Любвеобильная статуя, демонический башмачник и гадание на мертвой голове: какими анекдотами забавлялись в Средние века

***

Один юноша из знатного римского рода справлял пышную свадьбу. После пира он с друзьями вышел на поле поиграть в мяч, а между тем надел обручальное кольцо на палец медной статуи. После игры, желая забрать кольцо, он обнаружил, что палец согнут. Юноша силился, но не умел ни стянуть кольцо, ни отломить палец и втихомолку ушел, скрыв всё от товарищей. Ночью он вернулся со слугами и обнаружил, что палец вновь разогнут, а кольца нет.

Юноша, беспечно забыв об этом, поспешил к жене, но, когда хотел лечь с нею, увидел некую туманную преграду, вращавшуюся меж ними, и услышал голос, говоривший: ляг со мною, ведь мы нынче обручились; я Венера, ты мой, и я тебя не отдам.

Устрашенный, он провел ночь в безмолвных раздумьях. Тем несчастье его не кончилось: всякий раз, как он хотел обнять жену, он ощущал эту преграду, во всем остальном будучи вполне здоров. Наконец жалобы жены вынудили его поведать свою тайну родителям, а те решили просить помощи у Палумба.

Это был священник, искусный в некромантии. Он потребовал богатой награды, если соединит супругов, и, сочинив некое письмо, подал его юноше, говоря: «Иди в такой-то час ночи на перекресток четырех дорог, стань и смотри молча: пойдут мимо людские обличья обоего пола, всякого возраста и сословия, одни в унынии, другие в надмении, иные радостные, иные горестные; ни с кем не заговаривай, даже если к тебе обратятся. За этим роем последует некто, величественней прочих, на колеснице: молча отдай ему письмо, и всё сделается, как ты хочешь, только не теряй мужества». Так и вышло.

Среди толпы, бредущей мимо, приметил юноша женщину верхом на мулице, разубранную, как блудница, делавшую бесстыдные жесты. Наконец юноша протянул письмо тому последнему, кто, восседая на колеснице, с грозным видом спросил его, что он тут делает.

Демон узнает печать, читает грамоту и, воздев руки к небу, говорит: «Боже всемогущий, долго ли Ты будешь терпеть непотребства Палумба?»

Он посылает своих клевретов отнять кольцо у Венеры: та отбивается, но отдает. Юноша наконец добился своего и вкусил отрад супружеской любви, а Палумб, услышав вопль демона к Богу, понял, что это предвестье его гибели, и, исповедавшись папе пред всем римским народом в неслыханных гнусностях, умер, добровольно истерзав свое тело ради покаяния (Will. Malm. Gesta reg. II. 205).

***

В конце XII — начале XIII века несколько латинских авторов рассказывают странную историю, в которой обломки классической мифологии и мотив некрофилии сочетаются с точной географической привязкой.

Роджер Ховеденский в своей «Хронике» рассказывает, что греческий остров Кастелоризон получил свое имя («Замок Изо») в честь одной девушки. Ее, говорят, любил некий рыцарь, она же не оказывала ему склонности.

Когда девушка умерла, рыцарь пришел и лег с нею, примолвив: «Чего не мог сделать с живой, сделал с мертвой». Тогда в нее вошел сатана и сказал рыцарю, что он зачал сына и в свой срок его получит.

В должный срок у нее родился сын. Принеся его рыцарю (рассказ Роджера приходится понимать так, что мертвая девушка пришла к рыцарю сама), она сказала: «Вот твой сын, отсеки ему голову и храни у себя, когда же захочешь победить своего врага или разорить его землю, открой лицо отрубленной головы и дай ей поглядеть на врага, он тотчас погибнет; захочешь это прекратить — закрой ее снова». Рыцарь так и сделал.

По долгом времени он женился. Жена допытывалась, каким искусством он уничтожает врагов без оружия, а рыцарь бранил ее, веля молчать. Однажды в его отсутствие она подошла к ларцу, обнаружила в нем чудовищную голову и вышвырнула ее в залив Саталии. Всякий раз, как голова смотрит вверх, залив начинает так бурлить, что переплыть его никак нельзя, а когда голова опустит глаза, тогда кораблям можно выходить безопасно (Rogerius de Hoveden III, 158–159).

Гервасий Тильберийский в «Императорских досугах» замечает: между Родосом и Кипром есть опасное место, что зовется заливом Саталии; говорят, здесь была утоплена голова Горгоны. Это была блудница, своей красотой лишавшая мужчин разума; Персей бросил ее голову в море.

Если бы мы предположили, что Гервасий передает эту трактовку, чтобы принести положенную жертву здравому смыслу, мы бы глубоко ошиблись. Гервасий тут же начинает рассказывать новую вариацию происходящего в заливе Саталии, на фоне которой старая добрая история о том, как один рыцарь отрубил голову блуднице, выглядит вполне допустимой в средних классах общеобразовательных школ.

Версия Гервасия в нескольких пунктах отличается от версии Роджера Ховеденского: в час зачатия рыцарь слышит голос: «Порожденное ею истребит своим взором всё, что узрит»; рождается не ребенок, а сразу «чудовищная голова», и забирает ее сам рыцарь, по истечении девяти месяцев открыв могилу.

Дальнейшая его военная карьера совершается так же, но однажды, плавая по морю, он засыпает на коленях своей возлюбленной, а та, полная любопытства, втихомолку берет ключ от ларца, бросает взгляд на голову и тотчас погибает. По пробуждении рыцарь видит, что стряслось, в скорби взглядывает на голову и тоже погибает вместе с кораблем. «С тех пор, говорят, голова каждые семь лет обращает взор кверху, и от этого на море возникают опасности для мореходов» (Gerv. Tilb. Ot. Imp. II. 12).

Но самая ранняя и своеобразная версия сюжета обнаруживается в «Забавах придворных» Вальтера Мапа.

В Константинополе, говорит Мап, жил юный башмачник необычайной искусности; стоило ему увидеть любую ногу, он тотчас делал на нее башмак и работал не иначе, как поглядев на ногу заказчика. Среди столичной знати у него была обширная клиентура. Однажды прекрасная девица с большой свитой подошла к его окошку и показала обнаженную ногу, чтобы он ее обул.

Несчастный взглянул и влюбился: «начав с ноги, он принимает в свое сердце всю женщину». Он непоправимо отравлен; он бросает наследственное добро и идет в солдаты, чтобы удостоиться от своей возлюбленной хотя бы более мягкого отказа.

Его военная карьера идет счастливо («он становится меж ратников тем, чем был меж башмачников»); он делает попытку сватовства, но отец девушки отвергает его домогательства; тогда, воспаленный гневом, он собирает шайку пиратов, чтобы взять силой то, чего ему не дают низость рода и скудость имения, и, неизменно преуспевая, делается ужасом земли и моря.

В разгаре его пагубных успехов доходит до него весть о смерти возлюбленной; он добивается перемирия и спешит на похороны; ночью он раскапывает могилу и соединяется с мертвой, как с живой. Поднявшись из гроба, он слышит голос, велящий ему вернуться в срок родов и унести то, что породил; он повинуется и, в урочный час разрыв могилу, принимает от мертвой человеческую голову, а с нею — запрет показывать ее кому-либо, кроме врагов, которых захочет уничтожить. Он укладывает ее в ларец и начинает невиданную войну.

Города и деревни перед ним гибнут, «узрев ужас, Медузе подобный»; все в страхе признают его своим господином; никто не понимает причин внезапной смерти, одни называют его волшебником, другие — богом.

Император Константинопольский умирает, оставляя демоническому башмачнику в наследство свою дочь; тот на ней женится. Вскоре жена начинает допытываться, в чем его сила, и не отстает, пока не узнаёт правды. Рассказав ей свою историю, он беспечно засыпает, а когда просыпается, в глаза ему глядит ужасная голова, поднесенная женой.

Так погиб даровитый башмачник, ступивший на кривую дорожку. Жена же, избавившись от него, велела вывезти проклятую голову на середину Греческого моря и там утопить. С тех пор море в этом месте кипит, то силясь изблевать страшный груз, то отступая от него в ужасе;

«А как имя девице было Саталия, то и это место, всеми избегаемое, зовется водоворотом Саталии, а в просторечии — Пучиной Саталии» (Walter Map. De nug. IV. 12).

***

О Герберте Реймсском много чего говорили. Например, что в начале своей карьеры, будучи преподавателем школы монастыря Св. Ремигия в Реймсе, он общался с демоном, и тот предсказал ему будущее: «Герберт перейдет из Р. в Р. и будет папой в Р.». Темное это прорицание стало понятно лишь позже, когда Герберт из Реймса перебрался на архиепископскую кафедру в Равенне, а оттуда — на папский престол в Рим (Ord. Vit. Hist. eccl. I. 27).

Вильям Мальмсберийский рассказывает, что Герберт в молодости был монахом в аббатстве Флёри, но бежал оттуда в Испанию с намерением учиться у сарацин астрологии и прочим подобным вещам. Все науки он превзошел; и арифметику, и музыку, и астрономию с геометрией, и умение гадать по птичьему полету и вызывать тени из преисподней, и искусство абака он первым перенял у сарацин.

Жил он у одного сарацина, многому учившего Герберта за щедрую плату; была у него одна книга, содержавшая в себе всё его искусство, которую Герберт, как ни старался, не мог выманить. Тогда он напоил учителя допьяна, вытащил книгу, которую недоверчивый сарацин держал под подушкой, и бежал.

Сарацин пробудился и пустился вдогонку, пользуясь показаниями звезд, читать которые он был большой искусник. Но Герберт, такой же искусник в этом деле, спрятался под деревянным мостом, уцепившись так, что не касался ни земли, ни воды. Сарацин, впустую прогонявшись, пошел восвояси, а Герберт спустился к морю. Там он заклинаниями призвал сатану и обещал принести ему оммаж при условии, что всемирный враг избавит его от преследований сарацина и переправит через море. Так и сделалось.

Кто-нибудь скажет, что чернь вечно подозревает в чародействе человека сколько-нибудь образованного и что даже Боэций жалуется на такие обвинения, — однако почему Герберт перед смертью изуродовал свое тело столь позорным образом, если не знал за собою неслыханного преступления?.. Нет, тут дело нечисто.

Вернувшись в Галлию, он сделался школьным наставником, потом архиепископом Реймса и наконец — папой Римским. Дьявол не оставлял ему благодетельствовать. Помощью чернокнижия Герберт отыскивал клады, некогда зарытые язычниками.

Была на Марсовом поле статуя с вытянутым указательным перстом правой руки; на голове у нее было начертано: «Бей здесь». Многие, неверно понимая надпись, били невинную статую почем зря топором по лбу, но прибытка в том не находили. Герберт один правильно понял загадку: в полдень он заметил место, куда падает тень от вытянутого пальца, и воткнул там колышек, а ночью пришел со светильней и доверенным слугою. Разверзнув землю своим искусством, он нашел пространные палаты с золотыми стенами, золотыми потолками, золотым всем; золотые рыцари тратили там время золотое, бросая золотые кости, а король с королевой, тоже из драгоценных материалов, сидели за столом, с едой на пышных блюдах и слугами вокруг. Во внутренней части дворца обнаружился карбункул, сияньем своим превращающий ночь в день, а в противоположном углу — отрок, натянувший лук. Словом, роскошь нестерпимая. Но тронуть ничего было нельзя: казалось, все эти изваяния бросятся на того, кто захочет чего-нибудь коснуться.

Герберт, устрашенный, отказался от своего намерения, но его слуга не удержался стащить со стола ножик чудной работы. Во мгновение ока все статуи с ревом поднялись, а отрок, пустив стрелу в карбункул, погрузил всю сцену во тьму, и, если бы слуга по приказу господина не выронил тут же ножик, не сносить бы им обоим головы. Они выбрались наружу, унося с собой лишь неутоленное корыстолюбие (Will. Malm. Gesta reg. II. 167–169).

***

Тот же Герберт, улучив благоприятный момент в расположении звезд, отлил голову, способную говорить, но только «да» или «нет».

Спрашивает он: «Буду ли я папой Римским?» — «Да», — отвечает голова. «Умру ли я раньше, чем отслужу мессу в Иерусалиме?» — «Нет», — говорит. Этот ответ обольстил его, отвлекши от мыслей о покаянии и дав надежду на долгую жизнь: разве бы помыслил он идти в Иерусалим, чтобы ускорить свою кончину? Но он не подумал о том, что в Риме есть церковь, нарицаемая Иерусалимом.

Герберт готовился служить в ней мессу, как вдруг был сражен болезнью; он обратился к чудесной голове и уразумел, как она его обманула. Тогда он призвал кардиналов и оплакал пред ними долгую чреду своих грехов, а потом велел им, безмолвствующим от изумления, раскромсать его тело на мелкие кусочки и вышвырнуть один за другим.

«Пусть довольствуется моим телом, — кричал он, — тот, кто хотел моего оммажа: мой ум в этой клятве не участвовал» (Will. Malm. Gesta reg. II. 172).

Вальтер Мап рассказывает историю этого предсказания иначе. Герберт, учившийся в Реймсе, был влюблен в дочь реймсского прево и, не находя в ней ни взаимности, ни любезности, впадает в глубокое уныние. Его имение приходит в упадок и отягощается долгами, слуги его оставляют, друзья избегают, и наконец он остается один, счастливый своей нищетой, ибо ее тяготы не дают ему думать о тяготах любовных.

Однажды в полдень он выходит из города, как бы на прогулку, и, не помня себя от голода, забредает глубоко в лес.

Вдруг видит он в дебрях женщину неслыханной красоты, сидящую на большом шелковом ковре, а пред нею — большая груда денег. Он думает бежать, боясь, что это морок, но та, окликнув его по имени, велит ему ободриться и сулит ему деньги, кои тут лежат, а сверх того — сколько ему пожелается, если он отвергнет дочь прево и соединится с нею как с равной ему подругою.

Она говорит, что зовут ее Меридиана, что происходит она от знатнейшего рода и о том всегда заботилась, чтобы найти равного ей во всем, и наконец нашла; что если он не вызовет в ней справедливого гнева, то будет благословен всяческим довольством, а сперва пускай отвергнет реймсскую девицу, встречавшую его с надменьем, но тайно беспутствовавшую с другими; что она, Меридиана, в отличие от демонов-суккубов, никаких клятв не просит, зная его честность, и желает, чтобы он забрал всё, что тут лежит, да еще пришел; что она хочет быть возлюбленной, а не владычицей, etc. etc. Не успела она договорить, как он согласился.

Возвращается он из леса нагруженный деньгами, для заимодавцев сочиняет, что прибыли к нему посыльные, и постепенно избавляется от долгов. Затем он становится богачом, подобным Соломону, и мудрецом, ибо обучается в двух местах, в школе и в спальне (Мап не упускает сравнить его с царем Нумой, учившимся мудрости у Эгерии), «и не меньше его продвигают наставления наставника в классе, чем наставницы в кровати: тот ведет его к высшей славе в делах, эта — к просвещению занятиями в искусствах».

Опрометчивая спесивица, дочь прево, с изумленьем видит всё это. «Понимая, что ею пренебрегли, она впервые чует огонь, который с презреньем отвергала». Теперь она добивается его любви, встречает холодность и впадает в отчаянье и безумие.

Одна сердобольная старушка ей помогает: девица проникает в сад к Герберту, после обеда спящему в тени под дубом, в одной сорочке забирается к нему под покрывало и легко добивается от хмельного и сытого юноши, чего хочет. В смущении вспоминает он о Меридиане и мчится в рощу искать у нее прощения. Она долго взирает на него с пренебрежением, но наконец требует и получает от него оммаж, и Герберт впредь хранит ей верность.

Меж тем архиепископ Реймсский скончался, и Герберт был возведен на кафедру; затем папа сделал его кардиналом и архиепископом Равенны, а в скором времени, когда папа умер, Герберт по народному избранию взошел на его престол. Явилась ему Меридиана в последний год его папства, поведав, что его жизнь в безопасности, пока он не отслужит мессу в Иерусалиме. Случилось ему совершать службу в церкви, где, говорят, хранилась та дщица, которую Пилат прибил к вершине креста Христова, и вот напротив Герберта появляется Меридиана, рукоплеща, словно от радости, что скоро он к ней прибудет. Узнав ее, а потом справившись о названии этого места, он сзывает всех кардиналов, клир и народ и прилюдно исповедается. Краткий остаток жизни Герберт освятил прилежным покаянием и скончался в добром исповедании.

Он погребен в церкви блаженного Иоанна Латеранского в мраморной гробнице, что непрестанно покрывается испариной, но капли сливаются в струю лишь ради того, чтобы предречь чью-нибудь кончину: когда папе предстоит переселиться из этого мира, ручеек стекает на землю, а когда кому-нибудь из знати — изливается до третьей или четвертой части высоты, как бы обозначая достоинство каждого струею скудней или обильней (Walter Map. De nug. IV. 11).