«Вокруг России сейчас много предрассудков, но мне кажется важным поддерживать тех, кто продолжает делать хорошие дела». Интервью с сербским художником Kori

— Никола, привет! Расскажи, какие у тебя впечатления от Сахалина?

— Это моя первая поездка в Россию, так что, естественно, впечатлений много. Когда я только приехал, Южно-Сахалинск показался мне жутко депрессивным: погода серая, вокруг ряды типовых советских домов, которые строились не для красоты, а для выживания в суровых условиях. Но как только погода улучшилась, я прогулялся по городу и проникся его эстетикой: на улицах очень чисто и зелено, а на фоне серых зданий выделяются яркие муралы. Через неделю мне уже стал нравиться этот город. Если говорить об острове, то он поражает своими холмами и горами, покрытыми густой, пышной растительностью с удивительными сочетаниями цветов, а также дикой природой. В лесу мы встретили лису, а на море — тюленя.

— Как ты решил участвовать в фестивале, который проходит на краю света и куда так сложно добраться?

— Мой друг Вупер, тоже художник, который уже бывал раз пять на фестивалях в России, скинул мне ссылку на опен-колл. Понятно, что сейчас вокруг России много предрассудков, но, на мой взгляд, важно поддерживать людей, которые, несмотря на трудности, продолжают делать хорошие, добрые дела. Я был на 100% уверен, что хочу поехать, познакомиться с людьми и культурой. Я люблю русских писателей — от Достоевского до Пелевина, — а некоторых художников-авангардистов могу назвать своими кумирами. Так что я долго не раздумывал. И то, что лететь на Сахалин нужно больше десяти часов, как до Японии, меня не остановило.

— Твой мурал посвящен 20 цветущим растениям Сахалина и в целом природе острова. Как ты придумал этот сюжет, еще не побывав на месте?

— Это городской конкурс, а у таких событий всегда есть свои критерии отбора. Если бы я подал работу, которая на 100% представляет собой нерепрезентативную абстракцию — стиль, который я обычно использую в своих студийных картинах и независимых арт-проектах, — ее бы не приняли, потому что в этом контексте это было бы чересчур абстрактно и не по формату. Тут мне нужно было уйти от абсолютной абстракции, но при этом сохранить свой стиль.

Сначала я просто рассматривал голую стену, предназначенную для мурала. Но у меня были только фотографии самой стены — я не мог разглядеть соседние здания, вывески, рекламу и другие элементы городской среды. Тогда я начал искать вдохновение в природе. Мне хотелось добавить ярких красок в серую архитектуру, передать драйв, энергию природы и ее важность для региона. Я уже понимал, что это будут цветы, но нужны были именно те, которые можно встретить на Сахалине.

Я стал гуглить, какие растения есть на острове, и нашел около 20 интересных местных видов. После этого я закрыл браузер — в моей стилистике не требуется фотографическое сходство. В итоге получилась абстрактная картина, вдохновленная сахалинскими растениями. В ней есть и другие элементы — небо и море, брызги, порывы ветра. Тот, кто умеет «читать» абстрактную живопись, легко распознает эти мотивы.

Когда зритель сталкивается с фигуративным искусством, где всё понятно — вот лицо, силуэт человека или животное, — то он сходу распознает картинку, и это быстро вызывает у него отклик. В абстрактном искусстве зазор между произведением и зрителем увеличивается.

Сначала ты видишь какие-то формы, цвета и композицию в целом, потом, возможно, начинаешь чувствовать настроение, но иногда так и не можешь полностью понять и рационально объяснить, что перед тобой. Поначалу это может даже пугать — как всё незнакомое.

Но если человек пройдет мимо мурала несколько раз, привыкнет к нему, попробует разглядеть с разных ракурсов — не с пяти метров будет пытаться что-то рассмотреть, а отойдет метров на 25, — то он увидит намного больше, чем в первый раз. И может, осознает, что как раз такое искусство тут уместно.

Пространственное измерение имеет решающее значение для восприятия муралов, а осознание времени — для восприятия абстрактного искусства.

Поэтому я почувствовал, что для меня важно создать абстрактную работу, которая уравновешивает эти элементы. Так вышло, что это первый абстрактный мурал в Южно-Сахалинске. Возможно, это откроет двери для других абстрактных художников.

В паблик-арте много ограничений: ты не можешь рисовать всё, что в голову взбредет, это было бы эгоистично. Мурал становится частью улицы, по которой люди ходят каждый день. В этом смысле паблик-арт — это вид прикладного искусства, и у нас, как у муралистов, есть ответственность перед местными жителями. Если бы у меня была полная свобода, если бы я был один на один с этой стеной, возможно, я бы обратился к более темным тонам, которые близки по настроению к архитектуре и общему духу города.

Я не тот чувак, кому интересно создавать декоративные объекты, просто чтобы порадовать прохожих. Я знаю, что людям нравятся милые картинки, но иногда, чтобы обрести гармонию, нужно вглядеться в тени.

— Ты ведь не просто так заговорил об архитектуре, это твоя профессия. Расскажи, как от чертежей ты перешел к граффити, а потом и муралам?

— Я начал рисовать на стенах еще в начальной школе, но у меня не было денег, чтобы регулярно покупать баллончики с краской (я рос в небогатой семье, в стране шла война). Поэтому большинство граффити тех лет остались в виде набросков. Затем я поступил на архитектурный факультет и уже серьезно увлекся искусством: начал экспериментировать с разными стилями и арт-интервенциями в городскую среду. Тогда же я придумал свой фирменный черно-белый стиль, рисуя первые нелегальные муралы валиком с помощью настенной краски с добавлением разбавителя. Когда я выиграл национальный конкурс паблик-арта, то получил подтверждение, что двигаюсь в правильном направлении.

— Чем для тебя отличается работа в студии от создания граффити или муралов?

— Я не делаю различий между ними, это просто несопоставимо. Если говорить о рисовании на открытом воздухе не по заказу, то я обычно выбираю заброшенные места, где мне никто не помешает. Там я могу расслабиться и создать что-то свое. Больше всего мне нравится, когда я могу выбрать место, позвать друзей — и вместе мы рисуем что захотим.

Рисуя на стене, ты всегда сталкиваешься с гравитацией. Так что если ты будешь рисовать жидкой краской, более свободными, размашистыми мазками, чтобы передать движение, то наверняка получишь подтеки. А в студии ты можешь положить картину на горизонтальную поверхность, так у тебя будет больше контроля и этой проблемы не возникнет. Но у тебя не будет солнца, ветра, шума города.

На улице свой кайф. А в студии ты свободнее в выборе тем, техники, в самовыражении, но ты заперт в четырех стенах, это не так атмосферно.

— Солнце, ветер, музыка. Но художника-муралиста сопровождает еще и высота. Не страшно рисовать на подъемном кране?

— Я не боюсь высоты. Мне всегда нравилось куда-то залезать, карабкаться. Но, конечно, нельзя забывать, что, когда ты рисуешь на высокой стене, единственное, что удерживает тебя от падения и моментальной смерти, — это машина, на которой ты работаешь. Она должна быть надежной.

Иногда бывает, что тебе дают какую-то старую машину, она не работает как следует, плюс ко всему еще дует ветер, и тебя в этой маленькой корзине шатает туда-сюда. Но через день-два ты привыкаешь к таким условиям. А когда сам управляешь краном, у тебя с ним складываются доверительные отношения.

— В начале нашего разговора ты упомянул Достоевского и Пелевина. Какие еще авторы входят в твой топ?

— Я люблю читать, люблю изучать разные темы, от науки до духовной литературы. И чем больше я расширяю свои взгляды на мир, тем больше это отражается в моих работах. Пелевин — один из моих любимых современных авторов (хотя мне нравятся не все его книги), он креативный, умный и понимает, как устроен мир. Из классики мне нравятся Достоевский, Золя, Гессе, Булгаков, Набоков. Но должен сказать, в последнее время я читаю только книги по искусству.

Музыка — тоже огромная часть моей жизни. Я получаю удовольствие от музыки разных жанров, главное, чтобы она была хорошего качества. Но признаюсь, что электронная и классическая музыка мне ближе других направлений — наверное, потому что они достаточно абстрактны. Дэвид Аугуст из Германии — один из моих любимых музыкантов, я считаю его живым гением. Или, например, Рёдзи Икеда — он мультидисциплинарный художник, который, помимо своих визуальных перформансов, экспериментирует со звуком и играет в клубах по всему миру. Rodhad отражает мою темную сторону. Это длинный список.

— А кто из художников на тебя повлиял?

— Этот список постоянно меняется, но я могу назвать несколько имен. В детстве мне очень нравился Ван Гог, и до сих пор меня впечатляет его экспрессивность. Казимир Малевич заинтересовал меня прежде всего своими философскими размышлениями о природе вещей, форм, цветов. Он много рассуждает об «экономии» в искусстве, о том, что каждый цвет имеет свою наиболее вероятную форму существования в измерении, где цвета и формы очищены от всякого смысла.

Черный квадрат символизирует всё и ничего одновременно — предельную экономию, как черная дыра. В идеях Малевича можно найти переклички с открытиями Эйнштейна — удивительно, как у двух таких разных современников совпали взгляды на реальность.

Но чего мне не хватало у Малевича, так это движения, динамики, и именно это я нашел у современных американских абстракционистов и экспрессионистов. Клиффорд Стилл, Джексон Поллок, Сай Твомбли, Франц Клайн, Барнетт Ньюман и, конечно, Марк Ротко — все они на меня повлияли.

— Ты рисуешь по всему миру, и если в маленьких городах стрит-арту рады, потому что он оживляет скучный пейзаж, то в мегаполисах, полных туристов, он всё чаще встречает сопротивление. «Твое искусство повышает мне стоимость аренды» — такие надписи можно увидеть в Барселоне. Как думаешь, какую роль в джентрификации играют уличные художники?

— Часто процесс джентрификации происходит сам по себе. Сначала группа художников использует заброшенные помещения под свои мастерские. Со временем маленькое арт-комьюнити растет — и вот уже открываются галереи, бары и другие заведения, которые привлекают больше людей, а значит, больше денег. Капиталистическая машина увидела большой потенциал в джентрификации для достижения своей цели — получения большей прибыли за счет повышения цен на недвижимость. И для этой цели начали нанимать художников, чтобы ускорить процесс. Художники, которые всегда находятся на обочине, хватаются за эти возможности.

Сначала джентрификация представляется как нечто полезное, но, к сожалению, на деле оказывается, что это просто еще один способ сделать богатых еще богаче.

Когда вы выставляете свое искусство, оно становится товаром. И очень наивно думать, что художники могут стоять в стороне от этих капиталистических процессов и оставаться свободными.

Быть свободным — это, вероятно, утопическая идея, — мы всегда находимся под чьим-то влиянием или зависимы от чего-то, с момента нашего рождения. Мы можем только стремиться к свободе и подлинности, но никогда не достигнем их полностью в этом материалистическом мире.

— Как дела со стрит-артом в Белграде?

— У нас происходят те же процессы, что и везде. В Белграде больше надписей и граффити, чем стрит-арта и муралов. Часто это какие-то остроумные, ироничные послания. Если говорить о стиле, то стрит-арт в Белграде сегодня мало чем отличается от других европейских городов, тем более что к нам приезжает много художников из других стран и стили смешиваются.

Но есть одна деталь, которая отличает Сербию, — здесь довольно мягкие законы в отношении стрит-арта. Поэтому у нас сохранились граффити, сделанные 15 лет назад. А когда на стенах по всему городу запечатлен такой длительный период творчества, создается впечатление разнообразия, свободы и богатства самовыражения.