Пусть льется кровь: бесы в советском кино
Темный киноликбез Георгия Осипова, он же Граф Хортица, продолжается, и сегодня у нас на повестке дня бесы — весьма распространенные в демонологии СССР персонажи, умеющие маскироваться и мимикрировать как никто, однако мы готовы выловить из их легиона несколько занятных особей и продемонстрировать их читателям «Ножа» во всей красе. Далее вас ожидают Юрий Яковлев в роли Мефистофеля, советские двойники Чарльза Мэнсона и Владимир Маяковский, одержимый Числом Зверя. Мало не покажется.
— Премию, надо полагать, дадут, — хмуро сказал Тихонов. Потом добавил:
— А вообще-то нехорошо пожилого человека колченогим обзывать!
— Да он и не пожилой вовсе, заведующий-то, да и зло меня взяло,
хромал там целый день по подсобке,как черепаха, из-за этого и неприятность вся вышла!..
…Тихонову показалось, что уши у него растут, вытягиваясь, как у овчарки…
«Вероятно, дьявол» — так назвал свою картину Робер Брессон, хотя Князем Тьмы в ней и не пахнет.
По крайней мере, в его привычном, готическом образе.
В советском кино чертей никто не запрещал, потому что они не существуют. Знаменитый монолог Крамарова в «Неуловимых мстителях» беспощадно высмеивает клише мистических страшилок, хотя осадок все-таки остается.
В советском кино чертей никто не сокращал, а на экране они появляются даже чаще, чем ангелы. Однако Дьявол — не актер с рожками, а энергия, руководящая окружающей реальностью, — блистательно отсутствует, как имя эмигранта в титрах картины, которую жалко класть на полку из-за одного отщепенца.
Порядком забытый режиссер Брессон, знавший силу классической литературы, экранизатор Толстого, поступил по-толстовски. Ведь в новелле «Дьявол» тоже нет никакой мистики — там эксплуататор совершает убийство эксплуатируемой. В дневное время, огнестрельным оружием, изготовленным одними людьми для лишения жизни других.
12 мая 1979
Нажимает кнопку, стеклянная стена тихо расходится. Посредине, на операционном столе, блестящий оцинкованный ящик человечьих размеров. У ящика краны, под кранами ведра. К ящику электропроводки. Цилиндры кислорода. Вокруг ящика шесть врачей, белых и спокойных. Перед ящиком на авансцене шесть фонтанных умывальников. На невидимой проволоке, как на воздухе, шесть полотенец.
Дойдя до этого места в комедии «Клоп», мой ровесник видел будущее глазами самоубийцы, который тем не менее был чужд пессимизма в своей футурологии.
Внимательный читатель мог заметить три шестерки, вмонтированные Маяковским в этот гениальный абзац, и призадуматься. Неужели этот беспартийный, но идейный поэт отождествляет эпоху развитого социализма с царством антихриста?
Мне было интересно наблюдать за реакцией брежневской молодежи на музыку группы The Cure до того, как она стала популярна в СССР.
Чтобы разобрать слова different noises, other voices не требовалось глубокого знания языков. Но ассортимент других голосов и звуков был весьма небогат. Сантехника шумела одинаково, а туда, где она работала бесшумно, попадал далеко не каждый.
Говоря словами крупнейшего сатирика застойной эпохи, никто и не знал, какие они — иные.
Взрослые и дети в унисон, с одинаковой мимикой, повторяли одни и те же слухи, в которых не было ни слова ни о конце света, ни о втором пришествии.
Зачем менять тему, когда деликатес или пара приличной обуви появляется в жизни единственный раз, подобно тени отца Гамлета?
«— Вы заметили, что Бог в этом мире всегда молчит? — говорит пастор в романе Андре Жида. — Говорит только дьявол».
«Вероятно, дьявол», — поправляет мэтр Брессон голосом Евгения Матвеева в «Деле пестрых», когда он поправляет Сафонова при составлении протокола: пятна — «похожие на кровь».
Томик «Фальшивомонетчиков» с этими словами по ценам тех лет стоил примерно четвертак в «Букинисте». Один из четырех томов, увидевших свет накануне Великой Чистки.
Посмотреть «Дело пестрых» в ту пору было значительное сложнее — хрущевский нуар при Брежневе зажимали.
А ведь и в этом фильме отсутствует Дьявол во плоти, наглядно манипулируя всеми персонажами — от резидента западной разведки до сотрудников угрозыска.
Выстроив солидную галерею эффектных борцов и с добром, и со злом, Всеволод Сафонов отойдет во внешние сумерки в несколько иной роли, изобразив беззащитную жертву клеветы и травли своего фронтового товарища в заключительном эпизоде сериала «К расследованию приступить».
Его угробит Юрий Яковлев — Мефистофель из более раннего «Фауста».
В истории с клеветой яковлевский персонаж — собиратель граммофонных дисков, безотказное орудие того, кто потирает когтистые руки за кадром, а невинный зритель машинально повторяет этот жест соглядатая-невидимки.
Геометрий Бетти Уайтхауз
Очертания кругов нынешней преисподней лишены дантовской симметрии и стабильности. Круги современного ада выписывают «восьмерку» и липнут один к одному подобно ингредиентам торта с обложки альбома «Пусть льется кровь».
Подробно расписанный гримуар остается lettre morte в устах эрудита, а песнопение безграмотного дикаря содержит блуждающую, но действенную комбинацию звуков и знаков.
«— Мне всегда была подозрительна эта ваша геомэтрия, Бетти,» — так звучит реплика Владимира Басова в первой части спектакля «Опасный поворот», затмевая все сказанное до нее, хотя в пьесах Пристли пустым словам практически нет места.
Траектория жертвы пагубного воздействия извилиста и ретроспективна. Ведь исполнителю приговора необходимо вселиться в приговоренного, незаметно навязав тому свою волю.
А это не всегда удается осуществить с первого раза. Вот они и кружат по одним и тем же местам, вызывая у зрителя иллюзию ночи, бесконечной, как в прозе Достоевского и фильмах-кошмарах Марио Бавы.
Столько дублей одного убийства или казни! Так слоняются по вымершей ночной Москве обреченный инженер Бах со своим палачом Ферапонтиковым, цель которого — доведение Баха до суицида.
По мнению отдельных зрителей эпизода «Ответный удар», жена склоняла Баха к отъезду в Израиль, хотя об этом по понятным причинам не сказано напрямую.
Но пересматривая сцену с глобусом повторно, мы видим, что жена ищет на нем не страну, а место гибели супруга.
Заказчик расправы — поющий мафиози Воронцов, будучи загнан в угол патологической жаждой симметрии, крушит пластинки под Kiss of Fire в исполнении Катерины Валенте, а сквозь песню в лучших традициях заокеанского нуара уже слышится милицейская сирена…
«Файр» из уст певицы — аллегория инфернального пламени — щадит декорацию дачи директора городской свалки.
В более раннем триллере на ту же тему («Черный бизнес») она сгорает полностью, вспыхнув в прологе, и продолжая полыхать за кадром вплоть до конца картины.
Шульгин-Шукшин
«Сгорели», — коротко и ужасно сказал Бульдог.
Эта фраза, да и вся та глава «Калины красной», где она звучит, достойна пера Льюиса Кэрролла — настолько все неправдоподобно в этом приблатненном зазеркалье, высосанном из пальца школьным учителем с Алтая.
Странной картиной и киноповестью Шукшина можно в зависимости от настроения брезговать и бредить. Но нас в ней интересует иное. Если кого-то сцапали, значит, за ними, незаметно для них, кто-то следил. Вероятно, дьявол.
«— Человек не одинок — кто-нибудь всегда за ним следит», — констатировал мастер эпиграммы, также когда-то «погоревший» на иконах, не позабыв отметить банальность своего замечания.
Нелегально посещая Страну Советов, белоэмигрант Шульгин упивался конспирацией, не подозревая, что весь его маршрут заранее выстроен ГПУ.
В этом положении старорежимный специалист по еврейскому вопросу и свидетель отречения императора местами дико напоминал Кису Воробьянинова:
«Через несколько мгновений я почувствовал, что моя наружность еще более выиграла в смысле мимикричности. В витринах магазинов я видел явственного партийца. Бритого, в модной фуражке, в высоких сапогах».
Поскольку мы занимаемся кинематографом, имеет смысл высветить еще два необычных облика, принимаемых злодеями по наущению невидимого покровителя, который отвернется от них в решающую минуту.
«Кража», «Смерть филателиста», «Казнены на рассвете» — что объединяет эти три картины, помимо их качества и времени выхода на экран?
Мэнсон.
Советские двойники Чарльза Мэнсона появились в одно время с голливудскими, хотя никто здесь не делал акцента на сходстве.
В период нашей интенсивной переписки я рассказал об этом покойному еретику. Отсутствие реакции в письменном виде не означало, что он не оценил эту информацию.
Начнем с «Кражи». Этот двухсерийный детектив был чрезвычайно популярен, поскольку представлял собой walk on the wild side советской столицы — прогулку по злачным местам, включая салоны, притоны и крематорий.
Главную фигуру этой истории вскользь именуют «битником». Устаревший термин произносится всего один раз и так невнятно, что его можно принять и за оговорку. Плюс раздвоение смысла — битниками в ту пору называли не представителей американской богемы, а любителей западных бит-групп, также выходивших из моды.
Битник из «Кражи» — мужчина средних лет, загримированный, именно гримирующийся под Мэнсона. Для полного сходства не хватает только свастики на лбу. Но это не беда. Во-первых, ее легко представить. Во-вторых, этот символ может быть нанесен симпатической тушью.
Когда Битник несется по взлетной полосе навстречу авиалайнеру, улетающему в Лондон без него, срывая паричок и бородку, он на бегу превращается в «мэнсона» стриженного, проигравшего схватку с системой в юридическом смысле.
Актера зовут Борис Голдаев — колоритный шпион Мирсаид из первой серии «Тайника у Красных камней», идейный террорист Осипанов в триллере «Казнены на рассвете».
Сценаристом этого звена киноленинианы также является Гелий Рябцев, насытивший «Кражу» галереей больших и малых монстров.
Будучи профессиональным криминалистом, этот талантливый человек в дальнейшем займется судьбой последних Романовых, чьи головы по одной из версий были вывезены сатанистами в Англию для использования в ритуальных целях — сродни упоминаемым в Ветхом Завете терафимам.
Сенсационным моментом «Казненных на рассвете» была бутыль с головою бомбометателя Гриневицкого: один из примеров того, как под военно-революционным соусом в советские фильмы проникали элементы буржуазного хоррора.
«Смерть филателиста» — добротный традиционный нуар в стиле Мельвиля и Сименона. Единственный курьезный персонаж в этой грузинской картине — завсегдатай бильярдной, классическая фигура для западных историй такого рода, зачем-то также стилизованная под Мэнсона. Актер, изобразивший этого аутсайдера-неудачника, впоследствии ушел в монастырь, где и умер в молодом возрасте.
Впрочем, нет: голова Гриневицкого в стеклянной колбе — это в «Софье Перовской»!
В кругу друзей будущий цареубийца проходил под кличкой «Котик».
Фильм «Казнены на рассвете» обошелся без усилителей вкуса. Почему же тогда это наваждение? Потому что бесы.
«— Не могу признать, ваше благородие. Будто были и будто не были… — метель!» — объясняет бесовскую сущность народовольцев словами Евгения Габриловича замечательный актер Виктор Байков — пан Вотруба в «Кабачке 13 стульев».
Будто были и будто не были.
Метель!
Соул по-карамазовски
Мэнсон — метатеза Суинберна, чьи слова «hide yourself, strive not, be no more» под солнцем Калифорнии съежились до призыва «cease to exist» — прекрати свое существование.
Суинберн обращается к божеству, не оправдавшему ожиданий. Фильм, не заслуживающий повторного просмотра, перестает существовать до прихода в кинозал впечатлительного новичка.
Но в памяти разочарованного зрителя остаются голоса актеров — подобно фрагментам непонятной мессы в голове атеиста, случайно забредшего в собор.
Есть фильмы, которые полюбить трудно, но надо. Экранизации Достоевского, предпринятые Пырьевым, например. Где еще мы увидим реконструкцию беседы Ивана Карамазова с «чертом», в которой артист Лавров отвечает сам себе своим же голосом, как Марвин Гэй в поздних композициях, где, как говорили когда-то о «Бесах» Ежи Гротовского, нет Достоевского, но есть достоевщина.
На экране отмашку бесовщине дает пустой рукав сюртука. С этого скупого жеста начинается паранормальное, обозначенное автором как «кошмар Ивана Федоровича».
Ленинские интонации в голосе Лаврова не случайны. Ведь прежде чем обратиться к реакционной классике, Пырьев снимал ликующих демонов в сталинском инферно — нагляднее некуда.
Плюс гротескное сходство беспутного Мити с большевиком Жоржем Бенгальским в «Опасных гастролях», где также фигурирует молодая пырьевская супруга Лионелла, стилизованная в «Карамазовых» под Мишель Мерсье из «Трех ликов страха» Мари Бавы.
Честно говоря, пырьевских «Братьев» стоит осилить ради одного только вопля «Спекуляторы!»
Разрядив обойму в бронированное стекло саркофага, отчаявшийся гангстер швыряет пустой пистолет, и оно разлетается в дребезги. Твердый предмет угодил в так называемую «критическую точку», которая по идее должна быть и во Вселенной, пульсирующей под колыбельную Мэнсона, пока не зазвонит будильник.
Ингода безобразную душу или часть тела заменяют муляжи, манекены и куклы.
«Муляж, муляж — его налево не продашь», — поет Новиков о преимуществах и недостатках неодушевленных вещей в фильме «Нейлон 100%».
«Налево» в данном случае означает — скупщику грешных душ.
Я считаю этот циничный мюзикл-гиньоль Владимира Басова достойным ответом «Лизе и Дьяволу» Марио Бава. Как говорят в таких случаях, неизвестно чей фильм лучше. Оба.
Анализу триады «кукла-человек-кадавр» посвящено и киноревю Аркадия Райкина «Люди и манекены», рекордное по нарушению норм корректности с точки зрения теперешней морали.
Дориан Грей — едва ли не первый цензор, удаливший самого себя в финале собственной истории.
Определенно существуют фильмы, которые легче возненавидеть, чем полюбить с первого взгляда. В моем собрании таким долгое время оставалось «Свидетельство о бедности», где бандит-беспредельщик Крест говорит голосом Олега Мокшанцева — в точности как Линда Блер голосом демона Пазузу в «Бесогоне» Уильяма Фридкина.
Невидимый вершитель дальнейшей судьбы прихрамывающего Креста является после бессмысленного в плане добычи, но ритуального по сути убийства старика-барыги. Разговор, в котором Невидимка обещает Кресту превратить его в «пар», происходит на фоне «Песни Кота Матвея» — Кот Матвей, он же Мотькэ-Малхамовес у Ильи Сельвинского.
Сеанс окончен. Зритель снова теряет зрение, вернее, перестает видеть то, что ему только что показали. Но на языке у частично ослепшего уже вертятся запомненные реплики, а в голове грозятся и убалтывают голоса злодеев и красавиц.
О слепоте — частичной, подлинной и мнимой побеседуем в следующий раз. Все там же — на «Ноже».
***
«Голос дьявола в советском кино — образ козла в дворовом домино. Забивают „козла“ — распинают демона на пустом кресте…»
А.А. Шурпетов. Записные книжки