Шакал-оборотень, ведьма-перо и русалка-лисица: многонациональный пандемониум Кубани

Жрицы Гекаты и гора уддов

Представления о ведьмах на Кубани уходят в глубь времен, к самым знаменитым колдуньям Античности — Медее и Цирцее, жрицам, а в некоторых мифах и дочерям Гекаты, трехликой богини чар и колдовства. Обе колдуньи жили в древнем царстве Колхида, частично располагавшемся на территории современного Краснодарского края. О почитании в регионе их могущественной покровительницы говорят такие распространенные в Боспорском царстве имена, как Гекатоним и Гекатей. Последнее, в частности, носил царь Синдики, государства на территории нынешней Анапы. Что же до Гекатонима, то в историческом сборнике «Фанагория. Результаты археологических исследований», указывается, что это имя «маркирует время рождения носителей… в ночь новолуния, когда в частных домах совершались жертвоприношения Гекате».

Отсылки к Гекате, возможно, обнаружились и по результатам раскопок Уляпских курганов на территории современной Адыгеи. Одной из жемчужин коллекции стал серебряный ритон, на котором изображены сцены борьбы богов с гигантами, где среди прочих персонажей, по мнению российских археологов, сражается и Геката. Ее опознают в женской фигуре, схватившей гиганта за волосы и заносящей над ним ключ для удара — роль Гекаты как «ключницы миров» была широко распространена в мифологии. Если предположение верно, то это изображение Гекаты может считаться одним из древнейших. Кроме того, оно доказывает, что в богиню чар и подземного мира верили не только боспорские греки, но и местное население, испытавшее их влияние.

И хотя почитание античных богов ушло в прошлое, это самое население продолжало верить и в колдовство, и в колдунов — уддов, как их именовали адыги. Имелась у них и своя «лысая гора» — Собер-Баш, ныне в Северском районе Краснодарского края. Эту гору упоминает выдающийся российский дипломат, этнограф и кавказовед Леонтий Люлье в своей работе «Верования, религиозные обряды и предрассудки у черкес»:

«Между черкесами существует поверие, что удды весною, в известную ночь, собираются на вершине горы, называемой Себеркуасха, приезжая туда верхом на животных всякого рода, как домашних, так и диких. (Гора этого имени находится в земле шапсугов, в верховьях речки Убин, в одном из отрогов, отделяющихся от главного Кавказского хребта. Она замечательна по своей высоте, резко отличаясь от прочих возвышенностей, и видна издалека.) Ночь проводят они в пиршестве и плясках, а перед рассветом, схватив мешки, в коих у одних содержатся все блага земные, а у других — все вредное человечеству, в том числе и болезни, разлетаются по домам своим. Те из уддов, которым мешка не досталось, гонятся за другими, стараясь отнять у них оные. Таким образом, все болезни, коими страдает человечество весною, приписываются уддам».

Возможно, с уддами была связана и Нагучица, своего рода черкесская Баба-яга, безобразная горбатая старуха-людоедка с железными зубами и длинными грудями, закинутыми за спину. Встреча с ней не сулила героям адыгского нартского эпоса ничего хорошего, однако тем, кому удавалось хитростью коснуться губами ее груди, Нагучица становилась как бы матерью и помогала в борьбе против злых сил. Сходный персонаж — Цеунеж, еще одна старуха-людоедка, жившая в лесу, мать ста великанов-людоедов.

Демоническими чертами обладали и иные героини нартского эпоса, такие как прорицательница Тхашерипху или необыкновенная красавица Акуанда.

Ее белая грудь светится, как солнце. Она жила в крепости под защитой свирепых собак (интересно, что собаки считались неизменными спутниками Гекаты).

Встреча с ней представлялась губительной для героя, женская красота угрожала его мужественности. Отсюда и определения вроде: «Акуанда, сука-ведьма, ведьма новоявленная…».

Свои ведьмы у юго-восточных соседей адыгов — карачаевцев. Обычно их не относят к интересующему нас региону, но исторически и географически они связаны с Кубанью (собственно, река берет свое начало именно на территории Карачаево-Черкесии, а до революции эти территории входили в Кубанскую область). Здешние ведьмы — обуры — превращались в волчиц, нападавших на домашний скот, или в кошек. В обличье последних они спускались через трубу или через дверь в дом, где был новорожденный младенец, чтобы высосать из ребенка кровь через пупок. Карачаевскую ведьму можно опознать по глазам с двумя зрачками: один — человеческий, другой — злого духа, змеи. Имелась у карачаевцев и своя Нагучица — кровожадная людоедка Желмауз со стальными зубами.

Ведьмы против казаков

В конце XVIII века в истории кубанского пандемониума открылась новая глава. Донские и запорожские казаки в ходе колонизации региона привнесли южнорусские и украинские предания о ведьмах — тех самых, что были воспеты Николаем Гоголем и Орестом Сомовым. Вера в ведьм быстро укоренилась и на Кубани, о чем еще в 1909 году сообщал журналист газеты «Кубанские областные ведомости»:

«Приезжайте вы в любую станицу, хутор или селение и спросите первую попавшуюся женщину: „Что, ведьмы у вас есть?“ Она непременно скажет: „Сколько угодно!“ Да еще назовет их по именам, фамилиям, где живут, и расскажет про них разные небылицы, и в дополнение будет уверять вас, что видела сама своими глазами, как баба-ведьма оборачивалась собакой, кошкой, колесом…»

Сборник кубанского фольклора «Народная проза Кубани» приводит и более современные свидетельства о встречах жителей региона с нечистой силой вообще и ведьмами в частности.

«Пришлось моему свату переночевать в чужом доме. Их трое было. И пустила их женщина, у ней три дочери. Она к себе тех пустила. Дом на две половины был. В одной она их положила, в другой сами легли. Легли, пробормотали, ведьмы-то…Те двое уснули, а я, говорит, не сплю. Покурил и не сплю — не могу. А время-то двенадцать часов. Тут выходит старшая дочь, лампу зажгла, к печке подходит, открыла трубу — фырк! Я замер. Потом вторая вышла, подошла к печке, тоже фырк! — и не стало ее. И третья за ними. Я пошевелиться не могу. Разбудил после друзей, рассказал им, не верят. Лежим, что делать-то? А на рассвете слышат: в двери заходят, хохочут. И зашли в двери — улетели в трубу, а зашли в двери. Это все в Страстную неделю бывает, на Великий четверг перед Пасхой».

Ведьма на Кубани, как и во всех восточнославянских поверьях, славится тягой к порче коров и похищению у них молока. Ведьма доит чужую скотину в полночь, иногда в своем подлинном обличье, но непременно с непокрытой головой и распущенными волосами. Однако чаще она принимает облик какого-нибудь животного: кошки, собаки, свиньи, утки. А в станице Новоминской записано поверье, что ведьма может принять даже облик пера.

«Вот сядэ хозяйка доить — литае пырьина. Як можно подумать, шо это чоловик литае. И ото вона облитае — молока больше нэ получишь. Или кровью доится, или совсим нымае… Богато тоди портылы коров».

В станице Дмитриевской считали, что перед тем как начать свое грязное дело, ведьма расставляла в подвале пустые кувшины, которые во время порчи наполнялись молоком чужих коров. В закубанских станицах говорили, что у ведьмы всегда в достатке молока — «что в колодце воды» — и масла, которое она продает на рынке. Опознать ведьмино масло можно, воткнув в него нож: из масла начинает хлестать кровь. Еще одно поверье сообщало, что ведьма собирает молоко от всех «гадов», обитающих в реке — змей, жаб, черепах, насекомых, — в марлевую сумку, где молоко превращается в творог.

Тем большим представлялось коварство ведьмы, что испорченная ею корова попадала в зависимость от колдуньи — и сама ходила к ней для дойки.

Для защиты от зловредного колдовства принимался ряд стандартных мер. Чаще всего порченое молоко кипятили, размешивая его ножом или иглой, что должно было причинять ведьме невероятные страдания, а в молоке появлялась ее кровь. В некоторых случаях кипяченое молоко выплескивали ведьме в лицо, что, по идее, должно было заставить ее исправить порчу. Нередко порченое молоко исправлялось водой, набранной до рассвета в реке или же из трех колодцев, но так, чтобы ведьма не видела.

Самой эффективной, конечно, считалась святая вода. В станице Гривенской ее набирали в рот и трижды брызгали в морду корове через лезвие ножа, читая заговор, призывавший все водные стихии:

«И в морях прибывае вода, и реках прибывае, и в колодезях прибывае. Вэрныть моей коровкэ, черной Тучкы, стики молока, стики в реках, у морях».

Также для защиты коров от порчи использовались освященные мак, вода, соль, вербные и троицкие ветки. В некоторых станицах в хвосты животных вплетали красные ленты, их же использовали, чтобы оградиться от ведьминого сглаза.

Согласно «Народной прозе Кубани», имелись у ведьм и свои места для шабашей, пусть и не столь красочно описанных, как в «Киевских ведьмах» Ореста Сомова, но тоже весьма примечательных.

«Как-то две девушки в ночь на Ивана Купалу пошли в лес искать цветок папоротника и увидели огонек на островке посреди Кубани. Они, решив, что растет папоротник, перебрались на островок и увидели костер, вокруг которого собрались странные люди: на самом высоком месте сидел старик с козьей головой, а вокруг него располагались женщины, одетые в лохмотья. Вся эта компания что-то шептала и подбрасывала в огонь коренья растений. Девушки испугались и осторожно, чтобы никто не заметил, переплыли Кубань обратно. С тех пор островок зовется Ведьминым».

Вампиры, оборотни и русалки плавней и гор

Регион, расположенный меж двух морей, рассекаемый одной большой рекой и изобилующий реками поменьше, закономерно породил множество фольклорных персонажей, связанных с водой. Среди них стоит упомянуть русалок и родственных им созданий — не только славянских, но и черкесских поверий.

Сравнительно рано славянская русалка в кубанских поверьях стала подменяться книжным образом — девой с рыбьим хвостом. Это представление соединилось с поверьями о фараонах и особенно фараонках — полурыбах-полулюдях, произошедших от египетского войска, которое утонуло в Красном море, преследуя евреев во время Исхода Моисея. Фараоны как персонажи фольклора появились в результате народной интерпретации библейского сюжета, слившегося, надо полагать, с какими-то исконно славянскими суевериями. Считалось, что фараоны выпрыгивают из воды и спрашивают моряков о близости конца света, до которого они вынуждены пребывать в полурыбьем обличье. Или же просто оповещают всех о своем бедственном положении: «Царь Фараон в воде потонул».

О том, что казаки верили в подобных персонажей и даже встречались с ними, рассказывал в своих мемуарах кубанский историк, статистик, политический и общественный деятель Федор Щербина. Говоря о своем станичном детстве, он вспоминал, среди прочего, о пластуне по фамилии Костюк, который якобы видел фараонов во время службы на Черном море.

«I чудно, і страшно було дивитись на тих фараонів, — говорил он, — вони пливуть там десь у воді, а яка сила їх невідомо; тільки иноді по одному скакають поверх воді. Вискоче із воді, сплесне наче б-то руками, — не видно було як слід, бо далеко від берега вони плили, — та крикне: „фараон“ і бобух знов у воду… Урядник же росказував, що у фараонів, — вибачайте, будьте ласкаві — такі ж груди, як у жінок. Це і мені иноді так, як у тумані показувалось, як я здалека доглядувався. Тільки я не у всіх фараонів і не ясно добачав жіночі груди. Мабудь, жіночих грудей у фараона нема, а у фараонші є. Не инакше, як між ними є чоловіки і жінки».

Сам Щербина, впрочем, считал, что за фараонов Костюк принял обычных черноморских дельфинов. Помимо этих книжных описаний, на Кубани даже в более поздние времена были отмечены традиционные славянские русалки, принимавшие и животный облик: птицы, шакала с необычно тонким хвостом или бесхвостой лисицы. В любом обличье русалки представлялись довольно опасными созданиями, способными утопить в реке, защекотать до смерти или обглодать пальцы. Впрочем, были и позитивные сценарии встречи людей и русалок, как в описанной в «Народной прозе Кубани» быличке о неудачнике Фомке, что хотел утопиться в Кубани, но встреченные им в реке русалки не только отговорили его от суицида, но и устроили ему относительно сносную жизнь.

В адыгской мифологии отмечались похожие персонажи. Например, Псыхо-гуаша — богиня рек и дождя, а позже персонаж «народной демонологии». Хозяйка рек в облике красивой женщины с магическим гребнем наводила страх на всех, кто ее увидит, но иногда выходила замуж за обычных мужчин. Колбастэ, как полагается нормальной русалке, имела рыбий хвост и выполняла схожие функции. Фигурировали в кубанской демонологии и более причудливые водные создания, вроде одноглазого чудовища, которое обитало в реке Ея, в месте, именуемом Лобовое Плесо, в девяти километрах от станицы Крыловской. А на побережье, согласно адыгским поверьям, обитало чудовище хашховыло, с головой собаки и туловищем быка: только взглянув на него, человек может погибнуть.

Кроме водных, на Кубани обитали лесные духи. Славянские поверья о лешем, впрочем, не обрели тут широкого распространения, а те, что есть, явно поздние, представляющие лесного духа в виде очень высокого лесника или солдата, в форме и с ружьем. Такие рассказы встречаются в основном в предгорьях.

У адыгов же бытуют поверья о мэзилах — поросших шерстью лесных людях с подобием лезвия топора в груди.

Если человек вызовет недовольство мэзила, тот хватает его руками и, прижимая что есть силы к груди, распарывает его своим топором. Схожий персонаж по имени Агъач Киши был у карачаевцев. Есть у кавказских народов и «лесные женщины»: взятые из тюркской мифологии алмасты, представляемые в образе обнаженных женщин с уродливыми лицами и длинными растрепанными волосами.

Не остался кубанский пандемониум и без легенд об оживших мертвецах, известных как казакам, так и черкесам. На дороге между Таманью и Старотитаровской, например, до революции народная фантазия располагала могилу Пужайко — некоего мертвеца, который ночью выходил из-под земли, страшно сверкая своими дикими глазами, и нападал на людей, чтобы растерзать их на части или уволочь с собой в могилу. В легенде видны отголоски не столь уж давней Кавказской войны: якобы там был похоронен некий черкес, который при жизни ненавидел казаков и стремился причинить им вред даже после смерти. Эта легенда перекликается с адыгским поверьем о хададжаде — восставшем из могилы мертвеце, который не мог упокоиться из-за своих земных грехов или умер неоплаканным.

Совершенно иной рассказ о неупокоенном мертвеце записал учитель из станицы Николаевской, один из первых кубанских краеведов Федор Арканников. К женщине из станицы Убеженской (современный Успенский район Краснодарского края) стал ходить ее мертвый муж, о котором она долго тосковала. От этих визитов женщина страшно похудела и спаслась лишь тем, что заварила на печи чугунок без воды. Когда супруг спросил, как можно варить без воды, она парировала: «Как может мертвый муж ходить к живой жене». Покойник страшно обозлился и больше не появлялся. В другой версии этой легенды в облике умершего супруга приходит домашний дух:

«У адной вдаве муж пагиб. И вот гаварит: пагиб муж, а ана мужа плакала, и стал к ней хадить домавой…»

Известны на Кубани и оборотни. Записанная в 1997 году быличка из станицы Махошевской рассказывает о местном плотнике, который оборачивался шакалом, похищал кур и портил молоко, а также наведывался к деревенской сумасшедшей. Федор Щербина в своей «Истории Кубанского казачьего войска» писал о существах, соединивших черты оборотней и циклопов, — одноглазых песиголовцах-людоедах. Историк пересказывал это поверье так:

«Казаки никогда не видели „песиголовцев“, не имели никаких сношений с ними. Посредниками у „песиголовцев“ были черкесы. „Песиголовцы“ были людоедами, и черкесы якобы поставляли им русских пленников. Как только пленник попадал от черкесов к „песиголовцам“, они сажали его в глубокую яму и кормили здесь медом и жареными орехами. Пища эта будто бы способствовала отложению жира в теле, пленники толстели, и „песиголовцы“ имели обыкновение нарезать у них для пробы кончики пальцев. Если на порезе показывалась кровь, „песиголовцы“ съедали пленника…»

При столь обширном пандемониуме закономерно появление некоей верховной фигуры, претендующей на главенство над местной нечистью. В претендентах нет недостатка, так, в античные времена над вампирами, оборотнями и ночными привидениями главенствовала уже упомянутая богиня Геката.

У адыгов, помимо своей Бабы-яги, был свой Кощей — Еминеж, или Еминаж, чудовище, сочетающее в себе черты великана и дракона.

Он похитил у нартов божественные семена проса и чудесную свирель. В нартском эпосе Еминеж могуч, но глуп, герой чаще побеждает его не столько силой, сколько хитростью. В народных же верованиях Еминеж менее персонифицирован и представляется воплощением разных бедствий, прежде всего заразных болезней. Когда одна большая семья, состоявшая более чем из ста человек, вымерла за одну ночь, соседи сказали, что «в доме побывал Емин», то есть Еминеж. От его имени, возможно, произошло адыгское название холеры, «емын». Имя злодея адыги использовали и в проклятиях типа: «Емынэм уехь!» («Да унесет тебя Емин!»).

В фольклоре карачаевцев есть сороконогий Къыркъабан. Чудовище, напоминающее гоголевского Вия, живет под землей, его глаза прикрыты огромными веками, ниспадающими до всех его сорока ног, оканчивающихся кабаньими копытами; у него свиной пятачок и кабаньи клыки. Как пишет доктор исторических наук Мурат Каракетов в работе «Антропогония в религиозно-мифологическом мировоззрении карачаевцев и балкарцев», Къыркъабан считался покровителем сглаза, однако сам свои веки он поднять не может — в этом ему помогает злокозненное существо Къыркъауузлу Солтан или же Эрк-Джилан, которого соотносят с тюрко-монгольским Эрликом, богом смерти.

Что же до казачьего и вообще славянского населения региона, то его образ «повелителя зла» обычен и вполне предсказуем: он угадывается в описании «старика с козлиной головой» на Ведьмином острове. Сатана на Кубани являлся не только своим слугам, но и простым людям, и ничем хорошим эти встречи, понятное дело, не заканчивались, о чем повествует следующая быличка:

«Хрол зашел у сени и слышит, шо у кухоньки хто-то шарит. Подкралси и видит… У перед его стоит сатана. Мужик от страха аж обомлел… Говорит нечистому: „Сгинь, нечиста сила!“ Сатана оборотился у колдуна, дунул на мужика, и тот исчез. Больше его нихто не видал».

Эта история исчерпывающе демонстрирует последствия, которые могла иметь для простого кубанца встреча с большинством описанных выше созданий, будь то сам дьявол или демон рангом пониже. А если учесть, что вера в ведьм и прочую нечисть для Кубани не такое уж далекое прошлое (в чем легко убедиться, ознакомившись хотя бы с этой новостью), значит, и все меры предосторожности, которые принимали жители кубанских станиц и черкесских аулов, не потеряли актуальности.