Средневековые университеты

Ричард из Миссендена был сент-олбанским монахом на несколько лет моложе Джона Вествика. Как и Томаса Бовилля, с которым мы познакомились в конце предыдущей главы, его посвятили в чин диакона на церемонии в кафедральном соборе Святого Павла 20 сентября 1382 года. Но, в отличие от Томаса, ни одно из его дальнейших посвящений не упоминается в сохранившихся книгах учета. Однако мы довольно много знаем о нем из других источников. Сент-Олбанская хроника сообщает, что во время выборов новых аббатов — в 1396 и в 1401 годах — Ричард служил помощником келаря, помогая тому содержать в порядке кухонную утварь и следить, чтобы в монастырских кладовых всегда было в достатке еды и питья. Из той же хроники нам известно, что примерно тогда же он жертвовал деньги на строительство водяной мельницы в одном из принадлежавших аббатству поместий. Мы знаем, что Ричард из Миссендена был настоятелем монастыря Бидлоу, расположенного в 20 милях к северу от Сент-Олбанса, когда осенью 1428 года монахи оставили этот обнищавший приорат. Затем его поставили во главе Редборна, небольшой обители в часе хода от Сент-Олбанса по старой римской дороге, куда монахи периодически удалялись для отдыха после кровопусканий. И еще мы знаем, что в мае следующего года он представлял аббатство в судебной тяжбе по поводу неуплаты десятины. Брат-попечитель записал показания свидетелей по этому делу; каждый свидетель начинал с того, что кратко излагал собственную биографию. Именно тогда 67-летний Ричард Миссенден упомянул о пяти годах, проведенных в Оксфордском университете.

Ричард сказал всего лишь, что отправился туда в возрасте 25 или 26 лет, после того как провел четыре года в Сент-Олбансе. Немного, но о массе других монахов-студентов мы и этого не знаем. С момента основания университетов студенты были обязаны регистрироваться у ректора своего колледжа, но ни один из средневековых списков зачисленных не сохранился. Мы можем довольно много рассказать о том, как и чему учились монахи-студенты, но что касается их личных данных, тут нам остается полагаться только на разрозненные ссылки. Мы знаем, например, что архидьякон Джон Хейворт, современник Вествика, учился в университете, только потому, что некий живший позже монах, размышляя над его мраморной усыпальницей, упомянул, что покойный был бакалавром канонического права.

Неудивительно, что мы не можем сказать наверняка, посещал ли Джон Вествик университет, — хотя тот факт, что в своих работах он опирается на серьезные научные труды, говорит в пользу такого предположения. Нам точно известно, что в Оксфорде училось множество сент-олбанских монахов. Бенедиктинцам — в отличие от, скажем, францисканцев и доминиканцев — потребовалось больше времени, чтобы осознать, сколько пользы может принести братии учеба в университете. Но уже во времена Вествика бенедиктинцы с энтузиазмом устремились в Оксфорд. Желая повысить стандарты монастырского образования, папа римский в 1336 году призвал монастыри давать высшее образование каждому двадцатому из монахов. Сент-Олбанс с энтузиазмом откликнулся на призыв: в университеты поступало от 15 до 20% братии. Многие оставили учебу, так и не получив степени. Но даже просто посещая университет, эти студенты сыграли свою роль в становлении одного из важнейших институтов в истории западной науки.

Университеты не появились из ниоткуда, они эволюционировали веками, постепенно вырастая из монастырских и соборных школ, а в XII веке активный перевод арабских и греческих философских и научных трудов только подстегнул этот процесс. Мы заглядывали в монастырскую школу, когда знакомились с трудами Беды и Германа. В этих школах монахи постигали семь свободных искусств.

Развивая греческие идеи классического образования, семь искусств оформились в отдельные дисциплины во времена поздней Римской империи. Они назывались «свободными», потому что изучать их должны были свободные граждане и титулованная знать, а слово «искусство» не употреблялось в нынешнем узком смысле художественного творчества, но означало любое достойное изучения умение. В начале V века писатель Марциан Капелла, живший в римской провинции Карфаген, придумал яркую аллегорию, представлявшую искусства в виде семи подружек невесты на бракосочетании девы Филологии (олицетворявшей знание в широком смысле). Они были ярко одеты, и каждая наделена соответствующим атрибутом: у Риторики это оружие, которым она поражала своих оппонентов, у Геометрии — измерительные инструменты. В 520-х годах идею подхватил Боэций, и вскоре семь искусств разделились на две группы: тривий (троепутье) словесных наук — грамматика, риторика и логика — и квадривий (четверопутье) математических наук — арифметика, геометрия, музыка и астрономия. В следующем веке их распространению немало способствовал епископ Севильи Исидор. Свою энциклопедию «Этимологии» он начал с обзора свободных искусств, которые к тому времени уже окончательно оформились в качестве отдельных дисциплин. «Этимологии», амбициозная попытка суммировать все человеческое знание, была, вероятно, самой известной и важной после Библии книгой на протяжении всего Средневековья.

На основе приведенных к единому стандарту семи искусств строилось обучение в школах, создававшихся при кафедральных соборах, как, например, в Шартре, или при аббатствах вроде парижского Сен-Виктора. Геррада, аббатиса Хоэнбурга, которая изобрела математический инструментарий, облегчавший монахиням составление календарей, в свою энциклопедию, которую она назвала «Сад утех» (ок. 1180 г.), включила и руководство по свободным искусствам. На одной из миниатюр она изобразила семерых дев, расположив их по кругу, как будто бы под арками клуатра. В центре же поместила госпожу Философию, у ног которой сидят мудрые учителя Сократ и Платон. За пределами круга остались «поэты или колдуны», чьи сочинения, предостерегала Геррада, вредны и бесполезны.

Свободные искусства. «Сады утех», рукопись Геррады Ландсбергской, аббатисы Хоэнбурга (написана в 1180 г., уничтожена в 1870 г.)

Как и все лучшие образовательные программы, семь свободных искусств были достаточно четко определены, чтобы им находилось применение, но при этом достаточно гибки, чтобы подстраиваться под меняющиеся нужды студентов. Ученые мужи с энтузиазмом переопределяли их, выстраивали в порядке приоритетности, подразделяли на более узкие дисциплины. Испанский выкрест Петр Альфонси в своем сборнике басен «Учительная книга клирика» с уверенностью говорил только о шести: логике, арифметике, геометрии, физике, музыке и астрономии. Вероятным кандидатом на место седьмого искусства он называл «науку о естественных вещах», но признавал, что на эту роль претендуют и две совершенно иные дисциплины: некромантия и грамматика. Несколько позже, около 1120 года, в письме парижским философам он особо подчеркивал значение астрономии — «самого полезного, самого приятного и самого важного из всех искусств». Он убеждал своих адресатов отказаться от устаревших текстов и учиться на опыте (experimentum), а в качестве учителя настойчиво предлагал самого себя.

Мы не знаем, удалось ли ему привлечь новых клиентов с помощью такого маркетингового хода, но учителя парижских школ никоим образом не протестовали против предложенного им расширения образовательной программы. Они прекрасно знали, что на множество вопросов о сотворенном мире невозможно дать ответ с помощью одной лишь Библии, и были готовы не только учиться на других текстах, но и внимательно всматриваться в мир вокруг себя. Как писал в XII веке некий монах, преподававший в школе аббатства Сен-Виктор: «Весь этот видимый мир словно книга, написанная рукой Бога… являющая премудрость непостижимого Божьего творения».

Согласно этой сильной средневековой метафоре, книга природы стоит в одном ряду со Священным Писанием. Черпать знания позволительно как из одной, так и из другой, и более того — это еще один способ восславить Господа.

К концу XII века читатели изучали эти «книги» в совершенно иных декорациях — в университетах. Города росли, и богатеющие горожане предъявляли к образованию новые требования. Соборные и монастырские школы этим требованиям более не отвечали, но некоторые учителя были достаточно хорошо подготовлены, чтобы заполнить новую нишу. К самым одаренным преподавателям отовсюду стекались толпы студентов, которые не только хотели изучать новейшую философию, но и стремились воспользоваться возможностями, открывавшимися перед образованными управленцами, правоведами и богословами как в Церкви, так и в светской власти. Следуя примеру торговых гильдий, множившихся в процветающих европейских городах, учителя и их ученики начали объединяться в союзы. Это был способ завоевать признание и добиться поддержки со стороны гражданских властей. Латинское слово universitas означает ровно это — объединения студентов и их наставников, а отнюдь не архитектурные сооружения или официальные образовательные программы. Из таких союзов и выросли со временем первые европейские университеты.

В Болонье, чья юридическая школа обрела международное признание, студенты закрепили свои права, добившись в 1158 году автономии, подтвержденной хартией императора Священной Римской империи. Если членам учебной корпорации не нравилось, как к ним относятся местные власти, они могли проголосовать ногами — и в 1222 году некоторые так и сделали, основав в Падуе конкурирующий университет. В Париже, напротив, гильдию учредили учителя — чтобы сопротивляться власти епископа и ректора собора Парижской Богоматери (при котором действовала крупнейшая во Франции соборная школа). История основания университета в Оксфорде, который возник ближе к концу XII века, довольно туманна — еще в 1180 году крупнейшим образовательным центром в Англии был расположенный поблизости Нортгемптон, но можно предположить, что Оксфорд, непримечательный торговый городок, привлекал магистров как местный центр судебного производства. К тому же им наверняка показалось удобным, что епископ, который мог бы претендовать на власть над университетом, проживал в сотне миль оттуда, в Линкольне. К 1209 году Оксфордский университет уже достаточно укрепился, чтобы пережить четырехлетнюю заброшенность: и студенты, и преподаватели покинули город, когда местные жители казнили двух студентов, имевших несчастье делить жилье с человеком, совершившим убийство. Некоторые затем обосновались в таком же скромном городке Кембридже.

При поддержке со стороны церкви и гражданских властей высшие школы возникали по всей Европе. К 1500 году университеты посещало уже не менее миллиона студентов.

Но с самого начала каждому такому учебному заведению были присущи отличительные черты, следствие особенностей происхождения. Высшие школы различались прежде всего специализацией: каждый из университетов уделял особое внимание преподаванию одной из дисциплин высшего цикла. Болонья, как мы уже знаем, славилась своей юридической школой, а Падуя и Монпелье быстро заслужили признание как центры медицинского образования, особенно после того, как утратила свой авторитет медицинская школа Салерно. Парижский университет, верный своему происхождению от соборной школы, специализировался в третьем и наиважнейшем из предметов высшего цикла — в богословии. Богословие преподавали и в Оксфорде, но именно факультет свободных искусств там был сильнее, чем в других университетах. Это помогало привлекать в Оксфорд известнейших профессоров тривия, а также, что немаловажно, математического квадривия.

Все изменила волна переводов. Мы уже видели, как на рубеже тысячелетий ученые мужи в монастырях Риполя и Райхенау жадно читали арабские тексты, в которых рассказывалось об астролябии и новых индо-арабских цифрах. К концу следующего века ручеек рукописей превратился в поток переводов. Целая плеяда трудолюбивых лингвистов переводила на латынь греческие, еврейские и арабские научные труды. Этому способствовало и укрепление торговых связей между городами Северной Италии — в том числе Пизой и Венецией — и Восточным Средиземноморьем, где Крестовые походы превратили старые паломнические тропы в широкие торговые пути, по которым на Запад потекли знания, хранившиеся в библиотеках Антиохии и Византии. Знаменательное соприкосновение культур случилось и в Южной Италии, куда тунисский переводчик, известный как Константин Африканский, привез целую библиотеку медицинских книг: сначала в Салерно, а затем в аббатство святого Бенедикта в Монтекассино. В XII веке многие переводчики переехали в Испанию, где продолжающаяся христианская Реконкиста открывала новые возможности для взаимопроникновения культур. Активная рекламная кампания, развернутая Петром Альфонси, который в письме к парижским учителям превозносил Константина Африканского и хвастался собственными переводами трудов аль-Хорезми, тоже приковывала внимание к Пиренейскому полуострову.

Захваченный Кастилией в 1085 году Толедо к середине века превратился в столицу переводов. Позже могущественные покровители, в числе которых был и сам король Кастилии, станут оплачивать и координировать работу переводчиков, но в XII веке Толедо был переполнен переводчиками-энтузиастами, движимыми жаждой новых научных знаний.

Самого плодовитого из них звали Герард; где-то в 1140 году он перебрался в Толедо из итальянской Кремоны в поисках великого астрономического труда Птолемея «Альмагест» (II век). Переводчики заимствовали не только у древних греков: они вскрывали богатые пласты исламского и иудейского знания, которое, в свою очередь, во многом опиралось на науку Древней Греции, а также на индийские источники, с которыми арабские ученые познакомились благодаря первым переводчикам-подвижникам, трудившимся в Багдаде в IX веке. Переводчики работали не только с письменными источниками: они перекладывали на латынь устные знания, полученные от арабских учителей, расшифровывали таблицы, перечерчивали графики и зарисовывали научные приборы. Сам Герард Кремонский, согласно короткой биографии, написанной его учениками, «видя изобилие книг на арабском по всякому предмету и сожалея о скудости латинских источников, выучил арабский язык, чтобы их переводить». За следующие 40 лет он перевел больше 70 научных трудов, принадлежавших перу таких светил науки, как Евклид и Птолемей, аль-Хорезми и его современник, основоположник оптики Якуб ибн Исхак аль-Кинди. Среди множества переведенных им медицинских книг были труды великого греческого врача Галена, а также персидского энциклопедиста Ибн Сины, на западе известного как Авиценна. А самое главное, Герард перевел несколько книг по логике и натурфилософии, написанных Аристотелем, величайшим из мыслителей Античности.

Трудно даже представить себе, каким откровением стали для средневековых ученых работы Аристотеля. В его трудах они отыскали ответы на все вопросы, которые перед собой ставили, — и на множество других, которыми даже не задавались. Дело было не только в широте его исследований — от расположения языка в пасти крокодила до фундаментальных вопросов познания, но в том, как он аналитически препарировал процесс размышления, приводящий к верному ответу.

Средневековые ученые так благоговели перед его достижениями, что не осмеливались даже называть имя Аристотеля. Они звали его просто Философ.

Конечно, читать Аристотеля — нелегкое занятие. Средневековые натурфилософы привыкли к «Тимею», написанному учителем Аристотеля Платоном. Первая половина этого блестящего описания космоса, созданного демиургом, была переведена на латынь в IV веке, и переводчик снабдил текст подробным комментарием. Хотя в «Тимее» Платон не следовал легкой диалогической форме изложения, свойственной другим его трудам, это все же увлекательное чтение, где за легендой о гибели Атлантиды следуют размышления о таких предметах, как четыре стихии (огонь, воздух, вода и земля), природа времени, связь тела и души и принцип работы глаза. Труды Аристотеля были и обширнее, и туманнее. Во-первых, в отличие от диалогов Платона, это были не книги, специально написанные и отредактированные для публикации, но скорее конспекты лекций. Во-вторых, понимание усложнял перевод. Древнегреческие тексты многое теряли в процессе перевода на латынь с арабского, а иногда и с испанского. К тому же многие переводчики, не исключая и Герарда Кремонского, предпочитали переводить слово за словом, и из-под их пера выходил текст, про который — хотя он и точно следовал оригиналу — вряд ли можно было сказать, что он написан на удобочитаемой классической латыни.

Если студенты, которые часто поступали на факультет свободных искусств в нежном — 14 лет — возрасте, боялись даже подступиться к полкам с непостижимыми аристотелевскими текстами, они могли выбрать путь полегче. Как и у сегодняшних первокурсников, у них были учебники, сжато излагавшие идеи великих философов в доступном для понимания виде. Самые удачные пособия становились бестселлерами. Даже когда учебная программа факультета свободных искусств была полностью перестроена под влиянием идей Аристотеля, и «три философии»: натуральная, моральная философии и более фундаментальная метафизика — нашли свое место в ряду традиционных дисциплин тривия и квадривия, профессора использовали эти учебники в качестве основы для своих лекционных курсов.

Рождение университета. Что изучали средневековые студенты

При поддержке со стороны церкви и гражданских властей высшие школы возникали по всей Европе. К 1500 году университеты посещало уже не менее миллиона студентов.

Средневековые ученые так благоговели перед его достижениями, что не осмеливались даже называть имя Аристотеля. Они звали его просто Философ.

Читайте также