Как стать мудрее. Объясняют корейские философы

«Мы чужды себе, мы, познающие, мы сами чужды себе», — писал Фридрих Ницше в начале книги «К генеалогии морали» (1887). Однако в буддийских и конфуцианских традициях познание самого себя — одна из ключевых задач, и в особенности это касается корейской философии. С точки зрения этих традиций, ответственность за саморазвитие лежит на человеке, а не на богах или иных сверхъественных силах. Корейская философия практична, при этом она остается в значительной степени агностической: она признает духовное царство, но подчеркивает, что мы сами отвечаем за свою жизнь и сами распоряжаемся своим разумом. Эта философская традиция не очень хорошо известна на Западе, но я надеюсь, что в скором времени это изменится.

Слово, которым философия обозначается по-корейски, — 철학 (произносится как ч’ŏрхак). Буквально это означает «изучение мудрости» или, может быть, точнее будет «как стать мудрым». С точки зрения корейской философии, люди являются социальными существами, поэтому знание того, как взаимодействовать с другими, является неотъемлемой частью правильной жизни. На нашу жизнь и наш ум влияют другие люди и их действия — и так же на других и их умы влияют наши действия. Это особенно хорошо прослеживается в корейской интерпретации конфуцианских и буддийских идей.

Есть одна история, которая известна большинству корейцев, история, «которую знают даже уличные собаки» (если использовать корейское выражение). С помощью нее можно легко познакомиться с корейской философией, потому что она демонстрирует свойственную этой философии сосредоточенность на уме, или, скорее, на том, как ум управляет нашими жизнями. Два корейских монаха Вонхо (617–686 гг. н. э.) и Хисан (625–702 гг. н. э.) хотели отправиться в танский Китай, чтобы учиться у великих буддийских мастеров. Однако их путешествие было прервано ужасным штормом. Монахи искали убежища и спрятались в темной пещере. Им пришлось провести там некоторое время, и в какой-то момент они ощутили жажду. К счастью, в темной пещере Вонхо нашел гладкий сосуд. Он наполнил его дождевой водой, и они напились из него. Немного отдохнув, они мирно уснули. Но когда они проснулись на следующее утро, то были потрясены. Оказалось, что они спали в гробнице, окруженной скелетами, а воду они пили из человеческого черепа. Этот опыт привел к «внезапному просветлению» Вонхо: он остался в Корее, убедившись, что ему не нужно куда-то ехать, чтобы постичь природу реальности, в то время как его друг отправился в Китай, где его идеи стали очень влиятельными.

Вонхо понял: то, как мы думаем о вещах, определяет их существование, которое, в свою очередь, определяет наше существование, формирующееся в соответствии с нашими мыслями.

Ночью, в темноте, он пил воду из чрезвычайно полезной «чаши». Но когда он смог разглядеть ее как следует, то обнаружил, что у него в руках не было никакой «чаши», а был лишь отвратительный человеческий череп. Просветление Вонхо произошло, когда он понял, что между «чашей» и черепом нет разницы: разница заключается только в нас и в нашем восприятии. Мы интерпретируем нашу жизнь через непрерывный поток мыслей, и таким образом становимся тем, что думаем, или, скорее, тем, как мы думаем. Наше восприятие реальности зависит от наших мыслей, которые заставляют вещи «казаться» хорошими или плохими, потому что в «реальности» вещи сами по себе лишены своей собственной независимой природы. Эта реальность, интерпретирующая сама себя, существует лишь временно — только до тех пор, пока сохраняются мысли и восприятия, формирующие ее.

Мы можем перенять у Вонхо идею о том, что, если вы измените шаблоны, по которым мыслите, вы начнете жить по-другому. Чтобы сделать это, нужно изменить свои ментальные привычки — здесь могут помочь медитация и внимательное отношение к своему сознанию. Их нужно практиковать не только в течение курса осознанности выходного дня или до тех пор, пока вы не начнете чувствовать себя лучше, но постоянно, последовательно — в противном случае ваш мозг снова будет захламлен ментальным мусором. Подобная практика является обязательным условием самосовершенствования (практичность лежит в основе корейской философии).

Самая важная работа Вонхо называется «Пробуди свой разум и практикуй». Это призыв применять буддийские идеи на практике и косвенное предупреждение не погружаться в созерцание или изучение текстов. Мы действительно можем изменить свою жизнь, переиначив свой разум, чтобы сосредоточиться на том, что важно, но нельзя откладывать собственное умственное совершенствование (последнее утверждение, в свою очередь, подчеркивает преходящую и непостоянную природу жизни). Руководство Вонхо до сих пор изучается начинающими монахами в Корее.

Хотя эти идеи могут напоминать медитативный буддизм, известный многим западным людям как «дзен», обряды и практики Вонхо на самом деле возникли до этого направления.

Как сообщают нам соответствующие тексты, индийский монах Бодхидхарма (около 470–543 гг. н. э.) передал учение дзен в Китай. В 821 году корейский монах Тойи вернулся домой после 37 лет учебы и практики в Китае, чтобы основать один из первых храмов, в котором обучали бы южной традиции дзен. Так появился храм Чинджон на горе Сораксан недалеко от Восточного моря. Постепенно корейские монахи создали систему монастырей корейского буддизма, известную как Девять гор. (Японский дзен, хорошо известный западным людям, не обладал такой храмовой системой до XII века.)

Корейская система сочетала утонченные интеллектуальные традиции различных доктринальных школ с традицией медитации, и вклад корейских монахов в буддийскую мысль был хорошо известен в Восточной Азии. Эти корейские интеллектуалы читали и писали на классическом китайском, языке элиты Восточной Азии, азиатской латыни. Корейцы не считались жителями периферии интеллектуального мира Восточной Азии, но пользовались большим уважением в Китае и Японии — фактически, именно корейцы принесли китайские иероглифы, конфуцианство и буддизм в Японию в VI веке.

Если Вонхо подчеркивал значение ума и необходимость «практиковать» буддизм, другой корейский монах, Чинул (1158–1210), стоял у истоков корейской медитативной традиции, которая развивала идею «внезапного просветления», озаряющего ум того, кто занят «постепенным совершенствованием». По мысли Чинула, даже если ум человека пробудился, ему по-прежнему необходимо практиковать медитацию, ибо в противном случае можно легко вернуться к старым привычкам. Чинул закрепил правила религиозного ордена в «Наставлениях начинающим ученикам», тексте, который был составлен в 1205 году и который до сих пор изучают в корейских монастырях. Но самый большой его вклад в традицию — это «Секреты совершенствования ума»: в этом тексте подробно излагается его учение о внезапном пробуждении, за которым следует необходимость постепенного совершенствования.

Чинул признает ум в качестве «сущности» природы Будды (содержащуюся в уме, который по своей сути хорош), в то время как постоянная практика помогает усовершенствовать его «функцию» — таково происхождение концепции «сущность-функция», с тех пор ставшей центральной в корейской философии. Чинул объединяет эту концепцию с идеей тесной взаимосвязи между мышлением и актуализацией мысли в реальности.

Здесь мы снова видим, что ответственность за полировку собственного разума, за очищение его от негативных примесей и обуздание своих желаний лежит на каждом человеке персонально.

В конечном итоге эти идеи позволили по-новому посмотреть на конфуцианство, что привело к появлению неоконфуцианства. И это еще одно важное направление корейской философии.

Во времена династии Чосон (1392–1910), находившейся у власти дольше, чем какая-либо другая династия в Восточной Азии, неоконфуцианство было интегрировано в жизнь общества на всех уровнях — через ритуалы брака, похорон и чествования предков. Ритуал в честь предков называется по-корейски «чеса»: на протяжении сотен лет в корейских семьях его проводил старший сын, тем самым укрепляя патриархат и иерархию. Социальные обязательства человека, существующие в рамках определенных отношений, по-прежнему чрезвычайно важны для корейцев. Корейцы считают себя членами семьи, и поэтому для них важно сыновнее почтение, но вместе с тем они являются учениками в школе, студентами в университете, сотрудниками компании и членами других коллективов, где люди должны вместе трудиться ради общего блага.

Неоконфуцианство признает, что мы как личности существуем благодаря множественным отношениям с другими (как ребенок и родитель, брат и сестра, муж и жена, учитель и ученик и т. д.), и в каждом случае отношения предполагают ответственность. Эту идею в 2000 году подхватил французский философ Жан-Люком Нанси, который описал наше бытие как «единично-множественное» (singular plural). «Пять кардинальных отношений» конфуцианства, где каждое отношение было связано с определенной добродетелью, также описываются в «Менциусе», главной книге одноименного философа:

«Между отцом и сыном должна быть привязанность; между правителем и министром должна быть праведность; между мужем и женой должно быть внимание к их отдельным функциям; между старыми и молодыми должен быть надлежащий порядок; и между друзьями должна быть верность».

Эти конфуцианские идеи часто интерпретировались гетеронормативными мужчинами, которые настаивали на том, что перечисленные отношения нужно понимать как вертикальные связи, а не как набор доброжелательных социальных взаимодействий — и, конечно, жертвами этих интерпретаций стали женщины. Мужчины считали их слабыми и неспособными контролировать свой разум (или желания), поэтому женщины не могли стать мудрецами (на деле же это происходило в основном потому, что у женщин был крайне ограниченный доступ к образованию). Мужчины же свободно пользовались услугами проституток, наложниц и кисаенг (женщин-артисток). Если оставить в стороне эти сексистские и своекорыстные интерпретации, мы увидим: конфуцианство подчеркивает, что общество функционирует как набор взаимосвязанных и взаимодополняющих отношений, которые должны приносить пользу всем сторонам (в сущности, это не очень отличается от идей Марка Аврелия, высказанных им в «Размышлениях»: «Как ты сам — один из составляющих гражданскую совокупность, так и всякое твое деяние пусть входит в состав гражданской жизни».)

Более того, конфуцианские кардинальные отношения могут помочь нам выработать гражданскую позицию. Нечто подобное описывал Цицерон, заявляя, что хороший гражданин обязан заботиться о благе республики или государства. В корейской философии существует общее мнение, что мы обладаем врожденной общительностью и поэтому должны испытывать чувство долга друг перед другом и практиковать добродетель.

Главным достоинством конфуцианства является идея «человечности». Она обозначается иероглифом 仁, который часто остается непереведенным и пишется как рен, а по-корейски произносится как ин. Этот иероглиф — сочетание человеческого характера и числа два.

Другими словами, он связывает двух людей, или, скорее, описывает то, как эти люди должны гуманно и доброжелательно взаимодействовать друг с другом. Иероглиф выражает связь между членами общества и подчеркивает, что «людьми» нас делает как раз взаимодействие с другими.

В некотором смысле он описывает нашу «взаимозависимость», говоря словами вьетнамского монаха Тича Нхат Хонха (1926–2022). Подобные идеи отстаивались корейскими буддистами столетия назад и по-прежнему являются неотъемлемой частью корейской буддийской философии. Эти же идеи повлияли на расцвет неоконфуцианства на Корейском полуострове.

Неоконфуцианство стало больше ориентироваться на разум в трудах корейского ученого Ли Хвана (1501–1570), который запечатлен на банкноте достоинством в 1000 вон. Он оказал большое влияние на неоконфуцианство в Японии, написав в 1568 году книгу «Десять схем обучения мудрецов», которая стала одним из наиболее популярных текстов во время правления династии Чосон. Коротко говоря, «Десять схем обучения мудрецов» представляет собой синтез неоконфуцианской мысли в Корее. Это собрание философских диаграмм ученых-неоконфуцианцев из Китая и Кореи (в том числе три — самого Ли Хвана) с комментариями, которые разъясняют моральные принципы конфуцианства, связанные с отношениями и образованием. Ли Хван пишет, что мы сами можем преобразовать свой необузданный ум и его желания и достичь мудрости, если встанем на трудный путь самосовершенствования, сосредоточенного на уме.

Ли Хван описывал ум, проводя различие между его «возбужденным состоянием» и «невозбужденным состоянием». Конфуцианцы в целом разделяли идею Мэн-цзы, что человеческая природа изначально воплощается в невозбужденном состоянии ума, а затем на нее начинает влиять окружающая среда. С этой точки зрения, разум в его невозбужденном состоянии склонен к добру. Однако над этой врожденной склонностью постоянно нависает угроза, что доброта обернется пассивностью; чтобы этого не произошло, нужно культивировать в себе «человечность» (в упомянутом выше конфуцианском смысле). И снова мы обнаруживаем здесь практическую природу корейской философии. Вы должны постоянно пытаться активизировать свою человечность, чтобы непредвзятый разум мог проявить себя через социальную ответственность и моральные поступки.

Человечность — это реализация того, что я описываю как наш «оптимальный уровень совершенства», который становится возможен благодаря нашей врожденной склонности к добру.

Это в некотором смысле похоже на понимание природы Будды у буддистов, которое предполагает, что мы уже просветлены и что нам просто нужно восстановить наше врожденное ментальное состояние. Обе эти философские концепции вселяют надежду: люди рождаются добрыми и обладают потенциалом исправить собственные недостатки и неудачи. Обратите внимание, как это сильно контрастирует с христианской доктриной первородного греха, развитой в учении Августина Блаженного (354–430).

Седьмая диаграмма в тексте Ли Хвана называется «Диаграмма объяснения человечества». В ней он предупреждает, что врожденная склонность к добру может ослабнуть, что нарушит работу изначального ума и негативно повлияет на наш характер. Человечность означает постепенное осознание нашего оптимального уровня совершенства, который уже существует в нашем сознании, но зависит от того, как мы думаем о вещах и от того, как мы осмысляем их вместе с другими. Для Ли Хвана ключом к сохранению способности оставаться уравновешенными и контролировать свои импульсы и эмоции был кен. Этот термин часто переводится как «серьезность», иногда «внимательность». Он описывает необходимость постоянного контроля ума; благодаря этому контролю люди могут вести свою жизнь наиболее оптимальным образом. Иными словами, способность успокоить свой разум и объективно посмотреть на текущие вопросы неразрывно связана со здоровыми отношениями с самим собой и другими, что убедительно доказано психиатром и писателем Бесселем ван дер Кольком, который исследует посттравматический стресс.

Для Ли Хвана сознательность — настолько же серьезное дело, как медитация для буддистов. Фактически, у неоконфуцианцев была своя собственная медитативная практика «тихого сидения» (chŏngjwa), целью которой было восстановление спокойного и невозбужденного «изначального ума», необходимого, чтобы начать действовать осмысленно. Эта идея подчеркивается на последних двух диаграммах, которые иллюстрируют «практику» сознательности для приведения наших мыслей и намерений к соответствующим «моральным» действиям. В этих диаграммах речь идет о необходимости ежедневной практики конфуцианской внимательности, поскольку она приводит к «доброй привычке» создавать (и поддерживать) распорядок дня.

Эта практика не ведет нас легким путем и не подразумевает поблажек: она длится всю жизнь, и именно это делает ее преобразующей, заставляя нас становиться лучшими версиями самих себя. Именно так корейская философия утешает нас.

В «Утешении философии» Боэций (ок. 480–524) говорил об утешении, которое философия может дать нам в самые мрачные времена, и ему можно верить, ведь он писал свой труд в тюрьме. Данте, комментируя Боэция в «Божественной комедии» (1320), отмечает, как философ «совершенно ясно показал обманчивость мира», получая утешение от своих идей. Видение мира таким, каков он есть, может удержать нас от совершения ошибок. Также это видение дает нам понять, что есть благо и как его достичь, а также уменьшает беспокойство от возбужденного ума и вредных желаний. Вот почему корейская философия может дать нам утешение: она признает существование плохого, но выбирает хорошее, предлагая несколько путей, разработанных в восточноазиатских традициях (конфуцианство, буддизм и даосизм) как способы «самосовершенствования». Самосовершенствование позволяет понять нам, насколько хорошие ментальные привычки и «осознанные» практики могут быть полезными, в то же время заставляя нас остерегаться негативных привычек и желаний, которые могут нарушить наше психическое (и физическое) благополучие.

Корейская философия может помочь нам реализоваться через постепенный процесс самосовершенствования и добросовестное взаимодействие с другими членами общества, что в конечном итоге влияет на наш разум, потому что внешний мир формирует наш внутренний мир — и наоборот.

Как социальные существа, мы способны проникать в сознание других, поэтому люди связаны друг с другом внешне — через поведение, но также они связаны внутренне — через мысль.

Гуманность — это подход, соединяющий людей друг с другом и обладающий потенциалом для решения человеческих проблем, внутренних и внешних. Кроме того, гуманность помогает людям осознать совершенство, свойственное им от природы.

У нас есть потенциал для избавления от своих эгоистичных желаний и негативных мыслей. Это должно помочь нам исправить дурные стороны ума, которые приводят к эмоциональным травмам (для нас самих и других). Поэтому, если мы обнаружим, что наш разум перегружен внешними факторами, крайне важно, чтобы мы вернули себе контроль над ним. В конечном счете мы контролируем наш собственный разум и нашу собственную жизнь. Это еще одно утешение, которое может предложить корейская философия: она ведет нас одновременно и к добродетельной жизни, и к обретению гармоничного сознания, поскольку одно без другого невозможно.