Что делал в твои годы Эдуард Лимонов? Таймлайн «Ножа»
Год назад не стало Эдуарда Лимонова, и нам всем его очень не хватает. Но у нас есть его книги, статьи и многочисленные выступления, поэтому сегодня у нас есть возможность сравнить наши скромные достижения с его выдающимися и узнать, что делал любимый писатель в нашем возрасте. Выбирайте в оглавлении подходящий временной промежуток — и вперед.
«В соцсетях развелось много доморощенных „следователей“. Вписавшись в группы с моими именем, на самом деле скрупулезно расследуют „противоречия“, вытаскивая заплесневелые мои высказывания, сравнивают с современными.
Чего хотите, эй, „следователи“?
Человек, который убил Джона Леннона, его, говорят, любил-таки, только идентифицировал себя с ним.
Не надо меня расследовать. Не надо себя идентифицировать со мной.
Наслаждайтесь тем, что я есть такой».
С 0 до 10 лет
1 год: спал в ящике для снарядов с рыбьим хвостом во рту
22 февраля 1943 года в семье Вениамина Ивановича Савенко и Раисы Федоровны Зыбиной родился ребенок.
«Уходя, родители оставляли дитя одно. Дабы, если случится, что „мессершмитт“ сбросит бомбу поблизости, дитя, крепко увязав, задвигали в снарядном ящике под стол. <..> В руку сыну совали не бутылку молока с соской, но, о шокинг, — хвост селедки <…> Он сосал себе хвост, лежа под столом, и думал свои младенческие думы, еще мало чем отличающиеся от грез растений и животных».
«Молодого лейтенанта Родина посылала служить в различные города. <…> До Ворошиловграда они пожили в населенном пункте с очень немецким названием Миллерово <…> и еще на полудюжине временных кочевых биваков. Однако уже тогда определился кусок территории, за пределы которого семья не отлучалась: Донецкий бассейн. Левобережная Восточная Украина. Родителям его так и не суждено было выбраться за пределы этого куска территории, и они лишь в конце концов остепенились вместе со временем и прекратили вынужденное номадничество».
«Первый пейзаж, удержанный памятью <…> был суров. Руины Харьковского вокзала были видны из окна комнаты на Красноармейской улице. Море битого, обугленного кирпича, даже еще не заправленное в заборы. Край моря огибала собой черная, никогда не исчезающая, вечная очередь. Аккуратно, затылок к затылку подогнанные женщины в платочках, старики с палками и дети образовывали эту темную артерию жизни, стремящуюся к одноэтажному продовольственному магазину, где при свете голой лампочки под потолком можно было обменять клочки бумаги, зажатые в руках, — „карточки“, — на хлеб, масло и крупу. <…> Война отползла далеко на Запад и сдохла в столице немца, в Берлине».
«Семья явилась из Ворошиловграда в Харьков в первых числах февраля 1947 года. <…> В развалинах можно было найти сколько угодно патронов, гранат и любого оружия. Даже бомбы. У военных не хватало времени вычистить соседние лабиринты… <…> С появлением трамвая дети стали чаще наведываться в развалины. За патронами! Из патронов вытаскивались пули, а порох высыпался на рельсы! Это было великолепное развлечение, за неимением фейерверков. <…> Иногда малолетние злодеи перебарщивали и клали под колеса <…> такое количество взрывчатых веществ, что бедняга подпрыгивал и зависал в воздухе <…> Взрывы были такие, как будто на город опять напали немцы…»
«Немало часов провел Эдик со щеткой и гуталином, запустив маленькую руку по плечо во внутренность отцовских сапог, надраивая их (всегда добровольно!) ваксой, щеткой и — последний шик — с помощью куска бархата, „бархотки“, до зеркального блеска <…> Короче, в запахе гуталина, асидола и портянок произрастал ребенок. И они останутся навсегда его предпочитаемыми запахами. Мужественность ассоциируется с ними <…> Однажды ночью, встав писать, он вместо горшка, находившегося в дверной нише за занавеской, пописал в рядом стоящий отцовский сапог. Автору даже сейчас стыдно. Отец, впрочем, не обиделся и смеялся».
«Автор <…> не помнит, за исключением дивизионных лошадей и позднее появившейся овчарки, никаких домашних животных. Котов долгое время не было <…> Зато существовало множество крыс <…> Отец полез в самый дальний угол комнаты, заставленный смятыми чемоданами <…> и извлек оттуда валенки. Один из валенок показался ему подозрительно тяжелым, и, перевернув его, отец потряс валенком. К его отвращению, на пол шмякнулось несколько голых, только что родившихся, розовых крысят, и одна большая — мать-крыса. Мать-крыса, утянув за собой хвост, пробежала в угол и стала там в боевую позицию на задних лапах, рылом к отцу».
«Если первым ложем Эдика был снарядный ящик, то первая постоянная кровать, на ней ему суждено было проспать целых семь лет, также имела отношение к войне, она была иностранкой, трофейной фрау, как и костюмчики ребенка. Очевидно, предприимчивый интендант сумел вывезти чудо детской спальной техники из Германии среди груды официальных трофеев, спрятав ее среди станков и автомобилей <…> Верная подружка Эдика издавала всегда легкий индустриальный запах. Как молодой мотоцикл или как пишущая машинка, на которой автор выбивает этот текст».
«Еще недавно на месте Салтовского поселка была тоже деревня, но лет десять назад на ее месте стали строить двухэтажные и трехэтажные дома с двумя или четырьмя подъездами, так и построили постепенно поселок. Эди-бэби отлично помнит, как в 1951 году солдаты привезли их — отца, мать и его — на Салтовку. Их дом был еще заперт, и сержант Махитарьян взял кусок толстого железного прута, расплющил его молотком на камне, потом этим прутом он открыл замок, и они вселились. Их сосед по квартире майор Печкуров вселился только через два месяца, а через полгода уже умер. Выселился».
«Эди-бэби повезло со стихами. Первые стихи, прочитанные им в жизни, Виктории Самойловне удалось все-таки всунуть ему книгу, были „Юношеские стихи Александра Блока“ с нарисованной на обложке веткой сирени. Стихи Блока Эди-бэби открыл в мае, в саду у Витьки Фоменко, как раз цвела в саду именно сирень. <…>
Снится, снова я мальчик и снова любовник,
И — овраг, и в овраге колючий шиповник…
Старый дом глянет в сердце мое,
Розовея от края до края,
И окошко твое… Этот голос — он твой,
И его непонятному звуку
Жизнь и горе отдам…»
«До одиннадцати лет Эди-бэби был невероятно примерным мальчиком — каждый год получал похвальные грамоты и несколько лет подряд был председателем совета отряда. Эди-бэби помнит себя с красным галстуком, с маленьким чубчиком идиота, стоящего, подняв правую руку в пионерском салюте <…> В свободное от школьных занятий время Эди-бэби читал все, что попадалось под руку <…> Он читал, выписывал и мечтал <…> Из нескольких томов путешествий доктора Ливингстона по Африке Эди мелким почерком исписал восемь (!) 48-страничных тетрадей <…> Эди-бэби снилось, что он наблюдает солнечное затмение в Африке, в травяной хижине вокруг него разложены никелированные мореходные инструменты для определения местонахождения — широты и долготы, секстан, астролябия и другие, бьет барабан, и голые туземцы кружатся в соломенных юбочках вокруг изгороди, на колах которой, спокойно моргая глазами, торчат отрубленные человеческие головы».
«Вспоминая свой побег в Бразилию, сегодняшний Эди-бэби снисходительно улыбается. Первые наивные опыты. Почему в Бразилию нужно было идти пешком и по компасу, ему тоже сейчас непонятно. Тогда же он и Чума пошли на юг. Разумеется, они быстро заблудились и вместо Бразилии попали на городскую свалку, в десяти километрах от города, где бродяги и инвалиды ограбили их, забрали весь их капитал — 135 рублей и 90 копеек, которые они сберегли для побега в Бразилию, оставив их только с парой географических книг, которые Эди-бэби взял, чтобы подхлестывать свою и Чумы решимость добраться до Бразилии рассматриванием фотографий и рисунков, изображающих тропических животных и птиц и жаркие пейзажи Амазонки».
«Эди-бэби твердо уверен, что весь род человеческий разделяется на две категории — на людей, которых можно бить, и на тех, кого нельзя. Его — Эди-бэби — бить нельзя. Когда после его и Чумы побега в Бразилию дрожавший от злости и собственной слабости отец впервые в жизни ударил его <…> Эди-бэби сделался белым, как стена, у которой он стоял, и крикнул отцу, тоже дрожа: „Ну, ударь меня еще! Ударь! Ударь!“. Как потом рассказала ему мать, у него были безумные глаза, а лицо его из белого сделалось зеленым.
Отец больше никогда не бил его. Потому что тогда Эди-бэби сказал себе, что, если отец его ударит еще раз, он зарежет отца ночью. Отец, наверное, прочитал мысли Эди-бэби в этот момент и испугался. В лице Эди-бэби была ненависть.
«Хотя Эди уже ничего не выписывает в тетрадки, у него до сих пор осталась восторженная любовь к истории, и, когда учительница истории, рыжая здоровенная женщина по кличке Швабра, хочет отвести душу от мэканья и бэканья нормальных учеников, она, даже не вызывая Эди к доске, просто заводит с ним беседу, скажем, об одиннадцатом веке в Европе <…>
Эди-бэби вундеркинд исторический.
— Он спокойно может уже сейчас преподавать историю в школе, — говорит Швабра».
«Cвое физическое столкновение с милицией, в тот раз ему сломали два ребра, Эди-бэби воспринимает намного легче, потому что он — Эди-бэби — был виноват и побили его справедливо. Несправедливо, что сапогами, и несправедливо, когда рассвирепевшие мужики бьют сапогами малолетку, но причина у них была, и достаточная причина, думает Эди-бэби. Все же это он, Эди-бэби, ударил ножом дружинника <…> Эди-бэби строг по отношению к себе, и, если он виноват, он не отказывается.
В тот раз ему повезло необыкновенно. Сидеть бы Эди-бэби и посейчас в колонии или в тюряге, если бы не учился Вениамин Иванович в бытность свою молодым курсантом в военном училище вместе с курсантом по имени Иван Захаров и даже жил с ним в одной комнате.
«Эди-бэби любит шпану. Но он, конечно, понимает, что рано или поздно ему придется расстаться со шпаной. Хорошо быть шпаной, когда ты малолетка, но быть приблатненным пролетарием Эди-бэби не хочет. Он <…> хочет стать знаменитым преступником. <…> Ради знакомства Вовка и Эди-бэби напились. Напившись и поняв друг друга, они решили пойти ко 2-й Советской больнице и обворовать продовольственный магазин. Так они и сделали, только зашли к Вовке домой за рюкзаком. <…> Набрав полный рюкзак водки, Эди-бэби и Вовка даже не пытались искать в магазине деньги».
«— Этот парень выпивает литр, — сказал Саня. Хладнокровно сказал.
— Не *** [завирайся], Красный, — сказал Шамиль, начиная злиться. — Он умрет, выпив литр <…>
— Четыре двухсотпятидесятиграммовых стакана за час, каждый с перерывом в пятнадцать минут.
Азербайджанцы затихли. Ни один из них не может выпить столько водки, Эди-бэби знал. Редко кто может. <…>
Конечно, они выиграли. Эди <…> был пьян, но не до бессознания. Поэтому он помнит, как к нему подходили целовать его пьяные базарные ханыги, говоря, что он молодец, постоял за русскую честь как следует <…> Позже какой-то толстый дядька с портфелем, назвавшийся писателем-сатанистом Мамлеевым из Москвы, долго тряс Эди руку, благодаря его за то, что он доказал, „что у нас даже дети умеют летать“. Фразы этой Эди-бэби не понял».
«Его, Эди, как сказала ему Ася, все считают ненормальным. <…> „Почему?“ — размышляет Эди. Ну, во-первых, он пишет стихи, и Саня Красный говорит, что Эди — второй Есенин. Еще несколько девочек пишут стихи в восьмой средней школе, но Эди пишет стихи, которые запоминаются людям и нравятся им. Прошедшим летом он читал свои стихи на пляже толпе народа, и его стихи восторженно приветствовали».
«Французскому он уже учился и в нормальной школе, и в кулинарной, куда занесла его судьба в 1961 году <…> Милиция потребовала, чтобы он устроился на работу, и он предпочел записывание рецептов борщей и кулебяк, потрошение кур и разделку свиных туш высылке на сто первый километр от Харькова. Выгнали его за воровство кур и непосещаемость очень скоро».
«Второй месяц он в больнице <…> Месяц промучился он в буйном, в окружении параноиков, шизофреников всех мастей и тяжелых психопатов. За „хорошее поведение“ перевели его на „спокойную“ половину корпуса. На спокойной половине его тоже окружают шизофреники, параноики и психопаты, но тихие. И на спокойной у каждого своя койка. На буйной первую пару недель ему пришлось делить кровать с мутноглазым мальчишкой, младше его. Однажды ночью Эдуард проснулся от того, что мутноглазый гладил его член. Пришлось дать мальчишке по челюсти».
«Через толщу лет завод нет-нет и дает о себе знать. Снится мне, что я опаздываю на работу в третью смену и бегу по территории, дождь идет. По металлолому и магнезию вбегаю в открытые ворота цеха, и там наши гаврики уже собрались, и ковш красный… И бригадир Бондаренко в брезентухе сидит, улыбается, кефир пьет…»
«Коротко остриженный, загорелый, мордатый рабочий парень, щурившийся, скрывая сильную близорукость, искал работу, и ангел-хранитель Борька привел его в магазин „Поэзия“, где нужен был книгоноша. Красивая, седая в 27 лет, там, поцокивая острыми металлическими каблуками и любопытно вспыхивая голубыми с фиолетинкой глазами, расхаживала Анна Моисеевна».
«Шить брюки он начал по вине Анны. Как-то он пришел на свидание к еврейской женщине в расклешенных джинсах, сшитых из хаки-материала. <…>
— Какие прекрасные брюки, Эд! — одобрила Анна Моисеевна. — Кто тебе их сшил?
— Я сам их сшил, — соврал Эдуард и тем решил все свои финансовые проблемы на десять лет вперед».
«Фамилии Савенко Эдуард не менял. Просто <…> Ленька Иванов, поэт Мотрич, Толя Мелехов играли как-то от безделья <…> в литературную игру и придумали, что они живут в Харькове начала 20‑го века, что они поэты и художники-символисты. И Вагрич Бахчанян предложил, чтобы все придумали себе соответствующие фамилии. Ленька Иванов назвал себя Одеялов. Мелехов стал Буханкиным. А Эда Бахчанян предложил назвать Лимоновым <…> Его настоящая, очень уж обыкновенная украинская фамилия Савенко его всегда удручала. Пусть будет Лимонов».
Юрий Милославский, Эдуард Савенко (Лимонов), Вагрич Бахчанян (Харьков, 1966 год). Источник
24 года: переехал в Москву
«— Нужно сваливать из родного города в молодости. Потом — будет труднее или невозможно вовсе. В любом случае самые талантливые люди рано или поздно сваливают в Москву. Почитай биографии…»
Подпись Эдуарда Лимонова: «Слева направо: Коля Мишин — приятель Алейникова, один из второстепенных деятелей СМОГа, как будто бы был поэт. Кажется потом стал чуть ли не советским бизнесменом. Далее Володя Алейников, потом жена Володи тогдашняя — Наташа Кутузова, потом Анна Моисеевна Рубинштейн — моя тогдашняя жена и, наконец Э. Лимонов. Я». Источник
25 лет: покорял столицу
«Лимонов жил без прописки, за год похудел на 11 килограммов, тогда же <…> стал портным <…> Шил брюки сотрудникам журнала „Смена“, „Литературной газеты“. В брюках, сшитых Лимоновым <…> ходили Булат Окуджава и Эрнст Неизвестный.
В 1967 году Лимонов посещает литературный семинар Арсения Тарковского. Знакомится с поэтом Леонидом Губановым (с которым они, по воспоминаниям современников, то крепко дружили, то дрались в кровь), будущим автором книги „Москва-Петушки“ Венедиктом Ерофеевым, со многими художниками».
«Поэзия самого Лимонова, безусловно, близка лианозовской поэзии. Лимонов, хотя совсем в другое время — в конце 60-х, как и Холин, Сапгир, был учеником Евгения Леонидовича Кропивницкого» (отсюда).
Я был веселая фигура,
А стал молчальник и бедняк.
Работы я давно лишился,
живу на свете кое-как.
Лишь хлеб имелся б да картошка,
соличка и вода и чай,
питаюся я малой ложкой
худой я даже через край.
Зато я никому не должен,
никто поутру не кричит
и в два часа, и в пол другого
зайдет ли кто — а я лежит.
«Ей двадцать лет. Высокая брюнетка в короткой кожаной юбке и на высоких каблуках — живьем таких женщин Эдуард не видел никогда, только на обложках журналов вроде Elle или Harpers Bazar, которыми обмениваются, пряча под пальто от посторонних глаз. Он просто потрясен. Он боится к ней подойти. Когда ее взгляд падает на него, он опускает глаза в тарелку. Заметив его робость, она сама подходит к нему».
Испанскому журналу Destino. Материал выходит позже, в феврале 1973 года. На полосе портрет Эдуарда Лимонова соседствует с фото Евгения Евтушенко, Андрея Вознесенского и Евгения Кропивницкого.
«„Я не преступник“, — говорит он мне каждый раз, когда я спрашиваю, можно ли публиковать то, о чем он рассказывает. Для него главное — разрушить стену, подавить страх и рискнуть высказать свою правду вслух».
«Елена Сергеевна Козлова-Щапова де Карли рассказывала про Лимонова:
„Моя мама просто отказалась с ним знакомиться и сказала, что никогда в жизни в своем доме его не примет. Она не пришла на нашу свадьбу, на венчание, отец пришел, а она — нет. Как это ни странно, после венчания, в церкви, я потеряла свое обручальное кольцо. Это было плохое предзнаменование. Когда у нас начались проблемы <…> из-за лимоновской прописки, и его должны были в двадцать четыре часа выслать из Москвы за нарушение паспортного режима, я попросила маму сделать ему московскую прописку, и она, естественно, отказалась. Тогда я посоветовала Лимонову написать ей письмо. Он написал <…>, и моя мать, которая очень любит литературу, оценила его литературные данные и сказала, что хочет с ним встретиться. После знакомства с Лимоновым мама изменила свое мнение“».
«„Леночке и Эдику Лимонову — не очень красивая Лиля“, — написала Лиля Брик на обороте фотографии — точнее, кадра из фильма, где она — молодая, в балетной пачке — касается рукой мужской руки. Разумеется, это рука ее вечного партнера Маяковского. Не очень красивая, потому что она явно комплексовала перед тоненькой Леной Щаповой, моей тогдашней женой».
«Уже в Риме я выполнял какие-то непонятные поручения — „Красные бригады“, взрывы… Я как раз попал в самое пекло этого всего. Я там таскал какие-то чемоданы на вокзалы… Меня это все возбуждало: запах гари, красные флаги».
«Нью-Йорк, конечно, был город для серьезных бизнесменов среднего возраста и пожилых, но там был Lower East Side, где бродил и рождался среди детей восточноевропейских эмигрантов американский Punk. Мало кто в этом разобрался, но ведь я написал „Это я, Эдичка“ в 1976 году и „Дневник неудачника“ в 1977 году в Нью-Йорке, в сущности внутри punk-движения, в эстетике панка. Были и личные связи — я спал с Mereline Mazure — девочкой-фотографом, она училась в школе „Вижуал арт“ и была авангардной девицей: фотографировала беременных, водила меня в (тогда еще они были вне закона) в S and M клубы. В апреле 1977 года я познакомился с Julie Carpenter, а она была дружна с Maryanne — подружкой Марка, Markie из группы Ramones, и он же был музыкантом у punk-звезды Ричарда Нэлла <…>, так что я в этом во всем жил. А еще больше влияла атмосфера: газета Village Voice — объявления о выступлениях панк-групп в CBGB, напечатанные белым шрифтом на черном фоне, они и сегодня стоят у меня перед глазами. Безработный, я ходил на лекции анархистов, в CBGB, бродил по Lower East Side с девочками с лиловыми волосами, по St. Marks Place, присутствовал на собраниях Socialist Workers Party. Я бунтовал и искал банду себе подобных. Если б Америка была более революционной, я был бы более революционен уже тогда».
«По утрам он ходит в Центральный парк и лежит там на лужайке, подложив под голову пластиковый пакет с тетрадью. <…> Он сам, Эдуард, с его белыми джинсами и черными мыслями, что станется с ним? Переживаемое им сейчас, в шкуре нью-йоркского бомжа, — это что? Всего лишь одна из глав в бурном романе его жизни или финал, последние страницы книги? Он достает из пакета тетрадь и, опершись локтем о заросшую травой лужайку, раскуривает джойнт, купленный у мелкого торговца, с которым они подружились, а потом начинает записывать <…> вэлфер, гостиница „Винслоу“, жалкие типы из русской эмиграции, Елена и как он дошел до жизни такой. Он пишет, не очень заботясь о стиле, так, как выливается на бумагу, и вскоре первую тетрадь сменяет вторая, а за ней подходит третья, он чувствует, что будет целая книга, и книга эта — его единственный шанс на спасение».
34 года: опубликовал стихи в «Континенте» с предисловием Бродского
«Впервые Бродский выступает в качестве пропагандиста стихов Лимонова в письме Максимову еще 10 октября 1975 года: «Почему бы Вам также не напечатать Лимонова (слыхал, что ему его стихи завернули). Он, по-моему, вполне ничего: у него там не просто *** [легкомысленный юмор на грани фола], как на первый взгляд показаться может, а чего-то посерьезней — хотя и не намного посерьезней, это правда».
«Я считаю, что его стоит и следует напечатать. Прежде всего, потому что стихи весьма интересные и хорошие. Во-вторых, потому что он сильно нуждается. В-третьих, потому что довольно ему в Геростратах ходить. Чем больше он непечатаем, тем больше шансы, что: а) он еще чего-нибудь выкинет, б) сов. пресса им людей пужать будет.
Главное же, что стихи, по-моему, очень хорошие и в них масса тонкачества. Если надо, я могу врезку сочинить, но думаю, что можно и без этого обойтись, чтоб ажиотажа не разводить. Если уж всякие там Бетаки и Волохонские возможны, то Лимонова не печатать — просто грех. Политически он, конечно, не Бриан, и даже может просто *** (хотя я не думаю этого — просто очень хочет прославиться, как тот чеховский мальчик); но ведь и не всякий Бриан и не всякая *** хорошо стихи по-русски пишут. Последнее, по-моему, важнее всего на свете вообще, а в русском журнале и подавно».
«Я хороший мастер. Я ставлю стены ровные и прочные, я крашу их красиво и быстро, гвозди у меня сами в дерево идут, двери у меня вскорости на петлях повисают.
Я сделал студию фотографу — и еще сделаю какое помещение, если работа будет. Мне дом построить ничего не стоит, руки у меня золотые. Работник я что надо, и горжусь этим. Я и пирогу спеку, и щи сделаю — я и пиджак и пальто сварганю, а брюк за мою жизнь сшил я тысячи.
Сложись моя жизнь иначе — очень серьезный мужчина бы был. А я все с неуспешными шляюсь, за безудачных болею. Сердцу моему они ближе. С ними компанию вожу, с ними будущее связал.
Я мечтаю о диком восстании, я ношу разино-пугачевского типа восстание в сердце — потому не быть мне Набоковым, не собирать мне с оголенными старческими волосатыми англоязычными ногами бабочек на лугу».
36 лет: работал хаускипером, опубликовал сокращенный вариант «Эдички» на русском
«У меня особая манера представлять себя. В книге „История его слуги“ я предстал в костюме слуги. Я действительно полтора года в Нью-Йорке работал мажордомом у мультимиллионера. И в этот дом приезжал Евгений Евтушенко. В истории своей жизни я ничего не выдумываю, она сама по себе достаточно экстравагантна. Без усилий. До сих пор. Недавно, к примеру, на конференции русских писателей в Вене какой-то кретин-англичанин стал говорить мне гадости о России. Я попросил его извиниться. Он этого не сделал, и мне пришлось дать ему бутылкой по голове. Конечно же история эта попала в печать. Вот так и создаются легенды. Но ведь я никого не задирал, я был таким тихим, скромным и спокойным. Меня вынудили на резкий поступок. Иногда следует дать физический отпор».
«Роман печатается в сильно урезанном виде: главы 6, 9, 10 опущены, остальные сокращены из соображений объема. Никакой целенаправленной цензуры не производилось, поскольку „Ковчег“ подобным делом не занимается. Исключение составляют несколько опущенных нами враждебных по отношению к определенному лицу фраз, причем автор нигде не приводит фактов, оправдывающих свою антипатию, кроме того, опущен абзац, который может быть воспринят как оскорбительный для Солженицына, опять-таки не содержащий никакой конкретной критики в адрес последнего».
37 лет: переехал во Францию и опубликовал «Эдичку» целиком
«С французским названием книги вышла некоторая заминка. Точнее, большая, поскольку минут сорок мы все трое ничего путного не могли придумать, сколько ни ходили по библиотеке, ни звенели ледышками в стаканах виски, а я и Повэр протирали очки.
Повэр стоял у большого окна, я подошел к книгам и внезапно остановился глазами на большом coffee-table-издании биографии Мэрилин Монро под названием „Джентльмены предпочитают блондинок“.
— О, — сказал я, — можно назвать книгу „Я предпочитаю негров!“ — и расхохотался, хотя название звучало разнузданно и принесло в будущем мне массу неприятностей».
«Туалет в моей студии был снабжен электрическим моторчиком. По совершении естественной надобности я нажимал на кнопку, и содержимое унитаза выкачивалось через латунную трубку в вертикальную канализационную трубу, проложенную по стене дома. Следовало употреблять особую туалетную бумагу; если же я употреблял обычную, то латунная трубка закупоривалась, и содержимое унитаза вдруг подымалось в старую сидячую ванну, кое-как прилаженную рядом с туалетом. Можно себе представить, сколько неудобств все это мне причиняло».
Ванная комната Эдуарда Лимонова в Париже, 1980-е. Источник
38 лет: познакомился с Тьерри Мариньяком
Эдуард Лимонов и Тьерри Мариньяк, Париж, 1981 год. Источник
Они познакомились в 1980-м — позднее писатель, публицист и переводчик Тьерри Мариньяк фиктивно женится на Наталье Медведевой, чтобы помочь ей получить французское гражданство.
«Эдуард, который не раз оказывался на дне общества, голодал (это происходило и в Париже тоже), когда ему случалось нажонглировать неожиданный аванс от издателя, всегда кормил нас (то есть меня и мою банду), когда мы оказывались у него, рекомендуя запастись терпением, пока он готовил мясо с картошкой. Нашим юным желудкам, пропустившим обед, это было очень-очень».
9 августа 1982 года в результате нападения на еврейский ресторан Goldenberg в квартале Маре были убиты шесть человек и ранены двадцать два. Нападавшим, которые бросили две гранаты и устроили пальбу, удалось скрыться.
«В августе 1982-го я был среди первых, кто прибежал на место происшествия, думаю, это был первый террористический акт на территории Европы. Приезжал тогда на место теракта тогдашний президент Франсуа Миттеран. И наши местные евреи с ненавистью скандировали „Миттеран — аssasin! Mitteran — assasin!“.
Осуществлен теракт был совместным отрядом палестинцев и гэдээровских немцев. Из окна я видел, как они не спеша уходили из еврейского квартала — серый „пежо“ ехал по rue des Rosiers и два террориста с автоматами шли за серым „пежо“ и не спеша обстреливали улицу».
«Оказавшись в Нью-Йорке по приглашению своего издателя — теперь у него был издатель и в Америке, — он увидел певшую в баре двадцатипятилетнюю русскую, привез ее в Париж и поселил в своей квартире <…> Она производила впечатление: высокая, раскрашенная, как клоун на ярмарке, с величественной осанкой и мощными бедрами, обтянутыми чулками в сеточку».
«Почти все стихотворения написаны по одному методу: недвижимый философствующий автор обозревает вокруг себя панораму вещей. Скажем, Бродский, проснувшийся в номере венецианского отеля, с грустной обязательностью (делать нечего, они тут) перечисляет нам предметы, обнаруженные им в спальне при пробуждении… Затем (почти единственное действие в стихотворении) передвинувшийся к окну поэт сообщает нам, что он видит за окном: „шлюпки, моторные лодки, баркасы…“. Дальше следует более или менее удачно-неудачное сравнение: „как непарная обувь с ноги творца…“. Метод сравнения употребляется им бессчетное количество раз. Назвал предмет — и сравнил, назвал, — и сравнил. Несколько страниц и сравнений — и стихотворение готово. Порою интересно читать эти каталоги, страницы каталогов, порой — скушно».
«— Ты пришла вчера в полпятого. — Я высовываюсь к ней из щели, служащей нам кухней. Вход в щель прикрывает американский флаг.
— В четыре, — зевает она.
Наш рутинный спор. О времени, в какое она является домой. Нормальным считается три часа утра. Вообще-то ночной клуб на Елисейских полях, в котором поет моя любимая, закрывается только тогда, когда уходит последний клиент. Я обычно жду любимую до трех, читаю французские книги. Если в три она не является, я ложусь спать. Довольно часто любимая возвращается нетрезвой».
«Помню, что обложку моей книги „Oscar et les femmes“ (русское название книги — „Палач“) сделал для издательства Ramsay мой друг, странный парень, художник Роман Слокомб. Он ходил в шлеме танкиста или авиатора, ездил на велосипеде и дважды был женат на японках <…> Вильям сделал целую серию суперских, классных, элегантных, исторических фотографий к выходу моей книги „Палач“. Он нащелкал меня в кожаной фуражке, в сапогах, с хлыстом, в кожаном таком набедренном поясе, ошейник, запястья украшены кожаными браслетами с шипами. Всю эту красоту дополняли две голые девки. Был 1986 год, и я был далеко впереди своего времени».
«Вся эта кодла социалистов в министерстве культуры за два с половиной года, написав тридцать писем Э. Лимонову, *** [абсолютно ничего] не сумела сделать для меня по… неумению, непониманию, некомпетентности или нежеланию? Выбирайте любое, что это меняет… Два с половиной года — 1984-й, 1985-й и до выборов в 1986-м — все эти дяди и тети лениво возились (плюс подключилось второе министерство — Дэз Аффэр сосиаль!), и результат к моменту выборов в 1986-м был — 0. *** [Ничего подобного!] Одному человеку без паспорта, но налогоплатящему исправно, без арестов и задержаний, четыре книги издано — не смогли сделать даже carte-de-séjour на десять лет, не то что гражданство! За день можно сделать. Хлоп-шлеп печатями. Готово. Гуляйте <…> И вот они меня оставили с правым правительством рожа в рожу, мне что правое, что левое, все равно — правительство, власть, чиновники. Но правое правительство увидело в моем досье письма левого министерства культуры и послало меня *** [прочь], только и именно по этой причине. Это их междусобойные игры, Э. Лимонов тут абсолютно ни при чем…»
«Эта книга — мой вариант Великой Эпохи. Мой взгляд на нее. Я пробился к нему сквозь навязанные мне чужие. Я уверен в моем взгляде. <…> Мой взгляд — не глазами жертвы эпохи, ни в коем случае не взгляд представителя интеллигентского класса, но из толпы народной. В известном смысле, мой вариант эпохи — фольклорный вариант».
46 лет: возвращается на родину, первая публикация в СССР
«Именно ЮСС (Юлиан Семенов. — Ред.) вернул стране Лимонова <…> В 1989 году Семенов рискнул опубликовать в приложении „Детектив и политика“ два лимоновских рассказа: „Коньяк Наполеон“ и „Дети коменданта“.
Правда, вместо благодарности мы (редакция) получили скандал: Лимонов устроил разборки на предмет редактуры.
<…>
Мой стиль, „резкий и сильный, без грамма жира“ (определение французского критика Мишеля Поляка, и я этим определением очень горжусь), чтобы выработать такой, мне потребовалось тридцать лет, пройти через заводы и госпиталя и через три континента, меня пырнули ножом в Чикаго и ударили трубой на рабочем празднике в Кур-нэв близ Парижа, прежде чем я его добился, такого стиля… А литературная солдафонша привычно расправилась с ним, уничтожила в час или менее того, обпилив острые края, отсекши их, округлив мой текст и усладив. Да какое же вы имеете право, мадам редакторша?»
Александр Шаталов, главный редактор издательства «Глагол»:
«Первой книгой, которую я выпустил, стал роман Эдуарда Лимонова „Это я — Эдичка“. Я до сих пор считаю, что у нас получилась уникальная книжка: в то время, например, в Латвии арестовали издателя газеты за то, что он опубликовал тексты с нецензурной лексикой. А я был уверен в том, что книжку Лимонова обязательно нужно выпустить с использованием именно той лексики, которую выбрал автор: она была абсолютно адекватна для сюжета его романа <…> При этом, будучи человеком осторожным, я постарался себя подстраховать. Во-первых, книжка Лимонова вышла не в журнале под номером один, а в журнале под номером два. Якобы первый уже выходил. Во-вторых, я впервые в отечественной практике написал на обложке, что книга не рекомендуется для чтения лицам, не достигшим совершеннолетия, потому что в ней используется ненормативная лексика. То есть предупредил читателей о том, с чем они могут столкнуться. В целлофан мы книгу, конечно, не запаковали, тогда такого не было. Про мой поступок говорят, что это был рекламный ход. Не знаю, это была осознанная необходимость.
Сначала две московские типографии книжку печатать отказались. Причем в одной рабочие уже подготовили пленки для изготовления форм, но прочитали текст и печатать книгу не стали. Возник вопрос — в какую типографию сдавать книгу? (Хотя были деньги, и вроде бы уже была демократия.) И тогда нашлись знакомые в Латвии, которые сказали: „Мы книжку напечатаем в нашем полиграфическом комбинате ЦК компартии Латвии». Я удивился: как такое возможно. Мне ответили: „Все равно мы директора этой типографии хотим уволить. Если он согласится печатать, уволим за то, что напечатал, если откажется — уволим за то, что отказался“ <…> Тираж этого романа в общей сложности составил около одного миллиона экземпляров.
Я считал тогда и уверен в этом сейчас: книга Лимонова была абсолютно необходима для страны, и прежде всего для людей творческих, пишущих. Они должны были избавиться от внутренней самоцензуры. Люди должны были понять, что, если они хотят использовать ненормативную лексику в своей поэзии или прозе, они имеют право на это. Сам роман мы можем оценивать по-разному — хороший он или плохой. В том, что автор описал в нем столь откровенные сцены, каждый находит что-то свое. Эта книжка переведена на многие языки мира, издана в шестидесяти странах. Она уже давно живет сама по себе, но для нас, для русской литературы, она была важна именно своей свободой».
48 лет: участвует в августовском путче 1991-го и в Югославских войнах
«Когда объявили о ГКЧП в 1991 году, я сказал: „Наконец-то! Почему так поздно?“. Нужно было прекратить эту буржуазную революцию. Какой же это путч, очнитесь! Во главе стояли все руководители Советского государства — и председатель КГБ, и министр обороны. Это называется не путч. Путч — нелестное определение, которое приклеили к этому несчастливому исходу Советского Союза, захвату власти буржуазией. Те, кто называли это путчем, они и были путчисты — те, кто сумел добиться уничтожения СССР. В кармане у Ельцина тоже лежал российский паспорт, по закону это он путчист».
«Если бы я писал киносценарий, то девяностые годы выглядели бы так:
Сцена первая. В самолете. Эдуард Лимонов летит в Белград, куда он приглашен сербским издателем на презентацию своей книги на сербохорватском языке. 1991 год, ноябрь. Авиарейс „Париж-Белград“. В салоне самолета „Air-France“ сидит еще не седой Лимонов и налегает на вино. На откидном столике — масса пустых бутылочек. Вокруг бродят большие сербы. Шелестят газетами. На полотнищах газет то и дело видно короткое бритвенно острое слово СМРТ, т. е. смерть. Сербская смерть быстрее русской, она как свист турецкого ятагана».
В 1992 году Эдуард Лимонов вступает в Либерально-демократическую партию (ЛДП, с 1993-го — ЛДПР). 22 июня 1992 года на пресс-конференции был представлен Владимиром Жириновским в качестве члена «теневого кабинета» ЛДП — главы Всероссийского бюро расследований.
«— Насколько серьезно вы относитесь к „должности“ главы Федерального бюро расследований при теневом кабинете Жириновского? Независимый и свободолюбивый анархист Эдичка „продался“?
— Владимир Жириновский — умный и прагматичный лидер. Высмеивают же (вспомните, как высмеивали Гитлера или того же Ельцина, пока он не пришел к власти) политических лидеров их противники в политике в надежде снизить, подавить влияние того или иного лидера на массы. В случае выборов, если они будут проведены сегодня, Жириновский имеет множество шансов оказаться у власти. И окажется он у власти с уже готовыми к действию структурами. Одна из таких структур — Всероссийское бюро расследований. <…> Независимость свою я не потерял, я не член ЛДПР, однако следует понимать, что политика есть действо коллективное. Я высказывался последний год откровенно, и в интервью „Московскому комсомольцу“ так и сказал аллегорически: „Я ищу банду“, то есть коллектив. Один в политике не воин».
50 лет: защищает Верховный Совет, появляются первые партийцы
«— Эдуард Вениаминович, вы когда пошли на защиту ВС?
— В первый же день. Вечером Ельцин на экране телевизора, ужасно противный зачитывает свой указ № 1400. Я, не дожидаясь, когда он закончит, взял свой рюкзачок, положил туда бульонные кубики, шоколад, смену белья, тетрадки, позвонил своему приятелю, военному корреспонденту газеты „День“ Владиславу Шурыгину и сказал: „Я готов ехать. Вы уже готовы?“ Он говорит: „Да. Мы собрались в редакции, подъезжай, тут уже на две машины людей набралось“. И мы оттуда на двух машинах прямиком к Верховному Совету. Нас было 9 человек».
«Дугин хороший семьянин и глубокоморальная личность <…> Сына и дочь своих любит и не наказывает. Глубокоморальная личность, да, но и личность страстная, вдохновенная, непримиримая, ругающая и проклинающая <…> Как сам Дугин как-то, стесняясь, заметил: „Когда слишком много времени живешь в духовном, то плоть затем требует своего, мстит тебе в гротескной форме“».
«Для передачи корреспонденции пронырливый Тарас (Тарас Рабко, один из сооснователей НБП, запрещенной в РФ. — Ред.) приспособил проводников международного поезда „Москва — Париж, Восточный вокзал“. Я, принимая и отправляя корреспонденцию, давал проводникам серую бумажку в 50 франков. Это было лишь чуть дороже, чем авиапакет, но куда быстрее и надежнее. Все оставались довольны.
Однажды с корреспонденцией от Тараса прибыли вырезки из газет и журналов. Все они касались неизвестного мне рок-певца по фамилии Летов. „Он — наш Человек,— написал огромными буквами Тарас, так что на странице было строчек шесть всего,— он читал „Дисциплинарный санаторий“, он нам нужен. Приедешь, ты должен обязательно встретиться с ним!“ Действительно, в одном из интервью Летов цитировал „Дисциплинарный санаторий“. Так я впервые услышал о четвертом отце-основателе. Впоследствии мы получили членские билеты НБП в соответствии с порядком появления нас на исторической сцене.
Эдуард Лимонов, Егор Летов, Константин «Кузя Уо» Рябинов, Александр Дугин. Источник
С 51 года до 60 лет
51 год: знакомится с Бобом Денаром, солдатом удачи
«Солдат удачи Боб Денар умер в восемьдесят лет в своей постели. 13 октября 2007 года <…> Я брал у него интервью в Париже, в далеком 1994 году. Процитирую немного самого себя:
„В вестибюле дома номер 16 на площади де ля Шапель было холодно. Фальшивый мрамор, безликие ряды почтовых ящиков. Я ждал моего героя, так как люди, связавшие нас, забыли сообщить ему код входной двери. Я расхаживал по вестибюлю и раздумывал, узнаю я его или нет. То есть его рослую стать, физиономию с полосками стриженых усов и вечный красный берет я несмываемо сохранил в памяти, но… Но таким он выглядел на „классических“ фотографиях 60-х годов, во времена его африканских подвигов. Как он выглядит сейчас? Ему ведь должно быть за шестьдесят, точнее, шестьдесят пять лет…“»
52 года: расстается с Медведевой, участвует в предвыборной «Поп-механике»
«1995-й был конвульсивным, очень чувственным и страшным для меня годом. 7 июля Наталья Медведева ушла <…> Разрыв, даже с чудовищем, всегда как репетиция смерти. Потому что все, что у тебя собрано: коллекция объятий, вечеров, ночей, случаев, молчания — все это подвергается опасности вдруг. Все это безжалостно убивается, по улыбкам ходят ногами, и часть жизни отмирает. И ты остаешься с меньшим количеством жизни.
Именно в это липкое и поганое лето я познакомился с Курехиным.
…Курехин пригласил меня участвовать в шоу „Поп-Механики“ <…> Курехин, как индуистский бог, выступил <…> с четырьмя руками, в костюме Ихтиандра и синем кожаном пиджаке. Музыканты были в тевтонских шлемах, использовавшихся при съемках „Александра Невского“. Кукольный театр разыграл эпизод из сексуальной магии „Golden Down“, в огромном колесе вместо белки бегал одетый в куклуксклановский костюм палач, привязанные к горящим крестам люди вращались <…> Хор старух подпевал патриотические куплеты…»
«— Борис Гусев позвонил, я был ему интересен, и он сумел сделать так, что и он стал мне интересен. Совместно мы создали рекламное агентство „Сто лимонов“ и на первых порах строили грандиозные планы на будущее, мечтая рекламировать русские товары. Увы, единственной продукцией агентства до сих пор остается цветная открытка: на ней я (олицетворяю Россию), готовлюсь укусить Гусева, одетого в котелок дяди Сэма и в рубашку из американского флага (олицетворяет США) за шею сзади. Надпись на открытке гласит: „Россия должна быть с зубами!“ Открытку оплатила стоматологическая фирма „Стомпо“. На обороте был ее адрес. Агентство у нас не пошло, но на этом наша предпринимательско-издательская деятельность не закончилась. Мы создали альбом „Лимонов в фотографиях“ (макет изготовила моя тогдашняя подруга Лиза Блезе), и издали его тиражом в 300 экземпляров. Половина тиража до сих пор лежит у меня в прихожей, однако, мы остались довольны собой: издание исторически существует. Не знаю, Гусев ли безумнее меня, или я безумнее Гусева, или у нас несравнимые, разные безумия, но мы-таки оба безумны».
«Лидер „Трудовой России“ Виктор Анпилов, председатель Союза офицеров Станислав Терехов и лидер Национал-Большевистской партии (запрещенной в РФ. — Ред.) Эдуард Савенко (Лимонов) подписали Политическое соглашение о создании блока радикальной оппозиции. Как заявил Лимонов на пресс-конференции в редакции газеты „Лимонка“, главной целью новой оппозиции станет участие в выборах в Государственную Думу».
«У нас с ней была разница тридцать девять лет. Когда мы познакомились, ей было шестнадцать, а мне уже пятьдесят пять. Однако на самом деле нас разделяло не такое уж большое расстояние. Общество несправедливо к таким парам, какой были мы с ней. На самом деле между нами лежало совсем небольшое количество биологических лет, которые не соответствуют никогда календарным. Она была маленькой женщиной по всем ее повадкам, с обворожительным, порой злобным, порой ангельским личиком, со взрывным характером. Однажды она полоснула меня по руке лезвием, которым до этого уютненько вырезала из журналов коллажи, сидя в уголке, за столиком, под лампой. За что-то обиделась, вскочила и полоснула. И снова уселась в уголок, вся домашняя, в носочках… Своих сверстников она презирала, себя высоко ценила, и когда мы столкнулись в жизни, она, видимо, решила, что я ее достоин».
«24 августа 1999 г. телеканалы РТР, „ТВ-центр“ и НТВ показали России самую мощную политическую акцию последних лет. Около 20 национал-большевиков утром в 9.50 заняли башню здания Клуба моряков на площади Ушакова, в самом центре <…> Севастополя <…> Зрелище, согласно очевидцам, было очень красивое и мощное. При ветре и солнце, башня и шпиль высоко над городом. Забаррикадировавшись, нацболы продержались более двух часов. Возможно, продержались бы и больше, но штурм произвели подлым образом морпехи Российского Черноморского Флота, комендантская рота».
В 2000 году партийцы захватили площадку башни Церкви Святого Петра в Риге — акция в поддержку русскоязычного населения Латвии.
«С точки зрения нацболов, это гнусность, оскорбление памяти двадцати миллионов погибших в войне и сотен миллионов, верящих в коммунизм <…> Чтобы продемонстрировать ему свою поддержку, они окружили собор Святого Петра в Риге, бросили фальшивую гранату, чтобы отпугнуть туристов, и, забаррикадировавшись в колокольне, разбросали оттуда листовки. Они шли на это, зная, что их ждет: батальоны полицейских с мегафонами, призывавших их сдаться, переговоры, требования безнадежные (освобождение старого чекиста, отказ Латвии вступать в НАТО) и более реалистичные (присутствие российского посла при их капитуляции). В конце концов они сдаются, посол присутствует, но ничего не предпринимает, чтобы их защитить».
«— У вас писательское сильное воображение. Мне даже стало холодно…
— Воображение тут ни при чем. Меня самого именно так арестовывали. В горах на Алтае — в снегу, в избушке. Нас было восемь человек в избушке. Был смутный рассвет. Жарко натоплено. Один из нас встал и вышел отлить. Сонный заметил стягивающуюся к избушке цепь стрелков <…> Вбежал, кричит, что там военных целый лес. Их-таки оказалось свыше семидесяти бойцов. Ворвались с дикими криками. Все кричали разное: „Лежать!“, „К стене!“, „Руки за головы!“, „Лежать, суки!“, „Встать, суки!“ Ясно, что исполнить все их приказы сразу было невозможно. Мы остались лежать, кто где был. Потом нас стали выволакивать по одному. Босиком. Кто спал в носках, оказался в лучшем положении, потому что нас долго продержали на снегу, как мы были, босиком, и в исподнем с поднятыми руками. Потом позволили одеться и отвели в баню. Там мы еще долго сидели, нас выводили допрашивать».
«Я приехал в чудный лагерек 15 мая. Когда мы ехали туда, в автозэке стояло мрачное невеселье. 13‑й известен не только среди обманутых правозащитников и господ из ОБСЕ, очарованных плантациями роз в заволжских степях, но и среди зэков. Но зэки передают из уст в уши правду об оборотной стороне этого образцово-показательного Ада. ЕвроГулага. Чтобы не ехать туда, бывали случаи, когда зэки вскрывались, вспарывали вены. Я лично заранее знал, что меня отправят в 13‑ю колонию, в чудный лагерек, что это неминуемо. Поэтому я дергался ровно настолько, насколько дергается зэк, переводимый из одного тюремного учреждения в другое. Каковы будут условия содержания? Каковы будут мои новые товарищи? Как они ко мне отнесутся?»
«Сказали: „Умерла во сне“. Бородатый сожитель и бородатый брат Наташи, оба Сереги показались на экране. Кинокамера облизала ее кассеты и вещи. Бесполезные теперь для нее. Сожитель сообщил, что Наташа шила ему костюм, и продемонстрировал бесформенные куски дырчатой резины. А может быть кожи, прикинув ее на себя. Выглядел он глупо. Ясно, он был растерян. Мамка его ушла. Костюм выглядел шизофренически. Представить себе, что Наташа могла что-либо долгое время шить, было трудно. Думаю, этот „костюм“, с позволения сказать, являлся символическим состоянием ее души и состоянием их союза. Дыры плюс дыры. Ей, чрезвычайно нестабильной и больной, нельзя было соединяться с нестабильным и больным».
«Я вышел из лагеря в заволжских степях и влюбился в мертвую жену. Я стал о ней навязчиво думать и видеть ее в характерных для нее сценах. Сцен, на самом деле, в темных глубинах моей памяти много, я сам инстинктивно отобрал, видимо, самые сильные и яркие».
«Она уехала. И долго-долго не возвращалась. С месяц, наверное. Я несколько раз звонил ей и ругался с ней. Она перестала подходить к домашнему телефону, а свой мобильный она почти всегда держала выключенным и до этого. Зачем девушке-аутистке — действительно, зачем — включать мобильный телефон? Я не то чтобы обрывал ее домашний, но время от времени бесился от одиночества и пытался найти ее».
«Эдуард Лимонов — гений, и с этим трудно спорить. Когда я перестала быть для него музой, он перестал быть Мастером. Есть реальность, а есть воображение, и когда люди искусства встречаются друг с другом, то их представления о красоте, любви, гениальности сходятся-сходятся, а в какой-то момент происходит разрыв. Я не сужу гения Лимонова и не свергаю его с пьедестала».
7 ноября 2006 года у Эдуарда Лимонова и актрисы Екатерины Волковой родился сын Богдан.
«— Дети получились супер-невероятные, какие-то неземные. Это я говорю не потому, что каждому свои дети кажутся прекрасными, я просто таких не видел. И у чужих тоже не видел. Богдан — такой принц <…> Ходит с палкой и всех молотит. Кого угодно».
«В европейской, да и во всей мировой культуре дети рассматриваются в благоприятном свете. Непререкаемый авторитет детей и преклонение перед ними сделали их неприкасаемыми, мощными табу.
Я приглядываюсь последние годы к детям, своим и чужим. Я заметил много странностей и страшностей и в самих детях, и в их влиянии на взрослых».
«Младенцами в первый год существования дети больше принадлежат потустороннему миру, откуда они пришли. Согласно Платону, новорожденным при выходе из того мира стирают память. У выхода стоят керубы и стирают. Но, видимо, память стирают не совсем, потому что отдельные взгляды, позы, телодвижения и звуки, подаваемые младенцами, принадлежат и направлены в иной мир и прочно свидетельствуют об их связи с тем миром. Все их угуканья, зеркальные взоры, вне сомнения, обращены к существам, которых они видят, слышат и осязают».
64 года: партию запретили, вышла книга Каррера о Лимонове
В апреле 2007 года Мосгорсуд признал НБП экстремистской организацией и запретил ее деятельность на территории РФ. Ранее, в ноябре 2015 года, решением Мособлсуда партию исключили из Единого госреестра юридических лиц.
«Лифт не работает, на девятый этаж довольно скромного здания поднимаемся пешком. С обычными предосторожностями <…> впускает меня в небольшую двухкомнатную квартиру, где нас уже ждет Эдуард: как всегда, в черных джинсах и свитере, как всегда, по-юношески стройный и с привычной бородкой. Я ищу, куда бы повесить пальто: в комнате только стол, один стул и односпальная кровать. В одном из интервью он сказал, что московские суды подчиняются приказам мэра Лужкова <…> и за эти слова ему присудили выплатить штраф в полмиллиона рублей, — объясняет Эдуард. На его имущество был наложен арест, но его совокупная стоимость покрывала лишь десятую часть суммы штрафа: выплатить остальное ему еще предстоит».
Французский писатель, сценарист и кинорежиссер Эммануэль Каррер начинает работать над книгой «Лимонов». Роман (не биография. — Ред.) становится европейским бестселлером, его переводят на множество языков. На русском книгу издает Ad Marginem.
65 лет: расстался с Волковой, еще раз стал отцом
«Его жена <…> от него ушла. И он не вполне понял почему. Ему не приходит в голову, что причиной могли стать тридцать лет разницы. И невозможность ступить ни шагу без сопровождения двух бритоголовых парней: поначалу это может казаться романтичным, но со временем начинает раздражать. Несколько месяцев он страдал — рассказывает Эдуард <…> Чтобы я не переживал за него, он сообщает, что у него несколько любовниц, совсем молоденьких, так что большую часть ночей он проводит не здесь. С детьми он продолжает видеться, это для него важно. Да, с детьми: у него ведь есть еще и девочка, Александра. Мальчика зовут Богдан, в память о временах, проведенных в Сербии. Я думаю про себя, что ребенок еще легко отделался — всего лишь Богдан, а могли бы назвать Радованом или Ратко. На этом разговоры о личной жизни заканчиваются».
Регулярные гражданские акции в защиту свободы собраний проходили каждое 31 число в одном и том же месте — на Триумфальной площади Москвы. Эдуард Лимонов так формулировал цели и задачи этого проекта:
«„Стратегия-31“ позволяет нам:
Обозначить горячую точку в городе, куда мы вызываем граждан отстаивать свои права: одна дата, один час, одна площадь, одна цель — добиться права проводить мирные митинги;
Мы экономим на средствах информации, объявив один раз, где и когда собираться, устанавливаем протестную традицию;
Граждане, приучившись к площади Свободы (Триумфальной), будут в дальнейшем знать, куда являться в случаях крупных политических ЧП;
Вокруг живой борьбы за статью 31 Конституции можно объединить самые бесстрашные силы общества, невзирая на партийные различия;
Нашему обществу давно нужен единый, однажды поднятый беспартийный неполитический флаг. Мы подняли такой флаг;
Мы привлечем таким образом все больше несогласных и протестных сил каждый раз. Видя пример сотен смелых, к нам придут тысячи».
«Создадим в России атмосферу свободы: настоящая народная власть не боится своих граждан, но опирается на них. Установим в стране полноценную избирательную систему. Ограничения в политике и в выборах, фактический запрет на референдумы — есть форма русофобии, презрение к собственному народу. <…> Отменим законы, направленные на подавление свободной воли граждан. Аннулируем „антиэкстремистские“ статьи УК РФ, карающие за мыслепреступления. Прекратим попытки установить цензуру в интернете, дотошно регламентировать быт человека и его семьи. Однако мы убеждены, что территориальная целостность России должна охраняться особо. Пропагандистская деятельность, направленная на ее подрыв, будет строго пресекаться».
«Я хочу встретиться либо с послом, либо с консулом, вручить ему свое заявление, отдать паспорт и сказать: „Спасибо“».
«Конечно, закон не запрещает баллотироваться с двумя гражданствами, но для нас это имеет большое символическое значение — отречься от подданства такой страны, как Франция, с которой у нас традиционно сильные культурные связи».
Эдуард Лимонов во Франции (1990 или 1991 год). Источник фото
69 лет: попал в десятку «великих зарубежных», вышел альбом песен на стихи Лимонова
В августовском номере La Magazine Littéraire выходит интервью с Эдуардом Лимоновым. На обложке журнала — Лимонов в числе 10 grandes voix de la littérature étrangère («10 великих голосов зарубежной литературы») вместе с Харуки Мураками, Нобелевскими лауреатами Марио Варгосом Льосой и Джоном Максвеллом Кудзее и другими авторами.
«— В 1980 году в Париже меня очень хорошо принял литературный мир. Libération опубликовало некоторые выдержки из „Русского поэта, предпочитающего больших негров“ <…> В 1986 году журнал Elle включил меня в десятку лучших французских писателей. Но с того года все изменилось, потому что я стал более яростным. Однажды во время телевизионной программы я заявил: „Оставьте нам нашего Сталина, у вас есть ваш Наполеон!“ Фраза, которая была немедленно осуждена в Le Monde как политически некорректная. Надо сказать, что с самого начала я установил отношения с французскими коммунистами. Я работал в коммунистических газетах Révolution, Digraphe и L’Idiot. Масштабная продуманная пресс-кампания, начавшаяся во Франции в конце 1993 года против национал-большевистского заговора, стала последним ударом по моим отношениям с литературным и журналистским миром».
В мае 2012 года выходит музыкальный альбом LimON/OFF — сборник треков на стихи Эдуарда Лимонова. Участвуют: Захар Май, «Разные люди», Вис Виталис, Александр Лаэртский, «Барто», Н.О.М., Сергей «Паук» Троицкий и другие.
«Мятеж евромайдана направлен на то, чтобы подчинив западные области Украины и Киев, затем принудить отойти в Европу Восточную и Южную Украину, включая Крым, — эти области населены миллионами русских, и исторически ориентированы на Россию.
Еще немного, и дружественная земля, родственная земля соседей, превратится в кровавую жижу, где будет идти гражданская война во имя Европы и для Европы.
Это столкновение затронет и Россию, вы должны это понять. Афган был далеко, а тут все рядом!
Поймите, там от майдана, расползается опасность для русских в Украине и русских в России».
«— В интернете где-то раздобыли видео 1992 года, где я кричал на площади: „Болваны, отдали Украине Крым и Донбасс! Да за них кровью придется платить в будущем!“. Теперь мне множество раз приклеивали определение „пророка“. Но я не принимаю его, я просто разумный человек. Ведь до этого я был на войне в Сербии, я видел, что народы не прощают такие потери».
«На следующий день по легкому морозцу, так что грязь сковало, они отправились в путь на „ниве“ в сторону границы <…> Председатель не был уверен, что российские пограничники пропустят его в Луганскую Народную Республику, и был готов к последующему пересечению государственной границы в ночи. Но его пропустили. Держа в руках его паспорт, блондинка в пограничной форме посмотрела на него с улыбкой.
— Вам правда 72 года?
— Увы, — ответил Председатель.
— Много моложе выглядите, — одобрительный взгляд блондинки остановился чуть-чуть на лице Председателя».
«Мне всегда хотелось забраться „за“ человека и понять Большие величины, понять Вселенную, Вселенные, Бездну Хаоса.
Долгое время не получалось. Думаю, потому, что я был для такого понимания слишком молод.
Наконец я дожил сейчас до возраста, когда стал размышлять „за человеком“ и стараюсь жить „за человеком“. Современники мои, даже лучшие из них, все еще копаются в человеке <…> Тех, кто пытался проникнуть „за“, можно по пальцам пересчитать. Выходить „за человека“ отваживались единицы».
«Можно было бы последовать предложению литературного критика Льва Данилкина: „Намеренно отказаться от игры в то, что Лимонов — герой его книг и Лимонов подлинный — это одно и то же; устроить, то есть, тотальный фактчекинг всех его беллетрических заявлений“. Такую книгу, наверное, напишут. Это будет академическое издание, составленное ведущими специалистами по творчеству классика второй половины XX — начала XXI века <…> Более простым путем пошел Эммануэль Каррер, в бестселлере „Лимонов“ бегло пересказавший содержание основных книг героя, разбавив все это собственными впечатлениями и замечаниями о русских вообще, СССР и современной России <…>. Это произведение, построенное как приключенческий роман, приобрело большую популярность на Западе, хотя для русского человека там многое выглядит нелепо. Но главное: мы-то живем в России, и произведения Лимонова отечественному читателю хорошо известны.
Так что не ждите пересказа трилогии „Детство-Отрочество-Юность“ с вкусным запахом ваксы от отцовских сапог, „пальтишком на рыбьем меху“ и огромными цехами славного харьковского завода „Серп и Молот“. Не ждите разбора знаменитой сцены с негром Крисом на пустыре, а также анализа прочих гомо- и гетеросексуальных похождений героя „Эдички“ в Нью-Йорке. Наконец, не ждите укрощения неистовой Натальи Медведевой в Париже и дыма над окопами среди цветущих яблоневых садов на балканской войне. Лучше возьмите и перечитайте оригиналы.
Эта книжка — портрет Нацбола № 1 на фоне России девяностых, нулевых и десятых годов <…> Я пишу о том, что видел, слышал и знаю сам. Герой книги занял очень большое (иногда кажется, что слишком большое) в жизни автора. За без малого 20 лет пребывания в рядах нацболов и личного знакомства с вождем партии и старшим товарищем накопилось немало информации, материалов, впечатлений и воспоминаний <…> В процессе работы над книгой было сделано пять больших интервью с ее героем для уточнения некоторых моментов его политической идейной эволюции».
«ЗАВЕЩАНИЕ, вдруг не доживу. Возьмите в Россию все русскоговорящие области Украины, начиная с Харькова. Сразу после смерти Назарбаева разделите с Китаем Казахстан. Только не давайте Китаю выход к Каспию. Что-то вроде пакта Молотова-Риббентропа о разделе Казахстана. Дайте китайцам — восток».
«Эдуарда Лимонова скульптор изваял задумчиво бредущим вперед. <…> В правой руке он сжимает обрезок арматуры длиной около полутора метров. В позе можно ощутить готовность к удару. Скульптура вызывает ассоциации со знаменитым полотном Гелия Коржева «Поднимающий знамя» или каноническим изображением Георгия Победоносца.
«Было бы странно изобразить Лимонова с листком бумаги или стопочкой книг — конечно, он должен стоять с арматурой» <…> «При чем тут была бы книга? <…> Я вообще человек агрессивный <…> Это вообще злая скульптура, одна из немногих, хороший памятник…»
«Знаменитый „живой“ хамбо-лама Итигэлов находится в иволгинском дацане „Хамбэн Хурэ“. И в жару на его лбу выступает пот.
Сидит он в позе лотоса и задрапирован в ткани желтого и вишневого цветов. Сидит он за стеклом, дверь в стеклянную его камеру открыта сбоку, да и по верхнему краю к нему поступает воздух.
Лицо выглядит как припудренное, и веки набрякли. Иногда он, говорят, приоткрывает один глаз — и это якобы знак того, чтобы тот, кому он приоткрывает глаз, вернулся бы сюда. При мне он глаз не приоткрывал. Правда, оператор Сашка сообщил, что он будто бы двигает ртом, но я такого не видел. <…> Между тем глава всех буддистов России принял меня и моих спутников как отец родной. Вышел к нам иронический человек лет шестидесяти, в шелковом халате густо-вишневого цвета и светлых носках с сандалиями. Более чем час мы разговаривали вдумчиво, глядя в глаза друг другу. Несколько раз он назвал меня мудрым и умным человеком. Присутствовавший при разговоре поэт Амарсана Улзытуев заметил после разговора, что хамбо-лама Аюшеев оказал мне такие знаки почтения, как никому другому».
Эдуард Лимонов, глава Буддийской традиционной Сангхи России Дамба Аюшеев, рэпер Хаски. Источник
77 лет: старик путешествует
«Вот мой портрет. По квартире из двух крошечных комнат (ну небольших) расхаживает старый худой парень в тренировочных, с белой полосой по канту штанах. В красной футболке с надписью „Монголия“ и с буддистской сферой на футболке. Белые волосы всклокочены похуже, чем у Бориса Джонсона или Эйнштейна. <…> Вы так меня представляли?
Но вот я таков. Оглох на три четверти. Двигаюсь, впрочем, быстро. Как в тюрьме, свои несколько сотен шагов по самому длинному маршруту отхаживаю, чтоб ноги имели мускулатуру. С торсом похуже: левая рука уже год как вывихнута, правая полувывихнута, потому упражнений себе не позволяю. А надо бы.
Дело в том, что у меня и без вывихов есть что лечить. Туча проблем со здоровьем. Не до вывихов. А ходить от стены до стены выучила меня тюрьма. Это называется «тусоваться». Счастливы те хаты, где можно тусоваться по двое. В маломестных по двое не потусуешься.
Как еще представить себя? Вес, рост? Как я живу — выхожу из дома только с охранниками. Так вот и живу.
А сейчас я вам расскажу, какой мне неприятный сон приснился в эту ночь под утро.
Снилось мне, что я вишу снаружи здания и осторожно, чтобы не сорваться, стучу в стекло. Рама окна старая, как на кухне в квартире, где я сейчас.
Малопонятно, как и полагается во сне, как я попал в столь странную ситуацию. Я стучу, чтоб открыли и я бы вскарабкался (левая рука тогда бы продвинулась в глубину квартиры, уцепиться за подоконник), и я кричу: „Дима! Дима!“ И во время сна мне снится же, что у меня два Димы в моем близком окружении. Дима Савицкий (мертв) и Дима Сидоренко (жив). Сердце холодеет. Какой из Дим за стеклом? И от сердца уходит холод. Вижу кусок рубашки Димы Савицкого. Ура! Значит, меня не пустили в царство мертвых.
Ну-ка, я вернусь туда, откуда меня извлекли и повесили вне дома. И я возвратился в постель.
Как же ему умудриться умереть, чтоб все запомнили и это был бы сигнал остающимся? Умудриться умереть. Смерть — главное событие в жизни человека <…> На самом деле человек в старости не болеет, а подвергается нападениям смерти. Она его кусает, душит, сдавливает своими клыками, порой отступает, затем опять наваливается.
Человеку представляется, что это очередная болезнь. Но это не болезнь, это смерть его выкручивает. Она хочет своего, пришла ему пора обратиться в другую форму. Ах, как он не хочет, он же к этой привык!
Отдай, дурень, это тело! Тебе оно будет ненужным более. Ты перейдешь к более высоким формам жизни (или к более низким, или к ничему).
Опять-таки: зачем я езжу по странам? Ну ясно, фильм обо мне снимают. Такую форму предложили.
