Эстетика жизни и смертельное будущее. Федор Гиренок — об идеях Константина Леонтьева

В 1912 году вышла книга Константина Леонтьева «В. Соловьев и эстетика жизни». Эта книга состояла из двух писем К. Леонтьева к священнику И. Фуделю. Издатели книги писали:

«Мировоззрение К. Леонтьева, крайне сложное и крайне оригинальное в этой сложности, — недостаточно знакомо нашему мыслящему обществу. При жизни своей этот мыслитель-художник не пользовался вниманием, а тем более известностью; его идеи замалчивались или извращались; его страстный голос раздавался всё время как бы в безвоздушном пространстве убийственного равнодушия к нему публики, — и литературная судьба К. Леонтьева была трагична до ужаса».

Прошло более ста лет. Что изменилось? Ничего. Кто сегодня знает Леонтьева как философа? Немногие. Кто его знает как писателя? Почти никто. Хотя именно Леонтьев предложил впервые идею эстетики жизни и свой взгляд на соотношение морали и красоты.

Схематизмы жизни

Константин Леонтьев 1831 года рождения из села Кудиново Калужской губернии. Врач. Окончил медицинский факультет МГУ. Ушел добровольцем на Крымскую войну. Работал батальонным лекарем. После Крыма был домашним врачом у барона Розена. Ушел от барона. Уехал в Петербург. Медицину оставил ради литературы. Нужно было где-то работать. Устроился в МИД. Почти десять лет работал дипломатом. Его направили консулом в Турцию. На Крите французский консул сказал что-то оскорбительное о России. Константин Леонтьев ударил его хлыстом. Его отозвали со службы на Крите и направили в другое место. Он попытался стать монахом на Афоне. Не получилось. Уехал в Россию. Литераторы его не приняли. Тургенев, которому сочинения Леонтьева нравились, был далеко. Стал цензором. Через три года бросил эту работу. Уехал в Оптину пустынь. Принял постриг под именем Климента. В 1891 году умер.

Леонтьев боялся брака. «Трудная вещь брак», — говорил он Розанову в одном из писем. Для него «брак труднее монашества».

Любовь — не брак. Брак с женщиной — это, на его взгляд, просто подать. Общественное тягло. Моногамия для него плоха. Многоженство хорошо. Леонтьев предпочитал простых и наивных девушек. Ему не нравились образованные и светские дамы. До 30 лет он — поклонник женщин. В 30 лет он женился на красивой крымчанке из Феодосии, едва умевшей писать. Леонтьев сочинял. Ей было всё равно, что он сочиняет. Она страдала умопомешательством. После 30, как пишет о себе Леонтьев, он «перешел на сторону мужчин». В 1871 году Леонтьев почувствовал, что умирает. Он возопил о жизни, обратившись к иконе Иверской Божьей матери. И выздоровел. У него изменилось сознание, в нем произошла метанойя. После пострига Леонтьев развелся с женой, но жили они вместе. Жена Леонтьева умерла в страшном 1917 году.

Консерватор

Что мы знаем о Леонтьеве? Что у него, как и у Конта, был сформулирован закон трех стадий. У Конта всё начиналось с чуда, с веры, с колдуна. У Леонтьева — с первоначальной простоты, с крестьянской избы, с иконы. У Конта потом следовала метафизическая стадия, у Леонтьева — стадия цветущей сложности. У Конта на стадии метафизики пропадают чудеса, вера в сверхъестественное и остаются только сущности и причины. И главное, что происходит с людьми: на этой стадии никто никому не верит. Все под подозрением. При этом социальная система подозрительности сама собой непременно начинает рассыпаться. Чтобы ее сохранить, нужно либо вернуться назад к чуду, либо двигаться вперед. Конт заставляет Европу двигаться вперед. Его философия — это философия прогресса.

У Леонтьева тоже есть прогресс. У него прогресс происходит на стадии движения от простого к сложному. Мы видим, пишет Леонтьев, «постепенный ход от бесцветности, от простоты к оригинальности и сложности». На этом этапе, на его взгляд, в сознании доминирует идея прогресса. Всё когда-то возникает.

Возникнув, расцветает. Для Леонтьева цветущая сложность — собор Парижской Богоматери, Кремль, время Екатерины II, картины Рафаэля, старообрядцы и, видимо, «Троица» Рублева. Но что происходит после расцвета?

В теории Конта начинается позитивный этап. Всё, что делает человек, нужно делать, следуя науке. Прежде всего нужно выбросить из головы всякие ненаблюдаемые сущности. Посредством науки прогресс устремляется в бесконечность.

У Леонтьева другой взгляд на науку. В книге «В своем краю» он говорит об этом так: разум и наука «всё поймут, всё уравняют и всё примирят». В мире «всепримирения» не будет ни добра, ни зла. Согласно философии Леонтьева, в этот момент начинается период вторичного упрощения. Почему вторичного? Потому что первый шаг есть всегда свободное творение, на этом этапе нет правил и законов, но зато есть сознание и всё возможно. Человеку сознающему легко упасть, заблудиться в образах. Без сознания жить проще. Второй шаг — воспроизведение первого, его развитие, поиски единства многообразного, цветущей сложности. Вторичное упрощение — негативно, ибо оно возвращает человека в прошлое, к простоте. Но это такая простота, которая упрощает сложное: разнообразие тонет в монотонности. На стадии вторичного упрощения должно доминировать сознание консерватора. Для Леонтьева-консерватора будущее — это прошлое, которое не стало настоящим.

Если позитивизм Конта желает покончить с анархией, то революционный консерватизм Леонтьева борется с разложением государства, церкви, семьи и культуры. Каким образом? Леонтьев требует от жизни больше своеобразного, оригинального. Чем больше самобытности, тем меньше науки. Не всё, что человек понимает, нужно знать. Суть государства — в силе. Сила — это его красота, которая проявляется на войне, считал он. Вначале государство держит внутри себя аристократическая форма. В середине жизни государства появляется власть одного, «единоличная демагогия». К старости и смерти в нем воцаряется демократическое, эгалитарное и либеральное начало. Государство рушится. Всё, что может обессилить его силу, нужно, полагает Леонтьев, замораживать.

Красота церкви — в материальной мистике. Мистика — свечка перед иконой, молитва, хлеб и вино.

«Что такое семья без религии? Что такое религия без христианства? Что такое христианство в России без православных основ и без византийских форм, правил и обычаев, то есть без византизма? — спрашивает Леонтьев и отвечает: — Византийские идеи и чувства сплотили в одно тело полудикую Русь».

Без формы русские «дрянь», скажет Леонтьев, народ без идеи. Нельзя любить такой народ. Леонтьев пишет в «Византизме и славянстве»:

«За что его любить? За кровь? Но кровь ведь, с одной стороны, ни у кого не чиста, и Бог знает, какую кровь иногда любишь, полагая, что любишь свою, близкую. И что такое чистая кровь? Бесплодие духовное! Все великие нации смешанной крови… Любить племя за племя натяжка и ложь…»

Конт заменил веру знанием, религию — социологией. Социология, придуманная Контом, не отвечает на вопрос «почему?». Отвечая на этот вопрос, мы, полагает Конт, неизбежно будем выдумывать какие-нибудь сущности и тем самым водить себя за нос. Наука отвечает только на вопрос «как?». Конт надеялся, что социология заменит религию и станет моралью человечества.

А у Леонтьева что было впереди? Вторичное упрощение. Какая-то гомеомерия, в которой всё перемешивается со всем, усредняется.

В будущем, уверен Леонтьев, не будет ничего оригинального. Всё, что возникает, когда-то умирает. Перед смертью всё живое упрощается, готовится умереть. Тоска.

Вместо собора и Кремля будут построены казармы, вокзалы, больницы, дороги. Или, говоря современным языком, человека ждет в будущем нудящее присутствие глобализма пользы и посредственности. Леонтьев — антропологический пессимист. Я пессимист, говорил он, ибо Евангелия пессимистичны относительно будущей жизни человека на земле.

Зло и добро

«Мораль есть ресурс людей бездарных», — говорит Леонтьев. Для того чтобы на одном полюсе морали существовала Корделия из «Короля Лира» Шекспира, на другом ее полюсе необходимо существование Катерины Львовны Измайловой из повести Н. Лескова «Леди Макбет Мценского уезда». Не может быть мира, состоящего из одних Корделий, равно как и из одних Катерин Измайловых. Корделия честна и невинно страдает. Катерина Львовна Измайлова ради возлюбленного приказчика убивает мужа, отца мужа, племянника и саму себя, погубив одновременно еще и новую возлюбленную приказчика Сергея. Давайте ее (леди Макбет) сюда, убеждает нас Леонтьев, но избавьте нас от бессилия, сна, равнодушия, пошлости и лавочной осторожности.

«Жанна д’Арк проливала кровь, а разве она не была добра, как ангел? И что за односторонняя гуманность, доходящая до слезливости, и что такое одно физиологическое существование наше?»

Человеку нужны полюса, необходимо напряжение. И тем-то человек выше других зверей, что он, как убеждает нас Леонтьев, «находит удовольствие в борьбе и трудностях». И приводит в пример «Отступление 10 тысяч» Ксенофонта, поход которого сам по себе прекрасен, хотя никаких целей не достиг и едва ли не половина всех его воинов погибла.

Эстетическое отношение к действительности у Леонтьева не похоже на эстетическое отношение к миру у Чернышевского.

Леонтьев призывал дать волю и добру, и злу, а не бороться со злом. Кто борется со злом, тот не оставляет места для добра.

«Отворяйте ворота, — призывал Леонтьев интеллигенцию XIX века, — если растопчут кого-нибудь в дверях — туда ему и дорога! Меня — так меня, вас — так вас».

Чернышевский устанавливал относительность взглядов на красоту в зависимости от того, где ты живешь. Если ты живешь в деревне, то красивый — это здоровый и сильный. Если ты живешь в городе, то красивый — это богатый, бледный, с впалой грудью, но успешный.

Как можно оправдать насилие? Леонтьев пишет:

«Оправдывайте его прекрасным… — одно оно — верная мерка на всё…»

О сложности мышления Леонтьева

Мышление Леонтьева сложно, если мы смотрим на него со стороны тока аффектов в галлюценозе сознания большинства. То есть мы и сегодня смотрим на Леонтьева посредством того, что мы знаем о западной философии. Знаем Конта — видим в нем Конта. Знаем Ницше — видим в нем Ницше. А он и не Конт, и не Ницше. Он не западник, и не славянофил.

Он, как всякий русский, не любил философию. В ней он не находил поэзии. Ее абстракции сводили его с ума. Но не любить философию не означает не думать. Он врач и мыслил, как затем, впрочем, и Розанов, «осязательными» образами.

В этом и состоит сложность мышления Леонтьева. Она состоит еще и в том, что он хотел соединить христианский аскетизм с языческим культом красоты. И соединил, но его не поняли. Не поняли, куда он дел мораль. От Леонтьева требовали нравственности, а он предлагал поэзию, полагая, что только поэзия религии может вытеснить в человеке поэзию изящной безнравственности.