё, что есть, заложено в этом звуке, а происходит это с одной целью — славить Господа.

Раньше я нечасто ходил в храм, у меня была домашняя многолетняя молитва, очень сильный интерес к этому всему, но в таинствах я не участвовал, относился к этому как анархист. И тут я оказался на Пасху в храме, а в это время абсолютно всем всю неделю можно звонить в колокола. И мне сказали: хочешь — пожалуйста. В первый год было чувство страха, потому что я не знал, что можно, а что нельзя, пока не понял, что сущность звонаря заключается в том, чтобы полностью захватить акустическое пространство вокруг храма, не оставив шанса никакому другому звуку.

У меня не было учителя. Берлинский звонарь Алексей показал мне довольно простой рисунок, который меня поразил своей ритмикой. Я спросил у батюшки, отца Георгия, где можно поучиться на звонаря, и он сказал, что в Москве есть колокольный центр.

Колокольню нам настраивал Александр Чайка. Я его нашел в интернете и понял, что это интересный персонаж. Уже через пару месяцев я был у него в Болохове, мы с ним сблизились, и уже скоро пятый колокольный марафон, который мы проводим вместе.

Появился уже некий кружок колокольного марафона. Есть девушка Тая, она сопоставляет колокольный звон с ритмическими этюдами на рояле, еще Алексей из новосибирского центра колокольного искусства. Много таких людей по нашей стране раскидано, это уникальные музыканты, работающие с исконно русским инструментом. В Африке есть особые перкуссионисты, которые играют так, как никто не сыграет; в музыке индейцев то же, ее же не повторить!

Колокольный звон — это музыка России, наша ритмическая музыка. Даже независимо от того, к какой конфессии ты принадлежишь, эта музыка в ДНК нашего народа в самом широком смысле — не русского, а вообще народа этих территорий. В этом плане колокольный звон, будучи народным инструментом, имеет право быть интерпретирован как угодно. Потому что он существует как в ударе по водосточной трубе, так и в ударе идеально отлитых церковных колоколов; в ударе в церковные била, в деревянные била, на компьютере, как я сейчас делаю, в техно-варианте, на сцене клуба или фестиваля — всё это является народным творчеством, оно соединено с его богослужебной функцией.

Есть минималисты, авангардисты, академическая музыка и так далее. Они там все такие сложные: минимализм, один удар в минуту, какие-то перестукивания. Мне кажется, можно поехать на колокольню, послушать, как звонит звонарь, и услышать там и техно-музыку, и сочетание тональных звукорядов, атональные последовательности, обусловленные сложностью звука самого колокола, в котором никогда нет одной базовой ноты. Каждый удар колокола — это аккорд. Колокольня подбирается не по нотам или звукоряду, а по благозвучию. Такие вещи, на мой взгляд, очень прогрессивны, потому что они и исконны, и архаичны и при этом абсолютно современны.

Когда я управляю несколькими тоннами сплава колокольной бронзы, я испытываю огромное удовлетворение как музыкант. Инструмент, который стоит в каждой церкви, в каждом населенном пункте нашей страны. Как это можно игнорировать, я не понимаю. Как я мог игнорировать это двадцать семь лет своей жизни?

Трейлер фильма «Колокол» (2019)

Я снял фильм «Колокол» и исследую темы для новых фильмов. Это долгий путь, и он никак не соотносится с индустрией музыкального бизнеса. Это духовная индустрия, а в ней ценится, как у Андрея Рублева в фильме, красота без пестроты.

Я начал играть музыку на барабанах с пятнадцати лет, для меня это привычная звуковая среда. Моей дочке три с половиной года, она уже проявляет интерес. В прошлый раз, когда мы выступали на открытии «Мутабора», сделали семинары для детей. У нас было около сорока детей, и мы проводили занятия на колокольных тренажерах. Не хочу ставить флаг, но в каком-то обозримом историческом контексте я делаю первый подобный проект.

Документальный фильм о Константине Сараджеве, теоретике русского колокольного звона

Был такой Константин Сараджев. Уникальный человек с абсолютно сверхъестественным слухом, различал в одной октаве 490 звуков, оттенков звучания. Он соединял звук колоколов с цветами, записал спектральный анализ и акустическую характеристику всех значимых московских колоколен, которым сейчас колокола отливаются заново. Он был звонарем, который проектировал концертные звонницы, рисовал чертежи, подпиливал языки, всё перенастраивал. Был таким реформатором и очень неординарным звонарем. Еще был Смагин — тоже очень известный.

До революции звонарное искусство подошло к точке, где оно как духовная музыка нового образца и как авангардное искусство могло удачно выстрелить.

Но у колоколов нет нотных записей, и культура потеряла возможности развития. То, что мы сейчас делаем, — это продолжение, преемственность, мы оформляем какие-то вещи, которые сейчас возможно делать идеологически. Были семьдесят лет запрета колокольного звона — можно сказать, что он моложе, чем хаус, техно или то, что мы считали культом нашего времени. Панк-музыка — пульс нашего времени? Это было в Англии в каких-то годах, но это пульс не моего времени.

В этом плане сочетание колокольного звона с техно-музыкой для меня кажется более важным. Как появилась техно-музыка? Был фанк и соул, которые ребята просто взяли и сыграли с помощью драм-машин. Барабаны играли роль космических сущностей, было много философии планетарных масштабов. Там была фантазия, что исполнитель не человек, а звук машин — это технологическая надстройка над духовной музыкой.

Если мы берем колокол и помещаем его в такое метапространство, это становится частью современного искусства. Я, когда это понял, побежал в студию записывать. Но это не моя идея, наверняка кто-то уже думал об этом, но не смог реализовать из-за семидесяти лет вето на колокольный звон. В итоге вся страна звонит пуще прежнего. В последние тридцать лет появилось дичайшее количество колоколов, заводы работают без перерыва. Потому что не только каждому новому храму нужен колокольный набор, но и каждому старому: после советской власти ничего не осталось.

Отливка малых колоколов на колокололитейном заводе «Пятков и Ко»

Александр Чайка

---

Часто спрашивают, почему я стал звонарем. Ответы всегда разные: чем больше звонарного опыта, тем больше осознания, почему я вообще этим занимаюсь. За двадцать лет я сделал где-то шестьдесят авторских колоколен. На каждой из них я пытался воплотить свое индивидуальное видение инструмента. Можно заниматься потоковым производством, когда есть стандартная модель и вы ее тиражируете — просто тупо зарабатываете деньги, сокращаете время и усилия. В России есть успешные звонари, не музыканты, а настройщики — они именно так и поступают.

Я принципиально не хотел включаться в эту струю, хотел делать вещи рядом с авангардным акустическим искусством, чтобы туда вплетались теория малой архитектуры и философская идея колокольного инструмента.

Мы не знаем, откуда появился звон и что он на самом деле символизирует. Я смотрю на колокол как на зашифрованную загадку, звуковой иероглиф, который нам, с одной стороны, привычен, но тем не менее мы не можем до конца его раскусить и однозначно почувствовать всю его плоть. Его звуковая природа до конца не изучена. Только недавно люди, которые называют себя кампанологами, уперлись в эту тему. Она открылась в 1989 году, и многие ринулись в нее, потому что можно было сделать первые публикации, защитить диссертации. Они многое описывают, но терминологический словарь, который бы действительно давал понимание природы звука колоколов, пока развит очень слабо. В этом они поверхностно скользят по теме.

Есть у нас один фундаментальный мужик — Борис Николаевич Минин, доктор наук и акустик, занимался производством колоколов в лаборатории на территории завода ЗИЛ. Он подошел к этому делу практично и научно: взял наиболее благозвучные старинные колокола, облепил датчиками, подключил компьютеры и составил математическую модель колокола — это было в начале 1990-х годов.

Он доказал, что колокол сжимается и разжимается на уровне кристаллической решетки. С востока на запад сжимается и разжимается, потом с севера на юг — дышащий крест.

Это всё восходит к вопросу производства — можно ли создать идеальный колокол. Они поставили себе задачу достичь эталонного звука. Поэтому образцы, которые мы имеем, демонстрируют широкую полифонию: на фоне низких гулких звуков есть еще высокочастотный звон. Это если говорить про большие массивные колокола.

Что на самом деле ценно в колоколе, кроме эстетического ощущения, предмет долгой дискуссии. Литейщики занимаются производством колоколов и раскрывают нам секреты с точки зрения литья. У тех, кто использует эти предметы, другой опыт, они всё время взаимодействуют с колоколами на воздухе, они должны создавать оптимальную картину звука.

Звонари обычно вообще не умеют настраивать. Звонарь — это тот, кто пришел, схватился за веревочки, руками поработал и ушел. Поэтому и отношение такое: что тут особенного, пришел, руками потряс — мы их рукотрясами называем.

А что такое настройка? Если проект разрабатывается с нуля, нужно учесть характеристики акустического пространства, с каким звонарным ярусом мы имеем дело. Там есть разные углы, высота, объем, арки, есть четырехгранные, восьмигранные, есть шатровые колокольни, у которых три уровня слуха наверху — это такие окошки, куда воздух заходит. На каждом звонном ярусе должна быть спроектирована звукоусилительная линия. Она не везде есть, существуют совершенно тупые ярусы, где плоский низкий потолок. Если говорить о правильных конструкциях, наверху всегда должна быть серьезная линза, грубо говоря, каменный свод.

У меня подход такой. Первый этап — это исследование звонного яруса, второй — проектирование самого инструмента. Мы должны точно определить, какое оптимальное количество мы туда можем сунуть, чтобы не было перегруза. В соответствии с количеством определяем место звонаря, чтобы он имел доступ к каждому звуку, чтобы он их мог слышать одновременно. Только потом в пространстве определяется место, где будет находиться голова звонаря. Потом рассчитывается уровень пола, затем проектируется модель помоста, к этому помосту нужно привязать саму развеску колоколов — где будут большие, где малые. Полноценный колокольный музыкальный инструмент состоит из трех групп колоколов. Должна быть малая группа, которая дает трель, она обязательно приближена к правой руке звонаря, чтобы была оптимальная связка. Они буквально должны находиться перед бровями.

Следующий момент — тяги приводов больших языков, которые качаются ногами. Это должно быть рационально и удобно. Чтобы уложиться в церковную основу и получилась стена ритма и пульса, надо, чтобы педали работали нормально, чтобы они не были слишком тугие и тяжелые, чтобы звонарю можно было справляться с качанием спокойно 10–15 минут (это средняя продолжительность звона). Все растяжки, ведущие на среднюю группу, возбуждаются левой рукой, это должно быть с левой стороны от звонаря.

Дальше проектировка развески — это уже технические детали. Я всегда делаю дерево, другие варят открытые железные подставки, похожие на кладбищенские вензеля. У них единственный аргумент: железо долговечнее и надежнее. Но часто на нем очень жестко, неуютно. Оно меня отталкивает, я с железом дела не имею. Я пошел по своему пути: разработал деревянные конструкции малой архитектурной формы, чтобы душе было хорошо, тепло шло. В результате вообще звонаря посадил, у меня модели сидячего звона.

Традиция нам рассказывает, что человек стоит на одной ноге, рядом у него столбик, к столбику привязаны тяги, а правая нога может работать, нажимая педаль. То есть он, как цапля, на одной ноге стоит. Долгие годы этой традиции привели к тому, что у звонарей начинает болеть бедренный сустав опорной ноги. Спина и поясница тоже всегда зажаты. Всё это мешает подвижности звона, в итоге он всегда однообразен. Сама модель инструмента вгоняет в эти рамки, и звонарь не в силах что-то изменить. Бывает, человек приходит на колокольню, духом горит всё это изучать, но модель инструмента попадается крайне неудобная, и она его отталкивает.

Для таких людей я и работаю — оптимизирую инструменты. В результате у человека открываются новые возможности, работа над координацией сразу другая, и он начинает расти как исполнитель.

Сейчас очень актуальны электронные звонари. Однажды меня нашли и позвали сделать экспертизу колоколов. Они были ужасные, их привезли и поставили на асфальт перед храмом. Я объяснил, что надо делать приемку колоколов по методике: каждый колокол нужно поднимать, распаковывать, прозванивать его соответствующим языком. Когда мы всё это сделали, оказалось, что колокола «на троечку», а денег за них просили довольно много. В итоге я им этот заказ обрубил. Тогда они предложили мне поработать над самой моделью колокольни и начали с того, что нужно поставить туда электронного звонаря.

Я с этим столкнулся буквально в первый раз. Всегда был против электронщины; ручной звон — это то, что мы проповедуем и преподаем. А машинку до этого я никогда не слышал. Но чтобы это дело изучить изнутри, понять его функции, я согласился. Говорю: «Хорошо, давайте я для электронного звонаря спроектирую подбор колоколов, но у вас уже есть шесть старых на колокольне». Я сделал экспертизу этих колоколов — оказалось хорошее производство уральского завода, и я им предложил оставить их для ручного звона. В итоге получился новаторский проект: на одном звонном ярусе у нас присутствуют и робот-звонарь, и ручной звон. Я разобрал всю эту систему, подробно снял на видео всё, что там со мной происходило, ничего не вырезая. Такая персональная летопись.

Фрагмент документального фильма «Баллада об электронном звонаре»

Те, кто ставят эти электронные коробочки, проталкивают их туда, где нет живых звонарей. Обосновывают это логично: «Колокола есть, а звона нет. Чтобы был звон, поставьте электронную систему, будете всё запускать с кнопки. Если захотите позвонить руками, то мы к ручной тяге еще прицепим дополнительные». Такие системы есть. Но чтобы на одном ярусе отдельно стояло две системы — такого ещё не было. Я её сделал и жду отзывов.

Дети звонят в колокола

Мой старший очень хорошо умеет звонить, девочка тоже прекрасно играет на билах. Я их возил на тренинг, устраиваю дома колокольные тренировки. На Пасху мы с ними за три дня сделали колокольню. Хороший инструмент дает возможность ребенку себя проявить. За хороший инструмент дети сразу цепляются и тут же понимают, что с ним делать.

Мои колокольные марафоны — это передвижная школа. Обычно, если есть колокольня, на ней иногда разрешают заниматься. Человек, который сразу пытается управлять инструментом, быстро может потерять мотивацию из-за его сложности. К тому же учеников, которые начинают с нуля, очень сложно слушать подолгу. Второй вариант школы — на тренажере, но надо иметь большую комнату, в маленьком пространстве это трудно выдерживать. Организуют поток учащихся, каждый приходит по расписанию три раза в неделю и по часу занимается, оттачивая упражнения, которые ему дал наставник. Занимаются теорией, постепенно увеличивают нагрузку. Такой курс рассчитан на три месяца. Только через три месяца человек может обрести навыки звукоизвлечения и давать ритмически стабильную форму церковного звона — трезвон.

Такая школа требует материальных затрат. Это может быть инициатива епархии: например, они считают, что престижно иметь звонарную школу. Тогда им нужно купить колокольный набор, выделить помещение и хотя бы две-три ставки, чтобы было кем подменить. Это должно выходить на уровень полного курса, выпускных экзаменов и диплома для учеников. С этим дипломом можно прийти к настоятелю храма и устроиться в штат, работать на ставку. Так начинается путь звонаря: год отзвонил (потому что надо пройти весь календарный цикл), медленно проходят праздники — летние, осенние, Господские, Богородичные праздники, Пасха, с трепетом ждут пасхальную неделю, потом всё по новой начинается. И вот звонарь с практикой один-два года на колокольне.

Тех же, кто просто закончил курсы, я не считаю за звонарей, потому что у них там всё очень жидко и поверхностно. Плюс им надо найти место, а места бывают заняты или туда далеко ездить.

Я четыре года ездил от Юго-Запада на Красные Ворота, на все службы. И ритм этих поездов в метро отражался на звоне. Этот индастриал и есть городской звон.

Когда появлялась возможность, я уезжал в какие-то монастыри. Ты всю ночь спишь в полной тишине, потом рано на рассвете встаешь, идешь на поляну, медитируешь на восход солнца. Потом из этой тишины поднимаешься на колокольню, и первые пульсации, первые тембры неизвестного инструмента интригуют и захватывают. Ты начинаешь творить и через пятнадцать минут обретаешь какое-то просветленное состояние от пронизывающих вибраций. Появляется ощущение некоего оздоровления. Это свойство колокольного звона, которое трудно описывать, но нельзя отрицать.

У меня в целом типичная звонарная школа вроде той, что я описал. Раньше я преподавал ученикам с нуля в колокольном центре, но было неинтересно. Постепенно я приходил к мысли, что надо организовывать свое сообщество. Единомышленники, каждый со своим стилем звона, хорошими навыками, уже состоявшиеся музыканты. Но у каждого есть какие-то исполнительские ограничения. Надо выйти за рамки, вытащить человека из его привычной среды. Четыре дня мы путешествуем, тусуемся, общаемся, играем на разных колокольнях. У меня в Болхове четыре колокольни, в Орле — три, куда я могу заходить, потому что сделал там всё своими руками, и в Березе еще две. Такая метода.

У меня был педагог, очень одаренный грамотный человек — Павел Маркелов. Известный композитор и музыкант, когда играл, был как Бог во плоти, это надо видеть. Он, к сожалению, оставил эту землю в 2016 году, где-то до пятидесяти дожил и ушел. Маркелов вундеркинд, с двенадцати лет писал симфонические партитуры, закончил Гнесинку. Когда мы познакомились, я не знал про его образование. Просто все знали, что Павел музыкант. Он преподавал классический колокольный трезвон в Московском колокольном центре, разрабатывал методику. Там всё как раз и начиналось. Я пришел в сентябре 1996 года. Когда закончил его класс, мы сдружились, он везде брал меня с собой, чтобы я развивался дальше. Техника у него была крутейшая, а я тогда был тюфяк. Довольно слабая, вялая координация, сонность, расхлябанность, и это стало одной из причин заняться звонарным делом.

Я смотрел на это как на аскетическую практику, которая меня выведет на более совершенный уровень самоорганизации собственного тела.

Про Маркелова у меня снят целый фильм, но в цифре этого нет. Там колокольня до реставрации, старообрядческая община на Рогожской, мощнейший видеоряд. Он меня убедил в том, что это не грешно.

Маркелов был поклонником и последователем философии Константина Сараджева. Это был русский музыкант, он жил в послереволюционные годы и был свидетелем краха всех колокольных систем. Уникальный слухач, как из книги Анастасии Цветаевой «Мастер волшебного звона». Из этой книги мы узнаем о том, что он имел особые свойства слуха, слышал огромное количество звуков, определял точные тона любых предметов, которые звучали, расшифровал голоса основных буревестников города Москвы (тогда еще не было «приборчиков»). Записал, что удар Симоновского колокола звучит семью голосами, звуковысотное дело фиксировал, составил целую библиотеку основных колоколов Москвы. Потом компанологи всё это подтвердили: действительно, Сараджев попадал в десятку. Звонов его не осталось, но есть несколько страниц книги, рукописи, они изданы. Сложный текст, описывает природу всего колокольного инструмента.

У него богатая жизненная звонарная история вышла, он повлиял на всех нас так, что через пятьдесят лет после него мы тоже пришли на колокольню. Маркелов является продолжателем дела Сараджева, а он был славен тем, что устраивал концертные звоны. Звоны-то, конечно, звучали, но в основной своей массе они были невысокохудожественные. Церковники ему всё время мешали устраивать это для народа.

Так получилось, что Маркелов почувствовал эти вещи и стал буквально творить колокольные симфонии. И что меня очень удивляло, старообрядцы дали ему на это зеленый свет, никто его не ограничивал. Мы там могли играть и по сорок минут, и даже больше. Свой жанр он назвал колокольным симфонизмом. Мы договорились — он сказал: «Я буду создателем колокольного симфонизма, а ты должен себе придумать что-то другое». Не хотел, чтобы я тоже так говорил, хотя у меня и не было в эту сторону поползновений. В итоге я придумал себе термин «колокольные былины».

Павел Маркелов, Симфония № 5 «Аляска»

Маркелов оставил нам двадцать симфоний, они все были исполнены на одной колокольне, это было принципиально. Он раскрыл ее до невероятных высот, показал все грани. Его нельзя назвать хаотичным музыкантом, как многие делают. Как его только не поносили разные необразованные люди: «Ну, это чисто музыкантский звон, нарушает традиции церковные». А если грамотно посмотреть, у него присутствует симфоническое мышление, он прекрасно чувствует форму. Там целая планета, целый отдельный мир.

Совершенно невозможно его на себя перевести, я даже никогда не хотел сесть на его стульчик и попросить: «Дай-ка я за твои веревочки подергаю», у меня возникал священный трепет. На других колокольнях я это совершенно спокойно делал, у меня не было никаких проблем приблизиться к чужому инструменту и сразу с ходу что-то сыграть, мне это удовольствие доставляло, но там — никогда. В последний раз на его колокольне я был в 2007 году. Там пошла реставрация, а я очень не люблю новодельные реставрации, поэтому больше туда я никогда не приходил.

Маркеловский период у меня закончился, он меня отпустил на вольные хлеба. Я уехал в Болхов, и больше мы практически не пересекались. Я знал, что он как-то за мной наблюдал, у него были мои записи. Думал, что встречусь с ним, но он неожиданно умер.

Александр Чайка «Посвящение звонарю Павлу Маркелову», 2019

С детства я коплю музыку, много альтернативной: авангард, краут-рок, немецкие готические ребята. В молодости моим любимым композитором был Клаус Шульце, основоположник немецкой электронной школы. Со всякого панк-рока и психоделической музыки типа Pink Floyd я моментально переключился на электронную, как только мне в руки попался первый винил. Меня всегда притягивала экзотика, в нашей банде я был собирателем редкостей, люди приходили ко мне послушать такое, что нигде больше не могли услышать.

Я всё время ездил на подпольные рынки, мы занимались обменом винила. Потом пришел из армии брат моего друга, он был очень крутой меломан, жил в соседнем доме. Три года служил в морфлоте, хорошо знал английский язык и наслушался в радиорубке всего нового за 1976–1978 годы. Он поразил нас количеством названий того, что надо искать, был составлен список из 30–40 записей, которые надо было заказывать. Этой охотой я занимался до 1990 года. Потом у меня появилась большая семья, и по этой причине я немного сдулся.

В один момент мне очень запало сочетание бил и колоколов. Это было мое, я вживую ощущал это пространство, подумал, что из этого я могу сочинить что-то свое. Такая творческая работа сильно меня увлекла, и через некоторое время я уже занимался режиссурой.

Свою музыку я не нотирую. Пытался это сделать, но мне стало как-то сухо, скучно, это перестало меня развивать. Я решил не загонять себя в рамки, иногда фиксировал какие-то обороты. В некотором смысле у меня были такие нотации, но потом они перешли в иероглифы, визуальные схемы. Я себе переворачиваю страничку, а там условно говоря, нарисована звезда. Это как графические партитуры. Они понятны только мне, нет стремления передать этот язык всем. Если кто-то об этом спросит, я не буду скрывать. А навязывать и публиковать — у меня до этого не дошло. Ну и потом, это не универсальный язык, тут можно нарваться на критику. А звонари очень обидчивые люди, споры бывают кровавые, поэтому лучше их не провоцировать.

Запись колоколов я начал с магнитофонной пленки. Записывал тем, что было под рукой. Я понимал, что это просто черновики, не для издания. Этим диктофоном я и определял акустические точки — где вообще надо ставить микрофон. Записывал колокольню с земли, выяснил, что с земли — бесполезная история, затем всё писал на звонном ярусе. Понял: чтобы быть незаметным и мобильным, я должен научиться записывать звон наверху.

У меня был приличный архив, и в 2002 году я пришел к директору колокольного центра и сказал: «У меня большой опыт, я хочу серьезно этим заниматься и считаю, что наш колокольный центр должен быстро накопить этот архив. У нас большая библиотека, методические материалы, научные, а аудио мало». Тогда Виктор Григорьевич снабдил меня немалыми по тем временам деньгами, вложил личные средства и купил хороший микрофон, звуковую карту, микшер и самый хороший ноутбук. В 2002 году для многих людей, с кем я общался, было неясно, победит ли цифровая запись аналоговую. Я обращался к звукорежиссерам, но они понятия не имели, как записать колокольню. Не хотели тратить время, чтобы как-то приблизиться к этому делу, поэтому я за них выполнял полевую работу. Потом у меня появилась аппаратура, и мы писали сразу в ноутбук, в редактор Adobe Audition. Писал сразу в 96 кГц, 32 бита.

У меня была задача сделать фонограмму, которую будет комфортно слушать в комнате.

Причем она должна одинаково хорошо звучать как на профессиональной аппаратуре, так и на какой-нибудь мыльнице. Кто слушает колокольный звон на хорошей аппаратуре? Я до сих пор не могу провести маркетинговое исследование на эту тему. Наверное, коллекционеры, религиозные люди обычно на мыльницах слушают. Религиозная православная толща сейчас очень ограниченна в эстетических оценках, от них очень сложно услышать восторженный, похвальный отзыв о каком-либо искусстве вообще.

Музыканты и звонари тоже принялись выпускать свои записи, у меня этих компактов целая стопка. Они во мне не вызывают восхищения — не устраивает картинка звука. Я сутками сидел в студии, опробовал огромное количество плагинов. Мой друг поставлял какие-то фирменные программы, параметрический эквалайзер, виртуальные приборы. Надо было прослушать минут двадцать через один прибор, сделать определенные оценки по своей системе, а потом, когда уши отдохнут, то же самое через другой прибор. Потом выбрать середину, принять решение, как мы будем делать мастер-диск. Колокольный звук — тонкая субстанция, его очень просто исковеркать через технические навороты. Когда их целое море, кажется, что всё вообще зашибись, а на выходе — как получится! Это требовало огромного эмоционального усилия.

С 2002-го по 2006-й год просидел всё свободное время в студии. Плюс я занимался полевой работой, ехал туда, куда я мог привезти аппаратуру и записать на новом инструменте свою колокольную былину. Так у меня накопилось много альбомов, они все разные. Потом я от этого устал. Было несколько вещей, которые надо было исключить из своей карьеры, и я на какое-то время застопорился. Но, приехав из Москвы в Волхов, в тишине и спокойствии привел себя в порядок, стал разгребать свой архив и понял, зачем всё это делал. Теперь я мог вечером на природе сесть и всё послушать, глядя на звездное небо. Почувствовал, что наработал магическую технику звукоизвлечения, звон мой изменился и новая его форма заставила меня сделать запись.

Уже не было интересно записывать абы что, хотелось сочинить какую-то продуманную логическую поэму.

Александр Чайка, погребальный звон на 11 колоколах

С 2013 года я увлекся развитием видеоканала. У меня была определенная видеотека, я снимал, как мы делаем инструменты. У меня был хороший телефончик Nokia N70, он очень здорово снимал по тем временам. Была функция паузы, что мне очень нравилось, потому что видео можно было не резать и не редактировать. Так я перешел на видеоформат — блог о колокольне.