В дальнейшем гомоэротические мотивы, хотя и тщательно завуалированные, встречались в кино довольно часто.
Например, голливудскую классику Говарда Хоукса «Красная река» называют «гомоэротическим вестерном на все времена».
А снят фильм был за 57 лет до «Горбатой горы», в котором, впрочем, от всего вестерна остались одни шляпы.
Но уже в 60-х годах, на волне сексуальной революции, режиссеры заговорили смелее. Многие киноклассики, в числе которых Пазолини и Лукино Висконти, сами были гомосексуалами, благодаря чему ЛГБТ-кино пополнилось настоящими шедеврами. А потом пришла коммерция, ширпотреб и самое худшее — привычка. Стереотипные образы, ничуть не менее кондовые разоблачения стереотипов, одномерность, плоскость и тотальная гламуризация с редкими приятными исключениями.
Каждая эпоха породила важные для ЛГБТ-движения фильмы. Не все они хороши, но каждый имеет особое значение.
«Девушки в униформе» (1931)
Mädchen in Uniform
Марширующая строем Пруссия периода Первой мировой. Четырнадцатилетнюю Мануэлу отправляют в пансион для офицерских дочерей, которым заправляет фюрер в юбке. Девочки ходят в платьях, напоминающих тюремные робы, и недоедают — директриса считает, что голод закаляет характер. На фоне этой закалки выделяется молодая учительница — свет в окошке для замученных дисциплиной девчонок. Мануэла все сильнее тянется к своей преподавательнице.
В фильме нет ни одного мужского персонажа, но это не замкнутый женский мирок, а модель государства в миниатюре. Государство нумерует, заставляет строиться колонной, обряжает в форму и стирает личность.
А девочки влюбляются. Тот же единственный вид протеста был доступен Уинстону из «1984». Но повсюду бдит полиция любви, и чувства Мануэлы клеймятся как недостойные. Ничего бы не изменилось, влюбись она в случайного мальчика или местного дворника. Запретны любые движения человеческой души, лишние для Большого Брата.
Фильм прогремел в Германии и за ее пределами, но уже через два года нацисты его запретили. Сейчас эта живая, по-детски обаятельная и по-взрослому жесткая повесть о первой любви считается выдающимся образцом раннего немецкого кинематографа. И культовой для лесбиянок, хотя точно так же можно было бы сказать: значительный антитоталитарный фильм.
«Жертва» (1961)
Victim
В Англии по-прежнему действует закон, по которому судили Оскара Уайльда, и кто-то на этом прекрасно наживается. Успешного лондонского адвоката Фарра втягивают в историю с шантажом гомосексуалов. После гибели очередной жертвы он ставит на кон свою карьеру, да и всю дальнейшую жизнь, чтобы поймать преступников.
Первый фильм в истории кинематографа, где прозвучало слово «гомосексуал», но, как говорится, мы любим его не только за это. И даже не за историческое значение: после его выхода начались дебаты, приведшие через шесть лет к отмене карательного для геев законодательства.
Сам по себе фильм суховат, сдержан и строг. Как любая деловитая социалка, он разговаривает языком листовки и манифеста, тыча пальцем в гнойные язвы общества. Но его художественный козырь, пусть и единственный, трудно побить: навек опечаленный взгляд Дирка Богарда. Актер, который позднее станет легендой благодаря фильмам Висконти, бесстрашно бросился на, мягко говоря, спорную для своего времени роль. Человека, который сражался во Второй мировой и видел концлагерь Берген-Бельзен, уже ничем испугать было нельзя.
«Детский час» (1961)
The Children’s Hour
Две молодые женщины содержат частную школу для девочек. Карен собирается замуж и, вероятнее всего, оставит работу. Марта отчаянно этого не хочет. Тетка Марты, стареющая актриса с театральными манерами, которую из жалости взяли учительницей, обвиняет племянницу в «неестественном» поведении. Одна из учениц — противная и лживая девчонка — подслушивает их ссору и делает выводы. Слух распространяется мгновенно. Лилиан Хеллман написала рассказ «Детский час» в 1934 году, как она сама выразилась, «не о лесбийских отношениях, а скорее о силе лжи».
Уильям Уайлер, режиссер главного пеплума всех времен и народов «Бен-Гур», экранизировал рассказ дважды. В первый раз в 1936 году, когда фильм назвали «Эти трое» и никаких лесбиянок в нем не было: две женщины дрались за одного мужчину. Над американским кинематографом был занесен грозный меч кодекса Хейса, запрещавшего даже намек на однополые отношения.
Но в 1960-е студии, дрогнув под напором свободного европейского кино, отказались от самой суровой цензуры, и вторую версию Уайлер представил без искажения первоосновы, пригласив лучезарную Одри Хепберн, великую трагикомическую актрису Ширли Маклейн и других выдающихся людей, которые выкладываются, как в последний раз перед Апокалипсисом. Не социальным посылом, а трагедией разбитых жизней Уайлер бросил Америке в лицо обвинение в моральном уродстве. Только не в том, которое все привыкли так называть.
«Теорема» (1968)
Teorema
В процветающее миланское семейство прибывает Гость с небесно-голубыми очами. За время своего визита он переспит со всеми домашними — от служанки до отца — и внезапно отбудет, оставив после себя смятение и хаос. Дочь впадет в кому, сын станет плохим художником, отец отдаст фабрику рабочим, а землю — крестьянам, служанка вознесется и закопается.
Пазолини, который всю жизнь боролся с капитализмом от имени угнетенного пролетариата, начал с «Теоремы» прямую критику правящего класса.
Намек фильма, если размотать десять его притчевых слоев, вполне прозрачен: ешь ананасы, рябчиков жуй, день твой последний приходит, буржуй. А то, что к неизбежному краху их приводит не гегемон с «Капиталом» под мышкой, а мессия шиворот-навыворот, уже дело десятое. Равно как и геи: демонический Теренс Стэмп просто сношает все, что подвернется.
Так и в финальном эпике режиссера «Сало, или 120 дней Содома» фашисты насилуют и юношей, и девушек; важен не пол, а лишь стремление надругаться. Следующим фильмом Пазолини станет совсем уж беспощадный «Свинарник», где буржуа, не довольствуясь заезжими бесами, переходят к скотоложеству. Пазолини, конечно, сдал зачет автоматом по попаданию в «голубое» кино, но включать «Теорему», как это любят делать, в число главных фильмов для геев — все равно что включать «Свинарник» в число главных фильмов для свиноводов.
«Смерть в Венеции» (1971)
Morte a Venezia
Прославленный и подавленный композитор Густав фон Ашенбах приезжает в Венецию. Развеяться, влюбиться или утопиться — как пойдет. В гостинице ему встречается польский мальчик Тадзио необыкновенной красоты, и депрессия сменяется на лихорадочное волнение и одержимость. А на Венецию тем временем надвигается эпидемия холеры.
«Смерть в Венеции», поставленную по новелле Томаса Манна, иногда называют «голубой» версией «Лолиты». Но разница между Густавом и Гумбертом — как между каналом и канализацией.
Педофилия, сексуальные перверсии, скандалы меньше всего приходят на ум в привязке к экзистенциальной драме Висконти. Первая ассоциация с Тадзио в новелле — это статуя Микеланджело, произведение искусства. Тадзио почти бесплотен, он описывается как бледный болезненный юноша, и Ашенбах мечтает коснуться его лишь за тем, чтобы убедиться, что он не призрак, не сама идея красоты, преследующей творца. Нужно быть совсем бессердечным, чтобы не посочувствовать персонажу Дирка Богарда, с его робкой улыбкой, неловкими жестами и застегнутым на все пуговицы пиджаком, в котором он потеет на пляже посреди чужого праздника жизни. И нужно быть слепым, чтобы не залюбоваться героем Бьорна Андресена, названного «самым красивым мальчиком XX века». Это полупрозрачное создание, застывающее в последний миг в круге солнца — красота, идея красоты, дух творения и, наконец, ангел смерти.
«Моя прекрасная прачечная» (1985)
My Beautiful Laundrette
Омар живет в Лондоне на пособие по безработице. «Как и многие у нас в Англии», сообщает специально для неосведомленных зрителей его пьющий отец, который устраивает сына на работу в прачечную и велит найти хорошую девушку. Вместо этого Омар нанимает панкующего Джонни и начинает строить с ним большой бизнес и не только.
Если в двух словах, то в «Прачечной» есть Дэниел Дэй-Льюис с выбеленными волосами, который целуется с парнем. Образы в большинстве фильмов Стивена Фрирза — прямые, как шпалы, до степени архетипической одеревенелости: честная куртизанка, бессовестный негодяй, отец-алкоголик.
В активах режиссера три работы об августейших особах, сыгранных Хелен Миррен, Джуди Денч и Колином Фертом. В СССР так ставили панегирики Ленину с Дзержинским, которых играли самые народные и заслуженные артисты. Кроме того, Фрирз неизменно держит нос по ветру. В 80-х англичане ненавидели Тэтчер, в стране становилось все больше иммигрантов, а законы против геев хотя и отменили, но жениться им еще не разрешали. Все это создает проблематику, то есть заранее удобренную почву для фильма, что-нибудь да прорастет. И проросло. «Прачечная» обрела статус культового гей-фильма, хотя весь его посыл укладывается в краткое: лав из гуд, скинхед из бэд. Возможно, для остросоциального кино в самый раз.
«Филадельфия» (1993)
Philadelphia
Адвоката, который защищает зубастых миллионеров, увольняют с работы за то, что он гей и заболел СПИДом. Не желая с этим мириться, он обращается к бывшему противнику, который, напротив, защищает детей, малый бизнес и всякое такое прочее. Тот сначала колеблется, но потом решается, и вместе парни идут против системы.
Спустя четверть века трагически очевидно, что «Филадельфия» — никакое не кино, а двухчасовая просветительская лекция, призванная повысить гражданскую сознательность и вознести на почетный пьедестал американский святой Грааль — судебное разбирательство. Судитесь с нами, судитесь, как мы, судитесь лучше нас.
На «Оскаре» Том Хэнкс обошел Дэниела Дэй-Льюиса, отказавшегося от его роли, а душещипательная Streets of Philadelphia Брюса Спрингстина была признана лучшей песней к фильму. Сейчас «Филадельфия», конечно, забрала бы все премии, но в первой половине 90-х еще ограничились скромными наградами и даже не номинировали Дензела Вашингтона за роль принципиального законника.
Нельзя сказать, что этот мейнстримовый монстр вовсе лишен достоинств, но, глядя на загримированного под умирающего больного Хэнкса, особенно хорошо вспоминаются слова Джона Малковича о реализме в кино: «Стоят перед камерой несколько миллионеров и изображают на лице страдания. Какой уж там реализм».
«Приключения Присциллы, королевы пустыни» (1994)
The Adventures of Priscilla, Queen of the Desert
Два гея-трансвестита и один транссексуал отправляются из Сиднея через всю Австралию в курортный Палм-Спрингс, чтобы выступать в отеле со своим травести-шоу. Едут на автобусе, который постоянно ломается. Крошечные городишки размером с пуговицу, необъятность пустыни. Ящерицы. Где-то люди почти рады феерическим нарядам и Mama Mia из динамиков, но в основном нет. Ящерицы принимают их лучше, но всякий артист найдет своего зрителя.
«Приключения Присциллы» — первый англоязычный фильм, в котором о геях, трансвеститах и транссексуалах заговорили без надрывной интонации.
Притом что в сюжете присутствуют и гомофобия, и агрессия. Но где их, спрашивается, нет? Зато больше ни у кого нет Теренса Стэмпа, который красит губы красной помадой (you’ve come a long way, baby, со времен «Теоремы»). И Гая Пирса на шпильках, который красит автобус в фиолетовый цвет («Это сиреневый!»). И совершенно точно ни у кого нет Хьюго Уивинга в блестках и со страусом эму на голове, в образе варана и Анни-Фрид Лингстад. Это лучшая на свете drag-queen-комедия, все, что были после, лишь пытались дотянуться до идеала с его грубыми шутками, затаенной нежностью и способностью работать над острыми вопросами ювелирными инструментами, а не циркулярной пилой и кувалдой. Кстати, у Хьюго Уивинга отличные ноги.
«Парни не плачут» (1999)
Boys Don’t Cry
Тина/Брэндон — транссексуал. Осознает себя мальчиком, коротко стрижется, подкладывает носок в трусы. Вроде собирается делать операцию, но это долго, дорого, а все и так принимают Брэндона за юношу.
Сбежав от проблем с полицией и случайной драки в соседнее захолустье, Брэндон встречает красавицу Лану, которая уверена, что перед ней парень. Правда всплывает при кошмарных обстоятельствах, за которыми следуют еще более кошмарные.
Весь этот кошмар по реальным событиям был принят на «ура» не только аудиторией, но и кинопремиями: «Оскар», «Золотой глобус», «Независимый дух» и т. д. Если история настоящей Тины Брэндон / Брэндона Тины подстегнула волну борьбы за права ЛГБТ, то фильм, выпущенный накануне миллениума, обозначил новую веху в кинематографе. Наступила эра толерантности, политкорректности и всеобщей терпимости, без которой человек приравнивается к двум озверевшим реднекам, решившим «перевоспитать» Брэндона сначала изнасилованием, а затем пулей в лоб.
Фильм, безусловно, дергает за эмоциональные ниточки, как любое описание жестокости, но при ближайшем рассмотрении оказывается банальной демонстрацией ужасов нашего городка, где мужики вечно бухие, женщины пакуют консервы на заводе (как только героиня Хлои Севиньи ухитрялась это делать с ногтями голливудской звезды 30-х?), и всем смертельно скучно. Hate crime — это плохо, но снимать кино о кризисе идентичности без личности персонажа и хотя бы двух капель психологии тоже нехорошо.
«Жизнь Адель» (2013)
La vie d’Adèle
Старшеклассница Адель начинает встречаться с милым парнем, но понимает, что это не «ее». От огорчения она спит с ним, а затем идет в гей-клуб. Там она встречает студентку художественного факультета Эмму, с которой гуляет в парке, разговаривает о Сартре, много ест и познает любовь.
Несмотря на восторги Каннского фестиваля и статус «великого фильма о любви», это на удивление прилизанная мелодрама, события в которой развиваются для героини, как по заказу. Не успела Адель начать томиться по романтике, как вот вам парень. Не успела начать осмыслять свою сексуальность, как вот вам Эмма. Конфликт с подругами на почве лесбиянства был обыгран в школьной комедии «Дрянные девчонки» острее раз в сто.
Девушки со вкусом занимаются акробатическим сексом, уютно общаются со своими семьями, достигают успехов на избранном поприще, им все рады, все понимают, прогрессивный мир распахивает им свои объятия, убаюкивает, балует и подносит очередную порцию макарон на блюдечке с голубой каемочкой.
И все это, конечно, очень здорово, особенно макароны, но Манн писал в «Смерти в Венеции»: «Духовно незначительная общедоступность воплощения приводит в восторг буржуазное большинство, но молодежь, страстную и непосредственную, захватывает только проблематическое». Выходит, с морально устаревшего 1911 года молодежь превратилась в сытое буржуазное большинство, рассуждающее об искусстве: «Климт какой-то декоративный, Шиле какой-то извращенный». Пазолини на вас нет.