Почему люди рождаются беспомощными и очень долго взрослеют? Отвечают биологи и антропологи

В среднем у человека на взросление уходит примерно четверть жизни. Это очень долго. Даже киты, самые крупные из млекопитающих, как правило, тратят лишь 1/10 жизни, чтобы вырасти во взрослую особь. Ни один примат не взрослеет настолько долго, как человек, но, с другой стороны, ни один примат не был так успешен в доминировании над остальными видами и планетой, как мы. Может, секрет успеха нашего вида заключается в медленном взрослении? И если да, то какую эволюционную выгоду может принести замедление взросления и что с нашим видом будет дальше?

Ответить на все эти вопросы нам поможет антропология — наука, изучающая людей и их место в мире. Ранняя антропология занималась анализом культур и составляла из них своеобразную цепь прогресса, простиравшуюся от древних каменных орудий до сюртуков. На этом же этапе развития науки ученые пришли к выводу, что наиболее важными особенностями человека являются его большой мозг и способность ходить прямо. Считалось, что сперва одни человекоподобные обезьяны победили других человекоподобных обезьян и сумели выжить. Потом появился человек, который научился охотиться, человек, который научился добывать огонь, человек, который изготовил инструменты, и другие эволюционные архетипы, подразумевающие, что причина, по которой мы такие, какие есть, заключается в ряде технологических достижений.

Однако около пятидесяти лет назад антропологи обратили внимание на первобытных женщин и стали проводить довольно интересные исследования эволюции женщин и детей. Эти исследования переосмыслили многие старые вопросы и поставили новые — например о том, что в нашей эволюционной истории может быть гораздо больше движущих сил, чем были описаны в более ранних моделях этого процесса. Среди этих вопросов был один, которому ранее уделялось очень мало внимания: почему наше воспроизводство себя как вида устроено настолько странно — от наших половых органов до материнской смертности и менопаузы? Всё, что мы делаем в этой жизни, является настоящей пощечиной общественному вкусу животного царства. Так или иначе, с биологической точки зрения кульминационный момент эволюции у любого вида наступает при размножении. Увеличивая свою численность, вид остается в игре, и, судя по цифрам, мы, безусловно, самые успешные приматы, когда-либо жившие на земле.

В конце концов некоторые исследователи, например, Сара Хрди, Кристен Хоукс и многие другие, задались вопросом: может ли быть так, что именно наш способ самовоспроизводства и сделал нас теми, кто мы есть?

На самом деле, наше детство начинается задолго до того, как встречаются гаметы. Люди придерживаются особой системы спаривания, из которой вытекают формы социальной организации. Несмотря на склонность некоторых интернет-пользователей использовать псевдонаучные термины, такие как «альфа-самцы» и «бета-самцы», для описания человеческих взаимодействий, на самом деле наш вид практически лишен соревновательного духа, когда дело доходит до спаривания.

Люди до ужаса моногамны. Нам далеко до эволюционных выкрутасов самца бабуина, который отращивает свои клыки длиннее, чем у самок, чтобы покрасоваться и подоминировать. Более того, животным с более конкурентными стратегиями спаривания эволюция обеспечила множество генитальных морфологий, начиная от костей пениса и шипов и заканчивая увеличенными яичками. У людей нет ничего подобного, хотя стоит отметить, что большинство антропологов изучали лишь мужские гениталии, так что будущих исследователей еще могут ждать сюрпризы.

Физическое отсутствие различий между полами у людей создает социальную систему, которая, с точки зрения животных, является странной: парные связи. Практически никакие другие животные не размножаются таким образом — всего около 5%, не считая птиц. Однако моногамию выбирает около 15% видов приматов, включая, конечно, наш собственный. Существует множество эволюционных теорий, объясняющих, почему парные связи так привлекательны для приматов. Согласной одной из теорий, у состоящих в парах самцов меньше мотивации к детоубийству. Парная модель связи возникала в ходе эволюции семейства приматов, возможно, целых четыре раза, так что, возможно, мотивация для выбора постоянного партнера может быть неодинаковой у разных обезьян.

Тем не менее даже с учетом всех тонкостей и нюансов очевидно, что люди выбрали систему спаривания, которая направлена не столько на конкуренцию, сколько на заботу.

Эволюционное появление «пап», возможно, было единственным способом ухаживать за человеческими младенцами, поскольку они, как известно, чрезмерно требовательны.

Наши детеныши требуют огромных вложений, и мы как биологический вид пошли на всё, чтобы дать им всё необходимое. Мы решили проблему ограниченных ресурсов яйцеклетки, создав плаценту — временный орган, который позволяет эмбрионам получать питание непосредственно из организма родителя. Но наша эволюция пошла еще дальше и изменила механизмы, которые поддерживают хрупкий баланс между детенышами и матерями, которые их кормят. Беременность нашего вида стала опасным для жизни испытанием — и всё из-за чрезвычайной требовательности человеческих младенцев.

Гестационный диабет и преэклампсия — заболевания, которые практически неизвестны в животном мире, но которые часто приводят к смерти беременных женщин. Порой младенцы вырастают в утробе матери до настолько огромных размеров, что ресурсов одного организма становится для них недостаточно. Они появляются на свет с большим и развитым мозгом и изрядным количеством жира, но всё еще незрелыми и неготовыми к жизни.

Человеческие детеныши крупные, но беспомощные — они не умеют карабкаться по деревьям, как детеныши других приматов; они рождаются с открытыми глазами и ушами, при этом их головы слишком тяжелы для их шеи.

Вопрос о том, почему так происходит, эволюционная теория долгое время рассматривала как своего рода классическую «проблему дивана». В популярном телесериале «Друзья» герои, пытаясь поместить диван в помещении, задаются вопросом: как протащить нечто большое и неуклюжее через маленькое и неудобное пространство? У человеческих младенцев очень большие головы, а у человеческих женщин довольно узкий таз, и то, что кажется тривиальным вопросом в отношении мебели, на самом деле является огромным препятствием для успешного размножения нашего вида: это делает человеческие роды опасными, поэтому женщины умирают при родах гораздо чаще, чем самки любого другого вида.

Раньше подобное решение рассматривалось как приемлемый компромисс между противоположными эволюционными требованиями. Антрополог Шервуд Уошберн в 1960 году назвал это противоречие «акушерской дилеммой».

Он считал, что высокие риски при человеческих родах вызваны нашей вертикальной осанкой и другими особенностями позвоночника, которые требуются нашему большому мозгу.

Эта теория была хорошо принята научным сообществом, поскольку она давала функциональные объяснения того, почему мужские и женские бедра имеют разные размеры и почему человеческие роды настолько опасны. До недавнего времени считалось, наша эволюция смогла смягчить эти несоответствия в размерах за счет того, что ребенок во время родов выходит головой несколько в сторону, а не лицом к матери, для чего он поворачивается, проходя по родовым путям.

С этим объяснением есть проблема: люди — даже среди приматов не единственный вид, чьи младенцы поворачиваются в конце в тазового канала. Исследование Сатоши Хароты и его коллег показало, что младенцы шимпанзе, чьи роды можно назвать «легкими» по сравнению с нашими, поворачиваются в тазу матери. Даже наши особенности в плане размеров и формы таза, которые считались ключевыми в эволюции человека, оказались не столь уникальными. У многих животных различия между тазом самцов и самок превосходят человеческие, тем не менее роды у этих видов проходят без осложнений. В случае млекопитающих различие в форме таза может быть чем-то гораздо более древним. Что касается бедер человека, то их размер и форма зависят от многих факторов, таких как география, а не только от различий между мужчинами и женщинами. Но человеческие младенцы действительно должны рождаться в страшной тесноте. Почему же так происходит?

Ответ, возможно, кроется в детском жире. Человеческие младенцы могут вырасти в утробе матери до впечатляющих размеров, но даже несмотря на то, что дети получают из организма матери огромное количество ресурсов, они рождаются по-прежнему нуждаясь в очень многом.

После родов любому млекопитающему требуется молоко, и человеческие дети не исключение, но в данном случае мы обнаруживаем еще одну очень необычную особенность: период младенчества у людей удивительно короткий.

Даже с учетом различий в размерах человеческие младенцы кормятся грудью гораздо меньше времени, чем младенцы других приматов. У шимпанзе и горилл грудное вскармливание может продолжаться от четырех до пяти лет, у орангутангов — от восьми лет и более. Между тем в большинстве известных человеческих обществ младенцев полностью отлучают от груди к четырем годам, при этом во многих сельскохозяйственных обществах прошлого грудное вскармливание прекращалось в возрасте примерно двух лет.

После первых нескольких месяцев кормления грудью малышам обычно начинают давать твердую пищу. Нашим упитанным отпрыскам с большим мозгом требуется огромное количество «строительного материала», чтобы поддерживать рост мозга в течение первого года жизни на должном уровне, но они не могут получить этот материал только из молока.

Здесь и возникает необходимость в паре родителей, что очень удобно, поскольку мы быстро отнимаем наших малышей от груди. А как только они переходят из младенчества в детство, их ждет еще один сюрприз: мы позволяем им оставаться в этом возрасте дольше, чем представители любого другого вида.

Трудно определить объективные границы человеческого детства. Допустим, это 25 с лишним лет, которые требуются, чтобы достичь физической зрелости (на самом деле крошечная часть ключицы в том месте, где она соединяется с грудиной, полностью формируется не раньше 30 лет). У других приматов этот период занимает на десять лет меньше. Даже гренландский кит, который достигает 18 метров в длину и весит около 90 тонн, растет гораздо быстрее человека. Если мы взглянем на критерии социальной зрелости, то обнаружим, что они еще более разнообразны. В различных человеческих культурах возраст, когда наступает взрослость, обычно обозначен очень конкретно — например, это может быть возраст юридической ответственности или время проведения ритуалов инициации, — и этот возраст может соответствовать возрасту физической зрелости, а может и не соответствовать. Пожалуй, наиболее точно определить детство можно через чистое потребление ресурсов. Иными словам, это период, когда другие люди вкладывают в вас значительные средства.

Сегодня антропология способна посмотреть на адаптивный выбор, который сделали наши предки и который привел нас к тому, что мы имеем сейчас. Мы можем проанализировать форму бедер, коленей и пальцев ног наших далеких предков, чтобы узнать, как мы научились прямохождению; мы можем измерить черепа и челюсти, которым миллионы лет, чтобы увидеть, как мы научились снабжать наш растущий мозг всем необходимым. Палеоантропология позволяет нам реконструировать этапы, которые привели нас к настоящему положению дел, и именно в ней мы можем найти ответы, почему наше детство длится так долго.

Ученым удалось обнаружить незначительное количество окаменелых останков (в целом это очень малая доля от и без того малого количества останков видов, живших 3–4 млн лет назад), которые принадлежали детям из генеалогического древа, в итоге приведшего к появлению людей. На примере двух из них, ребенка из Таунга и мальчика из Нариокотоме, можно увидеть, как эволюционировал наш вид. Ребенок из Таунга — это австралопитек возрастом около 2,5 млн лет, а мальчик из Нариокотоме — Homo erectus, живший около 1,5 млн лет назад. Глядя на зубы и скелеты этих окаменелостей, можно увидеть, что зубы еще формируются в челюстях, а костный скелет пока не принял свою окончательную форму. Если бы наши далекие предки росли так же медленно, как современные люди, то хронологический возраст, в котором они были бы на этой стадии развития, составлял бы около шести и двенадцати лет соответственно, но если бы они были обезьянами, этот возраст был бы меньше. К счастью для науки, в наш организм встроен своего рода таймер: 24-часовой ритм, который можно распознать по мельчайшим следам роста зубной эмали.

Когда ученые подсчитали следы роста эмали на зубах ребенка из Таунга, они увидели, что ему было скорее три года, нежели шесть, а мальчику из Нариокотоме было около восьми лет, а не двенадцать. Наше долгое детство — это уникальное свойство нашего развития.

Кроме того, у людей есть еще одна уникальная особенность. Менопауза — это почти неслыханный с биологической точки зрения процесс, благодаря которому для половины нашего вида наступает такая стадия жизни, когда размножение просто прекращается. Это возмутительно с точки зрения эволюции, и это происходит только у людей (и еще у некоторых видов китов). Если цель отдельной жизни состоит в том, чтобы сохранить вид, то выделение определенного срока на размножение выглядит крайне нелогично, тем не менее именно так всё и обстоит. Почему? Потому что рождение детей — не единственная биологическая функция женщин. Иначе в природе не существовало бы бабушек. Но они есть, а этнографические и социологические исследования очень ясно показывают, что бабушки и дедушки имеют эволюционное значение: они являются дополнительными взрослыми, способными вкладывать силы и ресурсы в младенцев. Если вы избавите их от необходимости вкладывать силы и ресурсы в их детей, вы создадите ресурсы — будь то пища, мудрость или просто пара свободных рук, — которые можно вложить в детей их детей.

Все уникальные качества человеческого детства отмечены такого рода интенсивными вложениями. Но тогда встает другой вопрос. Если «победа» эволюции — это успешное размножение, то зачем нам содержать наше потомство в настолько комфортных условиях дольше, чем необходимо?

У приматов детство длится достаточно долго, поскольку им нужно много времени, чтобы научиться быть лучшей обезьяной. Тот же принцип применим и к другим социальным видам, таким как вороны, которым во время взросления необходимо усвоить сложный набор социальных правил и иерархий. Мы, подобно обезьянам и воронам, проводим детство в обучении.

Вырасти человеком — это невероятно сложная задача, которая требует не только интенсивных материальных вложений в большой мозг и тело, но и длительного периода заботы, пока наши медленно растущие отпрыски учатся всему, что нужно, чтобы стать успешными взрослыми. С точки зрения эволюции цена за этот успех — 20–30 лет работы нескольких взрослых особей — просто ошеломительна.

Долгое детство — это наше величайшее эволюционное изобретение. Наше потомство требует тщательной заботы и огромных ресурсов, и этот факт влияет на каждый аспект нашей жизни — люди женятся и становятся матерями и отцами, у нас довольно простые гениталии по сравнению с остальными животными, но очень опасные роды, у человеческих младенцев пухленькие щечки и еще с нами эти невероятные создания — бабушки. Количество времени и энергии, необходимых для того, чтобы вырастить человеческого ребенка и дать ему возможность научиться всему, что необходимо, очень велико, поэтому мы оставили себе времени с запасом.

Более того, во многих обществах границы взрослости становятся всё более размытыми. Между тем мы отнимаем детство у тех из нас, кто слишком беден, или родился не с тем цветом кожи, не того пола, не в той части света, чтобы получить образование. Человеческий ребенок — это чудо, в которое надо вложить огромное количество инвестиций, то есть сперва его нужно зачать, а потом еще и обучить чему-то стоящему. Всё это чрезвычайно непросто. Но, учитывая пропасть, которая существует между теми, у кого есть такие возможности, и теми, у кого их нет, всем нам было бы полезно относиться к детству более внимательно, чтобы хорошо осознать, на кого мы тратим свое время и деньги и кому именно позволяем оставаться вечно молодыми.