Лев Данилкин: «О Фоменко я думаю сейчас гораздо больше, чем о Ленине»
Литературный критик, писатель, автор серии ЖЗЛ Лев Данилкин в конце прошлого года получил главную отечественную литературную премию «Большая книга» за биографию Владимира Ленина. Почти 800-страничный «Пантократор солнечных пылинок», написанный в фирменной, любимой многими и раздражающей некоторых манере Данилкина, оказался в центре споров о Революции в год ее юбилея. Кому-то казался странным сам выбор героя — ведь о Ленине написано, пожалуй, больше, чем о любом другом русском историческом деятеле. Но планы Льва Данилкина на следующую книгу удивят читателей еще больше.
— Созданные вами биографии Проханова, Гагарина, Ленина так или иначе осмысляют имперский, советский миф и мир, причем совсем непохоже на то, как это делают и «либералы», и «консерваторы». Как, по-вашему, нужно описывать это наше прошлое, в частности для молодых людей, которые сами его совсем не застали?
— Не надо стесняться прошлого, не надо каяться и не надо выносить сор из избы. Те, кто жили раньше — и тридцать лет назад, и пятьдесят, и сто, и пятьсот, — были не глупее нас, и, если они принимали те или иные роковые решения, значит, на то были причины и обстоятельства. Вот эти обстоятельства и надо описывать — а не моделировать «идеальный сценарий», не посыпать голову пеплом и не плакаться, что у нас не так, как у других.
К тому же мы видим, что историю можно переписать очень быстро, за каких-нибудь полгода; и так было всегда. И это значит, что есть, до чего докапываться: то, что в учебнике, и то, что «на самом деле» — может различаться как день и ночь.
— В одном интервью вы сказали, что думаете «про другого персонажа, очень странного человека» — это о Фоменко? Почему именно его вы выбрали своим новым героем?
— Да, я думаю об Анатолии Тимофеевиче Фоменко. Потому что он вообще не похож на шарлатана, зато больше, чем кто-либо из тех, о ком я слышал, похож на гениального ученого. Хотя идеи у него очень странные, над ними можно иронизировать бесконечно, я это прекрасно осознаю. Но и он отдает себе отчет в том, что его теории могут восприниматься как нечто нелепое, однако это его не останавливает.
Это сочетание упрямства, остракизма, комичности, очевидной гениальности (математической) и величия замысла всегда действовало на меня завораживающе.
Я «вычислил» АТФ еще лет девять назад и с тех пор с каждым годом убеждаюсь — не в том, конечно, что я прав, а в том, что прав может оказаться он. Что у него есть шанс доказать свою теорию — «все-таки она вертится». И тогда получается, как с паскалевым пари о рациональности веры: верить в любом случае все равно выгоднее, чем не верить. Если все, что он говорит, чушь — мы ничего не теряем, зато если нет — о, мы тут такое приобретаем, что страшно подумать.
— Как исследователь, который в ходе работы над биографией Ленина изучил, помимо всего остального, 55 томов его Полного собрания сочинений, посоветуйте читателям, которые не готовы повторить этот труд, работы, наиболее ярко характеризующие его как философа и политика.
— Есть вещи абсолютные, не устаревшие: прежде всего «Империализм как высшая стадия капитализма» и «Государство и революция». И есть вещи, по которым можно составить представление — хотя бы и поверхностное — о том, что такое «СтильЛенин» — и политический, и лингвистический, и интеллектуальный. Это, ну, например, «Пролетарская революция и ренегат Каутский», «Детская болезнь левизны», какая-то часть «Что делать?», «Памяти Герцена», «Лев Толстой как зеркало русской революции». А вообще — раз уж вы спросили — пару месяцев назад вышла книжка Ленина, сборник, который я сам составил и к которому написал предисловие, она называется «Ослиный мост». Там страниц 500–600, это выжимка из всего пятидесятипятитомника.
— Что было бы, если бы сейчас в России появился политический деятель, похожий на Ленина? Можно ли сравнивать тогдашнюю и нынешнюю ситуации в стране? И может ли вообще быть условный «второй Ленин»?
— Нынешняя Россия находится в тысячекратно лучших условиях, чем Россия, которой пришлось управлять Ленину; Ленин — политик, справившийся с таким кризисом, который, к счастью, мы и вообразить не можем, причем в условиях полного отсутствия каких-либо административных инструментов, при саботаже, войне, некомпетентности, санкциях.
Нынешние санкции — это рай по сравнению с тем экономическим (я даже не говорю про политический) бойкотом, который объявили ленинской России. Все это, кстати, среди прочего, довод в пользу того, что «второго Ленина» пока ждать не приходится.
Во-первых, потому что интеллект такого масштаба рождается не так часто. А во-вторых, еще раз, Ленин — политик кризиса, он тот спаситель, мессия, которым история и география отвечают на апокалипсис. Нет острой потребности — нет и не только спроса на фигуру, но и самой фигуры.
— Вы представляли себе историю, в которой власть после Ленина взял не Сталин, а Троцкий? Это было бы «хуже», «лучше», вообще все по-другому?
— Мне кажется, тут в меньшей степени все зависело от конкретного человека, чем от «больших» обстоятельств. Все равно пришлось бы решать все те же самые вопросы: что делать с крестьянством, которое составляет большинство населения и которое привыкло за десятилетие войны и революции к насилию как способу разрешения всех противоречий. Как выжить в глобальной конкуренции с индустриально развитыми странами и быстро модернизировать аграрную страну в очень плохих стартовых условиях. А главное — внешняя угроза.
Вторая мировая война была неизбежна — хоть при Ленине, хоть при Сталине, хоть при Троцком.
Нужно было создать условия для выживания в ней, а в идеале для победы — и любому из этих троих пришлось бы идти на непопулярные и у того, и у будущих поколений меры. Другое дело, что Ленин был гораздо интеллектуально сильнее и Сталина, и Троцкого, они это понимали и признавали его превосходство. Возможно, он придумал бы что-то такое, что позволило бы минимизировать потери. Что касается Троцкого, то он был человеком решительным — и гнул бы свою линию жестко и последовательно. Наверное, он был более «гуманист», чем Сталин.
Вообще, лучшее, что я знаю из написанного о Троцком, — это «Свияжск» Ларисы Рейснер, о том, как Троцкий ведет себя в 1918 году под Казанью. Решительный человек — всегда «лучше», чем «хуже». Все, правда, очень зависит от исторической обстановки, возникает другая логика. Думаю, Сталин, если бы ему году в 1918-м показали его самого в 1937–1938-м, сильно бы удивился. Это не значит, что его действия оправдываются сейчас. Но это не безумие, не паранойя, у них есть своя логика, свое объяснение. Еще раз — не оправдание, но объяснение.
А вообще, из этой тройки лично у меня симпатию вызывает только Ленин. Я готов поверить в то, что при нем 1930-е были бы действительно «лучше». Он умел находить гениальные спасительные решения.
— Менялось ли ваше личное отношение к Ленину во время работы? Думаете ли вы о нем сейчас? «Напоминает» ли он о себе, как было в истории со змеей на Капри?
— Менялось, думаю, но я никогда не делал попыток проникнуть к нему в голову «с черного хода», не имея на то документальных оснований. Вся моя книга — кроме финала — основана на тех или иных документах, реально существовавших — хотя и не всегда надежных — рассказчиках. Но, вообще-то, думаю, скорее уже по инерции… На самом деле стараюсь не думать, я бы не хотел оставаться автором одной книги. Поэтому о Фоменко я думаю сейчас гораздо, гораздо больше, чем о Ленине.
Примечание
В интервью коллеге из «Российской газеты» Лев Данилкин рассказывал: