«Пятновыводители такое уже не возьмут». Интервью с Михаилом Лоовом — Канье Уэстом ленинградской богемы

— Начать можно, например, с того, где мы вообще сейчас с тобой находимся.

— Мы находимся в домашнем фем-лесбо-ЗОЖ-центре «Узда Гименея», учрежденном пенсионером Валерием Георгиевичем и блокадницей Зинаидой Семеновной. Гражданин с «Клюквой на коньяке» — Тимур Витальевич, веган-методист — снял кинокартину по библейскому сюжету: братан угандошил братана. Соседка — Полина Владимировна, специалистка по европейским мыслителям, филологиня. На ее примере можно сказать, что изредка филология кажется не страшным диагнозом, позорно подхваченным от приезжих-курортников, а заслуженным высоким титулом, но это, пожалуй, те самые не укладывающиеся в сетчатую авоську исключения, что «кому-то черный глаз слепили», как нашептывал ревенант в «Песне-90».

«И да, и к слову» (как там принято выражаться): именно вся эта примелькавшаяся публичная любовь к слову зачастую скатывается в выгребную яму какого-нибудь расформированного ЛИТО с вожаком, где равные среди равных «в обстановке доверия» вручают друг дружке ордена, допустим, Геннадия Григорьева первой степени. Или еще одна известная тропочка молодых индивидуалов и индивидуалок: общность заслуженных литераторов масштаба Лиговки, 50, скорбящих редколлегиально по «подростку Савенко». После пышных поминок — доклад о Губанове, видимость просвещения современной нерабочей молодежи без беляевской интонации. Сам я за этим не слежу, литературой никогда не интересовался, но полагаю, что существуют и еще какие-то обходные пути. Кстати, о Леониде Губанове. Мне Владислав Константинович Лен когда-то давно рассказывал, как Губанов с Савенкой били об головушки бутылки игристого (это даже не 2 августа было) — не принято тогда еще было сажать на тару от шампуня, несанитарийно, да и можно ведь было сдать в пункт приема стеклотары, прекрасно живописуемый Алешковским, Ковенацким (но только не «крымским-ожоговым»). Короче, к так называемым филологам у нас с детства отношение было бинарным, шатким — где-то промеж брезгливой, зоологического происхождения неприязни и хладнокровного равнодушия. Сегодня же, на старости лет, точно понятно: мы вполне категоричны, несмотря на свое природное долготерпие. Хотя и пришли к своему мнению отнюдь не вчера.

— А почему «Узда Гименея»?

— Мне не объясняли, почему так названо, да я и не хотел никого беспокоить расспросами. В таких вопросах вникать в подробности порой сопряжено с различными рисками. Обыкновенно, насколько я помню, говорят об «узах», а тут «узда», как некий шеваловский хомут, емкий символ манипуляций, боли, бремени матримонии. Допустим, был величайший уголок безопасности сестринства в интернетах — публичный раздел «Щастьебытьженой», где героини чалятся в зоне комфорта, но есть скромная «Узда Гименея», существующая в нашей действительности. И там и здесь понимают, что замужество для женщины — обязательно тягость, угнетение, разумеется, домашнее насилие, о котором сегодня так много говорят, в то время как Валерий Георгиевич Петров о нем даже очень неплохо поет.

— На эту тему вами даже был выпущен альманах.

 

— Да, было рукотворных несколько экземпляров, там публиковались тексты, некоторые из них стали основой для песен, которые мы посвятили 8 марта. А так там вообще было много разного, например, произведения, которые публиковались в советском фемсамиздате 1970-х — труды Вознесенской, Горичевой. То есть работы тех лет, когда, допустим, Вознесенская сидела, сбегала из мест лишения свободы на акции возле Медного всадника или на Петропавловке, насколько помню. Это все легко можно уточнить, про нее на Западе тогда уже вовсю писали, ну и, конечно, всякие «голоса» обозревали хронику событий. Речуга сейчас за такие журналы, как «Мария», «Женщина и Россия». Теперешние феминистки к той же Вознесенской относятся наплевательски. Помню, шли мы с одной фем-лесбо-активиней Юлией Ильиничной. Она, вообще-то, глубоко не Ильинична, а Анзоровна. И не Чумакова, а Мумуладзе. Когда ксивоту выдавали, в ФИО сменила лишь Ф и О, а вот И что-то не решилась. Не знаю, по своему хотению она преобразилась на более простонародное, иль кто подсказал — этого я не спрашивал, не интересовало. Но некорректное имя хоть вызывало бы настороженность и неспокойство в этом будничном «деле пестрых» у низменных ксенофобов, а на самом деле таких же «редакторов» себя, что и она, ничем друг от друга совершенно не отличающихся, но она успела слиться с ними хотя бы безликой фамилией. Вероятно, в среде, откуда она происходила, соответствующее ей окружение попросту не успело с ревизией: сложно выявить «Иванова», когда минимум целый материк однофамильцев. Ну а я-то по глупости своей увидел сакральное знамение, то о чем и писали древние: важнейший вопрос разгадки имени. На деле — неотъемлемая черта плебея/плебейки, отредактировать житуху на нужном участке времени, по-новому прозвучать в старом *** [надоевшем] коллективе, а в новом — *** [разглагольствовать], наводить впечатления, что таким ты был всегда, без чьих-либо вмешательств, ни у кого никогда ничего не заимствуя, не сЫмая. Такой же случай: вроде имена приукрашены, но «кем был — тем и остался». Ориентиры на подсказки такой величины, как Валерий Георгиевич, на пользу не пошли, оказались не к ее селу. И тот эпизод — очень точная иллюстрация: переходим Жуковского, к дому, где Ася Марковна Пекуровская обитала, говорю, тут жила твоя тезкинесса. Было заметно, что важная для нас, простых людей, информация в ее среде никак не срабатывает, лишь на ходу растворяет такие свежие воспоминания о меню институтского фастфуда. Валерий Георгиевич как всегда был прав: «Хвастовство съеденным — зеркало пролетариата». Ну а про происхождение и исконное значение словечка «пролес» и так все знают. Был какой-то новомодный костюмированный рок-ансамбль, я очень плохо в них разбираюсь, намного хуже, чем, скажем, в не особо распространенных сегодня у нас вокалистках 1950-1960-х, от которых остались, может, пластинка-две. Так вот, нынешние артисты обозвались пролетариями — видимо, так оно и есть. Вспомнил оттого, что кто-то из них пригласил Валерия Георгиевича в «Севкабель» на какой-то вечер отдыха, где давали танцы и ставили картину «Девчата». Он был настолько возмущен, я таким его никогда не видел, говорит: «Я что, похож на зрителя киноленты „Девчата“? Они за кого меня принимают? По себе ровняют, что ли?» Я даже могу вам сказать, когда это было — август 2016 года, так как мы тогда ушли в запой и недели три дома не появлялись, пили у В.Г. Петрова на хате, у одной знакомой итальянской славистки, потом у пианистки Бернхард, внучки дирижера цирка Чинизелли Анатолия Владимировича Моисеева, она жила в парадняке напротив Фукса. Все то время присутствовали оппозиционер Эдуард, депутат Прытков (тогда он еще им не был, заседал в аппарате издательства «Питер»), вдова поэта Миронова — Галина Львовна, библиограф Филатьев был, Екатерина Фирсова, Татьяна Никольская. В том году по весне я подумал, что житуха-то давно прошла стороной, ни к чему возня, *** [нет смысла] отнекиваться, если так. Но и много хорошего возникло — больше не нужно было никуда мчаться и успевать то, что тебе вовсе никогда и не требовалось. Пересмотрели галерею мелькавших незнакомых лиц, ни о ком ничего стоящего для себя не припомнил. Порой посидеть часов в пять-шесть утра на платформе Витебского бана под дождем с бомжом, которого впервые видишь, выпить, *** [поболтать], сказывалось более терапевтически, чем с каким-нибудь молодым модным литератором с жюр-фак эс-пэ-бэ-ге-ю, которого ты знал ну может на пять-шесть лет подольше. В один из тех дней (почти как название шедевра) мы *** [фигачили] у Валерия Георгиевича, я спал за столом, на полу в проходе между органом «Вельтмайстер» и батареей валялся Эдуард Никитин. Раздался звонок, Валерий Георгиевич ответил, сменился лицом, сказал: «Позвали смотреть фильм „Девчата“». Стаканюгу с табурета поднял и залпом выпил цельный граненый водяры. Покривился, спрашивает, какая за бортом погода. А метеоусловия неясны — Эдуард окно занавесил своими курткой и пакетом «чай алкозей». Ну я ему: «Поставь ленту-экранизацию „Холодный ветер в августе“» — одна из важных ролей Лолы Олбрайт, одной из наиболее почитаемых артисток в кругу Валерия Георгиевича. И дело не в возрастах, а только во времени: то, что мэтр открыл для себя в самом начале 1980-х на вэхэесе у Кононова, Церетели, когда ему было уже сорок, мы к годам семи-восьми неплохо знали, и каждый изучал подолгу тонны мусора, чтобы найти тот искомый алмаз. Мне не нравилась Лола Олбрайт, скажем, с Делоном, потому что это все найдут (хотя это даже и искать не надо было, по телеку шло, по каналу «Русское видео» году в 1992-м, подобное предпочитали те, кто предыдущие пару десятилеток воспитывал в себе тонкий вкус и высший штиль «на вечернем сеансе», и сегодня мы имеем дело с их наследниками — детьми и внуками фильмофондовских). Ну, достал он с полки диск «Лола Олбрайт», несколько фильмов, выбрал «Ветер в августе». Говорю, нажимай первый попавшийся эпизод, какая там будет погода — такая и за окошком. Включил — дождь, отодвигаю тряпье — на стекле то же. Ну, сели в тексера, поехали все трое к ресторатору Дикману зачем-то, там поддали, дальше — не помню. Но наутро раздался звонок и неприметный пенсионер прорычал: «*** [Великолепнейший] текст, папа!» и прочел удивительное произведение «Опустилась ночь над Ленинградом…», которое мы втроем, оказывается, сочинили, читая женские паблики «сестра сестре! взаимопомощь» и «Феминистки-лесбиянки». А «я все забыл, я все забыл», как писал покойный Владимир Ибрагимович Эрль. Он напомнил мне текст по телефону, я еще чего-то прибавил наспех, и получилась поэма, спустя три года опубликованная в первом номере альманаха «Узда Гименея». Она же в виде, если хотите, «песни» звучит на альбоме «Последний день патриархата» — баллада «Феминистский удел един!» Там некоторые строчки достойны репертуара пацанов с какого-нибудь радио «Шансон»: «…ты на скок ходила в этом лепне, в телесности принятия себя, тлением газлайта глаз твой слепнет, когда шептала я люблю тебя…», «махом рук с тебя стянула шкары, подружества партак свой засветив…», «веган-баландец есть уркинесса, на фуд-корте греет чифирбак…» Вот это все по мере скромных возможностей и наличия материалов мы внесли в первый выпуск журнала. Раздавали желающим на углу Рубинштейна, возле памятника.

— Читателям, возможно, незнаком Валерий Георгиевич, мог бы ты о нем рассказать?

— Простой человек, обычный пенсионер. На улицу если выйти, можно увидеть множество таких, как Валерий Георгиевич, прекрасных людей. То есть в этом и есть что-то хорошее, что совершенно не подозреваешь, кто тебя миновал. Но это не всегда, понятно, так происходит.

— В мае вы опубликовали альбом проекта «Фрагменты наблюдений» — что он из себя представляет, как он получился, кто помимо тебя принимал участие?

— Я более чем скромное участие принял, там никаких моих заслуг нет. Это заслуга Валерия Георгиевича в первую очередь, благодарность блокаднице Зинаиде Семеновне, его соседке по коммуналке — они слагали многие тексты. Заслуга Романа с Надеждой, Тимура Витальевича — местных жителей, которые все это записывали, терпели. От них и исходила инициатива проведения записи песен подобного толка. Название ансамбля понравилось, потому что в среде знатоков кинематографа не принято ошибаться, сразу какие-то возмущенные возгласы попрут. Был очень хороший фильм Кертиса Харрингтона Fragment of Seeking, в общем, «Фрагменты поисков». Как рок-продюсер один с Лиговки, 50 нам написал: «Мои родственнички восторгаются фильмофондом, что же в этом дурного?» И вот человек, в принципе, во многом похожий на лиговского, так назвал запись. Или, как написали бы сельские корреспондентки в «Собаке.ру» по любому вопросу, «переосмыслил». Это было беззаботное рассуждение вслух, он будто бы сам себя спросил: «Что это за фильм? Как понять? «Фрагменты наблюдений»? Я понял, что надо бы это запомнить. Ну и Валерий Георгиевич тоже сказал: «Вот, нормальное название для чего-нибудь». И мы однажды по случаю наших именин… Хотя я никогда не справлял день рождения, потому что это все равно никому не интересно, да никто и не пойдет, а так, просто собраться и выпить — это другой повод. В итоге мы собрались в конце октября в соседнем параднике, на хате у Андрея Сидорова. Это хороший человек, когда-то он был причастен к заведению «Треска», да и не только к нему — у него был магазин модной одежды, если не ошибаюсь, но сейчас он от всего этого отошел, спокойно проводит время дома. И вот мы у него собрались и записали какие-то песни. Было даже не на что записывать, но внезапно выручил Александр Гальянов из Shortparis — казалось бы, серьезный занятой человек, какое ему дело до нас, простонародья, однако он все это записал. Почти все, кто был свободен в тот день, не побоялись откликнуться, не пожалели нервов и времени — почти все явились, к кому я вечером ранее обратился. Были художники из группы «Мыло», тоже записывались — Дмитрий Петухов, 1/2 этой художественной и, к сожалению, ныне не существующей компании, а еще один участник — художник Мотолянец. И вот они записали, там были старые песни из репертуара Нонны Сухановой, Лидии Клемент, Александра Шеваловского, Северного — кто чего вспомнил на ходу по пьянке. Кстати, потом послушали: для наспех собравшейся компании вроде как-то и смешно вышло, если учитывать, что это сплошные любители и дилетанты, собравшиеся впервые в такой обстакановке. Эту запись мы передали некоторым друзьям, кто просил послушать, пишут: «Пришли, буду пить и крутить только ваши записи». Оттуда сохранилось посвящение Эрлю, которого не стало в конце сентября. Это был такой хороший человек и поэт, группа литераторов недолго просуществовала — года четыре или пять, называлась «Хеленукты». Туда входил Александр Николаевич Миронов, очень прекрасный литератор, Виктор Немтинов, впоследствии известный фотограф и драматург, Макринов, Тамара Буковская («Алла Дин»), Поэт Осенний — выдающийся шахматный гроссмейстер Геннадий Несис, фарцовщик Мирон Саламандра, песни на стихи которого пели такие гении, как Анатолий Иванович Королев, Пахоменко. И вот Эрль был основоположником этой литературной группы поэзии Малой Садовой. Там еще было несколько литераторов, которые появлялись и исчезали, то есть даже неизвестно, что с ними — это Сергей Александрович Дорофеев, одноклассник Эрля, с которым они еще классе в 10-м в школе написали поэму «Похороны Артемия». Вот мы ее и записали. Мы еще потом пару раз собирались — решили, что так можно собираться время от времени, может, раз в месяц или реже. Ну и раз на третий решили посвятить 8 марта все песни.

— Спонтанность здесь какой-то важный фактор? Скажем, получился бы этот альбом, если бы вы кропотливо и усердно над ним работали, записывали бы его в какой-то студии?

— Для того, чтобы в студии записываться, у нас нет никакой возможности и никаких знакомств. Мы к музыке никакого отношения никогда не имели, поэтому пользовались исключительно подручными средствами: один товарищ принес магнитофон, другой — микшер, наспех как-то микрофоны развешивали, закрывали каким-то матрасом. Все это записывалось даже не как песни — сами песни были в перерывах. Мы были заняты перекурами и перепивами. Мы заходили туда, в комнату, допустим, минут на десять-двадцать, поддавали, потом обратно, какую-то песню-две сыграли, потом вновь возвращение в комнатуху. Так, часа за два, записалось песен штук пятнадцать-семнадцать. В общем-то мы подумали, что профессионал будет это по сто раз переписывать, а у нас, если так подумать, с каждым дублем все *** и *** [хуже и хуже], то есть это совершенно ни к чему — как вышло, так и вышло. Как говорил один артист: «Как всегда неожиданно подложили новый текст». То есть я их отчасти глазами пробегал, но по пьянке путаешь слова, к тому же у меня зрение хреновое, да и почерк, которым были выведены все эти строки, не был обременен каллиграфией.

— Мне кажется, какие-то такие нюансы в данном случае только на руку. Скажем, мне очень понравились моменты, когда ты говоришь: «Ну, слабай что-нибудь». Или какие-то еще звуки, залетающие в запись.

— Ну это потому, что на ходу происходило. То есть тональность и гармония — они все ходульные достаточно, простые, древние мелодии, может быть, там и изучать музыкантам было нечего. А так, просто никто не знает, сколько там этих куплетов напридумано, насколько это растянется, поэтому приходилось говорить, чтобы кто-то что-то сыграл. Так и ориентировались, чтобы все хотя бы вместе песни закончили. Что-то вышло, что-то не вышло. Мы, конечно, старались, как могли, хоть и были сильно выпивши, все-таки 8 марта, такой праздник! [смех] Потом был товарищ из Москвы…

[в комнату заходит человек и со словами: «Для настроения поставлю» ставит на стол бутылку]

— Ох, ёпту. Да, так вот: один товарищ из Москвы был, ученик режиссера Аристакисяна, мы потом пошли и взяли три поллитры, добавили еще, и как-то даже проще стало это все записывать, результатом становился даже процесс. Павел его звали. После этого мы перешли на соседний брег Фонтанки по льду — а дубак был минус двадцать (как в «Массандре», или в настойке какой-нибудь, только там плюс) — и там продолжили уже питье на хате у одного депутата, партию которого я называть не буду, потому что сейчас про нее в новостях говорят часто, один ее член в чем-то подозревается. И вот там мы продолжили веселье. Пили три дня. Закончилось тем, что Валерий Георгиевич в минус двадцать вернулся без штанов, но в ботинках, куртке и шапке, еще у него было две поллитры паленой водяры, которая тут продается, за углом, есть хороший спецмагазин. Я говорю — где штаны? А он говорит — *** его знает, я уже на кассе так стоял. Очень круто, что не зря человек поддавал, пил «в поисках чудесного», как писал Петр Демьянович. При этом, насколько я понял, он даже ни разу за это время не заснул. Я вот, например, валялся в отрубе, а в этот день приходила художница Эмилия Санги, приходил еще какой-то товарищ, депутат, Вадим Аллахакбаров заходил, такой феминист-фотограф из «Рускомплекта», веселый человек, с которым по пьянке можно по телефону посмотреть какой-нибудь ублюдочный сериал 1990-х годов про Дукалиса. Он говорит — смотри, как Дукалису *** дубинкой здорово! Когда Толян заходит в хату и прикидывается каким-то уважаемым уркой, а они должны войти в доверие в оперативную разработку к какому-то юристу, который оформил джип некому Роме Сибирскому, — очень круто! Иногда просто о чем-то другом *** [беседуем]. Вот как-то мы с ним обсуждали, например, Марджори Камерон, потому что письмо пришло по поводу альбома к 8 марта от очень хорошего человека, Скотта Хоббса — это президент Cameron Parsons Foundation в Пасадине, он друг Марджори Камерон, жены Джека Парсонса. Это те люди, которые создавали знаменитый оккультный центр в пустыне. Хоббс написал, что он познакомился с этим нашим рок-альбомом, ему понравилось, хотя он совершенно не понимал, о чем там. Но он понял, что песни про феминизм, сказал, что ему вообще просто понравилось задорное настроение, может быть, какая-то веселая обстановка, которая готовится в реальном времени, и не совсем известно, чем все завершится.

— Там энергетика. Мне кажется, без знания языка можно как-то завеселиться от этого и дернуть стопку-другую при прослушивании.

— Но он не пьет. К сожалению, в этом есть такое разногласие, может, единственное — мистер Хоббс непьющий человек, он ведет здоровый образ жизни. Я даже удивился и после этого побежал в магазин, когда какое-то время назад прочитал, что на вас подписался Скотт Хоббс. Я подумал — *** [ничего] себе!

— Касаемо алкоголя и погружения в сонливое состояние, валяние в сугробах — когда мы пытались совершить это интервью изначально, ты писал, что заснул на какой-то станции пьяный в сугробе, а при последующих попытках неоднократно сообщал, что только проснулся с бодуна и спасаешься водкой, хотя время было вечернее. Отсюда вопрос: где и что лучше всего выпить в Ленинграде, чем закусить и как потом проснуться?

— Я проснулся, кстати, не в первый раз там. Это было еще связано с тем, что я потом очень сильно заболел, потому что пролежал в сугробе. Это был конец или середина декабря, какие-то новогодние праздники, вроде бы некуда пойти, все закрыто, кроме гастрономов, где можно ночью взять. А так чтобы просто с товарищами где-то увидеться и поддать — «нету, мол, местов». Тем более что приезжала одна знакомая очень хорошая, славистка, итальянка. Она, например, остановилась на Боровой в гостинице, где Валерием Георгиевичем была установлена табличка — небольшой информационный памятный знак, что в этом доме записывался певец Александр Шеваловский. Записывался в заброшенном доме, который был отведен под расселение инженером Виктором Набокой. И вот она, узнав об этом, специально остановилась там на какое-то время. Мы сначала направились на поминки по «Треске». Заведения «Треска» нет, но есть одна из его создательниц, режиссерка Майя Пайкина, и причастные люди, например, актер Дель… Делю дали недавно «Золотую маску» заслуженно, потому что хороший человек и артист прекрасный. Он сын режиссера Деля, но дали Делю не за это. Он там был, еще кто-то — много народу. Мы всю ночь пили, это было там, где бар «Такты», лофт на Восьмой Советской, мы там поддавали до утра. Потом прибыли сюда, здесь пили, потом я пошел на собрание к депутату, про которого я упоминал, у него было собрание с избирателями, жителями района. С ним мы тоже вмазали. Вот так я ходил, второй день прошел, потом я направился к одной знакомой, которая мне внезапно позвонила — там у нее сидели, пили, потом был около Витебского бана, на Введенском канале, там новогодний гараж-сейл. Мурылев Иван Владимирович, помнишь? Даутова, супруга его бывшая, проводила там распродажу, я направился туда, встретил на удивление много всяких знакомых из всяких магазинов одежки. Я от моды далекий человек, но как-то просто так получилось, что мы с ними время от времени когда-то виделись, выпивали. Там со всеми поддал и думаю, что идти недалеко — Обводный перейти. Зашел еще к знакомой в гостиницу, там посидели. Можно было бы там до утра пробыть, но что-то мне стало как-то грустно, я говорю — пойду. Дошел до платформы «Воздухоплавательный парк», и как назло электропоезда нет, чтобы проехать до проспекта Славы. Не знаю, где он там пропал. Ну я и заснул. Так получилось, что я часа два в снегу пролежал, а морозы были достаточно сильные тогда. Потом я домой кое-как вернулся, всего *** [колошматило], а потом я еще недели две валялся, отходил. Ну, к Новому году стало получше, но там все дни уже были заняты — расписано на сутки впредь: питье, питье, уже не до интервью стало. Поэтому мы вовремя увидеться, к сожалению, не сумели, но смогли сегодня.

— Это здорово. Возможно, тебе знаком Владимир Бурдин, основатель группы «Смысловые галлюцинации». Он рассказывал, как в свое время ему приходилось воровать железки от ударной установки и сдавать их на металлолом, чтобы взять себе портвейна. [Михаил наливает] Сколько сейчас нужно кларнетов, чтобы сдать их в металлолом и купить бутылку портвейна?

— Этого я не знаю — ни лично, ни вообще. Но в школе мы ходили и собирали бутылки, классе в 10-м. Тогда было подавленное состояние, но не такое, как сейчас.

— Может ли такое произойти: ваш оркестр постепенно рассасывается ввиду того, что музыкальные инструменты сдаются и превращаются в тары с алкогольными напитками?

— Это вряд ли… Я не про себя говорю, но музыканты инструментами своими дорожат, они никому бы их не доверили. Я много раз по пьянке терял инструменты, но, как сейчас пишут по иным поводам, «это — другое»: я все же и не музыкант никакой. Единственное, Валерий Георгиевич однажды… Мы с ним поддавали на станции «Старая деревня», было окно на электропоезд, чтобы доехать до Александровской, где нас ожидал один собиратель записей, сосед Жана Татляна по дачному участку. Возможно, этот коллекционер и сейчас еще есть — существует такой тип людей, умеющих обустроиться в жизни так, что ничего их не берет. Ехали к нему на Залив, захотелось выпить, и Валерий Георгиевич, подыхая с перепоя, просто пошел и загнал тарелку-сплэшку мастера Загребина первому попавшемуся человеку, которому она была не нужна, но он просто вошел в положение, что нужно выпить людям, и отдал нам какие-то последние жалкие гроши, совершенно не понимая, *** [зачем] ему эта тарелка сдалась и что с ней делать: суп из нее не есть — там в центре дырка есть. Взяли мы две литры, дождались еще третьего, Сэнди Швили — тромбониста Александра Давидовича Кавлелашвили, и поканали в цэ-пэ-ки-ё, а в Сестрорецк не поехали — ну его *** [к черту], этот Жидорецк. Это давно было, год 2007-й, может быть. Мы тогда с Валерием Георгиевичем достаточно много всего записывали, записали порядка двадцати концертов на старый катушечник. Приходили всякие люди — Церетели был такой, адмирал в гражданском пароходстве. Он родственник известного скульптора Церетели, плавал за рубеж еще в 1960-е годы, с тех пор и занимался пластинками. Его звали Александр Григорьевич.

— В плане коллекционирования пластинок?

— Да, он собирал, покупал их и перепродавал. Это сейчас они никому не нужны. Есть какие-то люди, но среди них малый процент тех, кто серьезно относится к винилу и дорожит звуком. Мне кажется, большинство этих меломанов пластинки слушают с выключенными колонками.

— Даже не слушают, а просто наслаждаются картинками на обложках.

— Ну, это тоже можно понять, мне тоже нравится. Вот я недавно пересматривал несколько конвертов, например, Линды Лоусон, артистки прекрасной. Кстати, мы про нее говорили — она стала мисс «ядерный грибок», выпустила всего одну пластинку и два сингла маленьких. Пластинка называлась «Встречайте Линду Лоусон», вышла она в начале 1960-го. Очень крутая пластинка, где были такие вещи, как «Ты там, где летают фламинго», «Ты не знаешь, что такое любовь». Линда Лоусон как раз связана с Камерон-Парсонс, она снялась в ленте Кертиса Харрингтона, которая как раз… Видишь, как все интересно начинает циркулировать! Дело в том, что Кертис Харрингтон потом кроме фильма «Фрагменты наблюдений» где-то лет через пятнадцать снял очень хороший фильм, который пролежал почти два года на полках: «Ночной прилив», про то, как женщина превращается в русалку. Молодого моремана играет юный Деннис Хоппер, она угнетает его по ночам, душит, а заканчивается все тем, что ее показывают где-то в цирке на местной ярмарке в приморском городке. Линда Лоусон там снялась вместе с Марджори Камерон, которая играла морскую ведьму. Она появляется и говорит на каком-то непонятном языке мертвых цивилизаций. А конверт пластинки Линды Лоусон очень красивый, там аннотация написана понимающим человеком. Также недавно я смотрел конверт Джека Тигардена, там открываешь, а внутри блокнот, воспоминания его и о нем, фотографии — такой подарочный комплект. Вот это я пересматривал именно из конвертов, то есть даже не слушая. Мэг Майлз — хорошая актриса, о которой мы тоже должны сказать пару слов, потому что в 2010-м примерно мы с ней связывались по интернету. Пусть это ерунда, но где-то через пару лет мы с ней даже немного поболтали через переводчицу по телефону. Она в доме престарелых занималась помощью больным птицам, которые не могли летать. Она сама как птица, небесно порхала, потом стала возвращать эти навыки хворобым. Мисс Мэг Майлз снялась всего в нескольких лентах, но все они лучше целой сотни фильмов. Есть фильм, в котором она своего полюбовника, торговца наркотиками, обворовывает, хочет отравить его же товаром и сваливает из города. Потом она устраивается в какой-то ночной клуб, где ее совращает старая лесбиянка. Фильм «Сатана на высоких каблуках», я впервые посмотрел его в достаточно юном возрасте, мне было лет двенадцать, то есть где-то год 1998-й. Он на меня невероятное впечатление произвел, при том что фильм *** [плохой] — там все снято за один день с минимальным бюджетом, второстепенный эксплуатационный фильм начала 1960-х. Ничего он вроде бы не значит, но если посмотреть… Я потом обнаружил винил с саундтреком к нему, а там такой звездный состав! Фил Вудс играет на саксофоне, Манделл Лоу гитарист, трубач Кларк Терри, и еще целый оркестр грэтов. У меня даже на звонке эта мелодия стоит. К сожалению, мисс Мэг Майлз не стало в конце 2019 года, буквально за неделю до ее дня рождения. И никто, ни одна падла не вспомнила о ней. По нашим совершенно никчемным возможностям мы хотя бы на странице, на которую никто кроме нас и не подписан, упомянули об этом.

Касаемо того, сколько нужно насобирать, чтобы взять выпить — у меня с юных лет сложилось такое впечатление: чем дешевле, тем и вкуснее. К благородным напиткам я не приучен, поскольку не гурман. Помню, мы лазили по помойкам — это был 10-11 класс, но не для того, чтобы как-то весело время провести. Это было на фоне сверстников, которые серьезно проводили время. Тогда открывались всякие клубы в нулевые, куда нужно было подделывать документацию, чтобы тебя пропустили, а потом с серьезными *** [физиономиями] одноклассники говорили, что их не хотели пропускать, но они договорились. Это вызывало какую-то не озлобленность, а просто раздражение, такую чушь они говорили. И вот, помню, однажды я так нажрался, это был 10-й класс, что нассал на уроке математики. Да и ничего. Вызывали к директрисе. Она дала дуба, как выяснилось. Ее звали Виктория Викторовна. Провели собрание, сказали, что все там… Ну это *** [неправда], уже никого не оставляли на второй год и не вышвыривали из школ. Еще один год меня потерпели, но я там и не появлялся, мы почти ежедневно пили тогда уже.

— Насколько мне известно, в юности ты несколько лет жил в Великобритании…

— Да, когда мне было одиннадцать-тринадцать лет. Это был первый раз, я туда уехал на так называемую учебу, хотя я там нигде и ничему не учился и учиться не собирался, но там никто и не поучал. Я был кем-то типа вольнослушателя по собственному себе позволению. Посещаемость требовалась постоянная, иначе — прогулы. В Колледжах Св. Лоуренса и Черчилля, где мне приходилось делать вид погруженности в учебные процессы, мастерить *** [физиономию], будто я всерьез интересуюсь культурологией и искусствоведением, меня даже отчего-то очень уважали педагоги, шли на уступки, поскольку не могли понять, чем я все-таки занят. Вроде не залупается, никуда не лезет, никак себя не проявляет, ввиду отсутствия каких-либо склонностей и знаний, но чего-то при этом постоянно записывает и исправляет. Думали, что я пишу так экзаменационную курсовую работу. Я по тем временам, можно сказать, сделал из вполне для себя очевидного для них почему-то невероятное. Из личных интересов я посещал концерты артистов, которые звучали дома. Дважды общался с самой мисс Ширли Бэсси, несмотря на трудности перевода и перегрузки таких далеких звезд она уделила мне время после выступлений. Разговаривал с ней о ее дискографии, о том, что имеется дома (а у нас были пластинки начиная с почти самых ее первых, конца 1950-х, до попсы начала 1980-х), обсуждали ее контакты с разными исполнителями, с кем она записывала дуэты и так далее. Поведал, что собираясь в России по утряне в школу, в последние минут десять-пятнадцать до выхода крутил ее записи с Нэльсоном Ридделом и великие «Бэсси-с бит-71», «Грейтест перфоманс оф май лайф», «Экскюз ми». Разумеется, ей миллионы раз все это говорили, и ей было, скорее всего, утомительно слушать это вновь, но она проявила королевское снисхождение, отчасти потому, что ребенок, можно сказать, вышел из лесу и тут ей гонит, например: «Кто играл на органе и родес-пиано в вашей концертной версии шлягера „Эстудэй вэн ай вос янг“?» Видимо, абсурдность ситуации как-то сыграла, какой-то *** [непонятно] кто, русский школяр, задает неподобающие ребенку вопросы. Но для меня это все было очень интересно, и это чувство даже сегодня увяло во мне не до конца. Я иногда слушаю те же самые записи — не оттого, что убежденный пассеист или какой-то консерватор (вовсе нет, как пел Анатолий Королев), но именно голоса таких гениев, как та же Бэсси, приводят меня в удивительное нездешнее состояние. Оно не ново и было знакомо мне давно (да и, думаю, многим другим), но что-то поменялось, и это ощущение стало испаряться. Теперь, в пожилом (читайте, отжилом) возрасте, это странное явление стало вновь приходить ко мне, возможно, это последний приток, наблюдающийся в некоторых агонизирующих или смиренно встречающих итог субъектах. Когда там в колледже я прикинул, что некуда деваться, то предоставил работу по Ширли Бэсси, как, будто бы подготовленную для экзамена и рассмотрения, хотя менее всего мне хотелось, чтобы кто-то лез в то, что дорого конкретно мне: не для кого-то же я пытался узнать важные детали, связанные с альбомами великой артистки напрямик от нее самой, но в первую и последнюю очередь для себя. Тамошним соучащимся такие исполнители были не знакомы, да и первые несколько прослушанных секунд приводили к вердикту, и они подшучивали над анахронизмом. Но это говорила шобла фраеров, что дружной толпой на автобусе ехала, например, до Нью-Кастла, чтобы насладиться каким-нибудь говном. Таких полно везде и всегда, такие неисчислимы, да вон, взять, предположим, одного такого же типа, «бравшего берлин», довольствующегося всякими *** [ничтожествами] типа певини Мадоннушки. Или вот, заезжали в колледж гастролеры — отвратительнейший ансамбль «Аква», что про барби чего-то кудахтали. Во мне это вызвало омерзение: как эту лажу не только слушать, но и смотреть на расстоянии теннисного стола? Я же без посторонних ходил в местный портовый бар «Атилла», прямо на набережной, который при *** [дурной] погоде на море заливало. Там я имел честь видеть на джемах самих Кенни Болла, Билка и Барбера — на этих исполнителей ходили старые люди, чья юность пришлась на расцвет творчества трех классиков, многие дедки и бабки подходили к мистеру Кенни и напоминали, где и в каком году они вместе тусовались. Я к тому моменту уже прекрасно знал фильм «Мама донт аллоу», где они снимались, родителям коллекционер Кононов записывал, и мысленно рисовал такую же танцплощадку, но лет тридцать пять — сорок назад. Как-то с Кенни Боллом я кое-как, по-детски, даже сыграл на джеме пару вещиц — «Вилли зэ випер» и «Марджи». Но что самое удивительное: в то же самое время в том же самом месте находились музыканты «Уральского диксиленда» с нашим выдающимся питерским концертмейстером и педагогом училища Мусоргского — Валерием Ивановичем Завариным, они записывали там альбомы тогда как раз с Крисом Барбером и Бэрил Брайден. И еще кем-то. С Натом Ганеллой вроде, он там поет. Уральцы до сих пор играют аранжировки Заварина, которые изначально игрались его коллективами здесь, на Невском, известными бэндами «Стомперс джаз бэнд» и «Невская восьмерка», где он писал партитуру с Виталием Петровичем Смирновым. За работу по Ширли Бэсси меня повесили по вполне русской традиции на доску почета и направили на месяц слушателем в Итонский колледж, куда я выезжал на выходные. Когда я там жил и, так скажем, «учился», были некоторые хорошие моменты: я изучал журналы с афишами, и в одном таком гиде узнал о приезде самой Марлы Инглиш (при такой фамилии она никогда не была британкой, жила в Штатах). Довелось пообщаться и с ней. Хочется заметить, что артисты такого полета не *** [выпендриваются], даже если видят, кто перед ними, школьник из отсталой страны или местный алкаш, протягивающий бутылку (она хлебнула, между прочим). Но зато эти наши валенки обкладываются бодигардом, да что-то все никто в них шмальнуть как следует не может — *** [зачем] они кому нужны, оттого в них и не стреляют (пожалуй, «бывший подъесаул» был угандошен, но, как предполагает В.Г. Петров, это было ритуальное умерщвление, ярко выраженный аид завалил ярко выраженного православного). Какой-то молодой человек, обратившийся ко мне как-то на улице, посетовал, что с ним отказался пить какой-то признанный на Лиговке, 50 то ли вокалист, то ли поэт, а ведь в своих произведениях уважаемая звезда, по словам молодого человека, очень сильно пьет. Можно ли представить великую актрису Марлу Инглиш, ленты 1950-1960-х с ее участием, сопровождавшие наше неблагополучное и тоскливое так называемое детство, возвращавшие на час-два к жизни, отказывающей простому человеку, у которого последнее, что есть, — бутылка? Это просто чушь. Кто такой артист с Лиговки и кто такая Марла Инглиш? Александр Моисеевич Пятигорский мне как-то на бас-стопе сказал примерно так: «Вроде Бибихин — уважаемый и хороший человек, но как что-то напишет, неловко за это становится мне». На его лекции у нас тогда на учебе почти никто не ходил, соотечественники в первую очередь, но это и лучше, лишние в таком деле ни к чему. Вдова поэта Миронова, как я понял из одного диалога, была немного знакома с ним до его отъезда в начале 1970-х. Называя обязательный перечень фамилий, она неизменно называет Александра Моисеевича, святая женщина. Ну а второй раз я был вынужден находиться в Туманном Альбионе в 2007-2009 годы, я туда мотался как раз за пластинками. Там у нас была знакомая, и поэтому было немного проще с пребыванием, ее родители были к нам очень доброжелательны, на удивление, я с ее мамой по вечерам больше, чем с ней, общался. Говорили в основном о старой музыке — да *** [чего] о ней говорить, для начала ее надо услышать. Но меня и в Питере, как это ни странно, ждали, к тому же у меня был в то время небольшой магазин винила на Садовой улице, и он требовал постоянного присмотра. Это сейчас я существую за дальней околицей нищеты, но так было не всегда, хотя я об этом и не сожалею. Как гласит одна мудрость, до двадцати пяти — тридцати лет у тебя лицо, которое тебе дал Бог, а после тридцати то, которое ты заслужил. Я так подумал, что, наверное, и *** [черт] с ним. То есть когда-то у нас был магазин, когда-то был ресторан, то есть не наш, но меня назначил туда управляющим один знакомый. Был товарищ, увлеченный музыкой, у него была стройфирма, а он решил почувствовать себя еще и ресторатором. Он назначил нас управляющими, мы занимались там культмассовой работой, еще чем-то, но это тоже недолго длилось — года два. И вот где-то к 2011 году, когда все это медным раком накрылось, я как-то и не стал волноваться: типа не жили богато, *** [нечего] и начинать. Хотя когда-то наша семья неплохо жила. Мой папа из великокняжеского рода с многовековой историей — это род Лоовы. Есть очень хорошее местечко на юге, может быть, последнее, которое напоминает о былом аристократическом величии. Мама — из депутатской линии. Вполне типичное смешение номенклатуры и простых людей. Но при этом, когда *** [шандарахнула] перестройка и *** [долбанул] дефолт, чтобы меня как-то обезопасить, чтобы я под ногами не крутился (мне было тогда 11 лет, в 1997-м), — мне предложили сдать экзамены, которые я и сдал. Как оказалось, вроде бы на общем фоне не сильно *** [хуже], чем все остальные. Со мной учились люди, которые были студентами первых и вторых курсов, заканчивали школы, а я учился классе в 5-6-м. Когда я приехал сюда, осенью 1999-го, я менял очень много школ. Это в последней я года на три задержался, как-то меня стерпели, а так я почти каждый год менял школы. В октябре 1999-го я походил месяц в школу, кажется, № 526, на Алтайской, после этого вернулся обратно, потом где-то в Сосновой поляне, № 237, что ли.

— Давай вернемся к музыкальным пластинкам и такому, щепетильному отношению к музыке. Мне известно, что ты знаком с Фуксом.

— С Фуксом мы знакомы лет двадцать. Рудольф Израилевич, мое почтение ему, мне кажется, что с ним что-то произошло, может быть, возраст, может быть, неощущение возраста по причине все тех же лет. Я спокойно настроен к этому, как говорят в подобных случаях все кто угодно — «с пониманием». Мы хотели, чтобы Рудольфа Израилевича по мере возможности показывали по телевизору тогда, в 2000-е годы. Я ему давал координаты знакомых с канала 100ТВ, что-то он сам находил, кто-то к нему через третьих лиц обращался, и он за какой-то небольшой промежуток времени стал мелькать на экране. И вот его приезд в 2002 году. С того дня у меня были снимки: Фукс, Шемякин, нью-йорский галерист Лузгин, был фотоаппарат простой, и я очень долго его хранил, потому что мне казалось, что что-то в этой мелочи есть. На него была отщелкана всего одна пленка, и я этот фотоаппарат вручил такому человеку, который никогда в жизни не оценит его значимости — на день рождения какой-то красной девице. Кому нужна допотопная мыльница в век стремительного технического прогресса? А с Рудольфом Израилевичем мы знакомы могли быть еще и раньше, я просто упустил момент. Мне, когда я был классе в 10-м, позвонил один собиратель записей по фамилии Капранов. Он сказал, что сейчас в Питере находится Фукс, он заходил к Сергею Ивановичу Маклакову и отдал ему двадцать или тридцать гитарных записей Северного, надо это срочно искать, перепродавать. Но у меня тогда учеба была, мне было не до того, хотя я на нее особо и не ходил, но было интересно с одноклассниками выпивать — они были нормальные люди. Был огромного роста человек с носом таким, звали его Сергей Семин, он где-то в Турции пропал. Он устроил пьяный дебош в гостинице, местные его задержали, оставили отрабатывать долги и поломку имущества в отеле, он воздержался, и ему дали срок. А сейчас еще сложнее объяснить, «каким он парнем был». Еще был сосед Алексей Маков, внук известного ученого. С этой компанией мы жрали бормотуху с водярой, пиво обходили стороной. Были юноши с района «Болото», с которыми мы нажирались до такой степени, что поджигали кучи листьев, которые там, на площадке, собирали, чтобы не было холодно. Надо было проспаться, но лечь негде — я нырнул в стог листьев и попросил поджигать их, так как тем маем двадцатилетней задавности было «неуютно» (как герою Симакова), ощущался нетипичный для этого времени года хлад, было холодно, словно сейчас осень, но и вправду, разве время года — это число на календаре? Не так все тут просто. В общем, один поджигал стог, в котором ты отсыпался, второй пас, чтобы ты не сгорел — такие были доверительные отношения у юных выпивающих. В общем, с Фуксом мы не увиделись тогда, но через пару лет мы с ним повстречались и стали записывать все подряд у него на хате. Поначалу было интересно, можно было на учебу не ходить, сидеть и пить у него сутками, а у него там целый этаж, заваленный старым винилом — сиди и слушай. Однажды он мне сказал, что я у него *** [стащил] пластинку, хотя *** [зачем] мне нужна пластинка Луиса Прима, причем даже не импортного производства, а какая-то перепечатка? Я держал ее в руках, это был день рождения его в 2013 году, я еще был со жлобинессой Юлией Ильиничной, которая себя называет почему-то Тяпа Медведь, ей Валерий Георгиевич как-то по утряне передачу эту подсказал. Увы, общение с Мэтром на пользу таким деревенщикам не идет. Перефразируя Жана Кокто, подытожу, что сильнейшее влияние Валерия Георгиевича испытывают на себе даже те, кто его не замечает. Эта «эрудированная дама» (как в бородатом анекдоте, кстати!) и подобные — миллионы их — заимствуют, критикуя. А у Валерия Георгиевича есть благородная черта характера — бескорыстное информирование самых последних *** [ничтожеств], что над ним насмехаются, но в его отсутствие ему подражают. Так он ей как-то по утру на кухне подсказал этот добрый маппет-спектакль. А ведь Тяпа — известнейший кукольный герой детской программы ленинградского телевидения 1960-х годов: мне кажется, у нее нет никакого морального права так себя называть, это, можно сказать, священное животное. Вот эта падла осмелилась взять на себя величие этого героя, хотя Тяпа Медведь, если присмотреться, появляется в киноленте… Вот, кстати, интересный момент, я не думаю, что кто-то обращал на это внимание и всерьез задумывался над этим эпизодом: несколько секунд в ленте «Проводы белых ночей», когда Каморный звонит героине актрисы Никулиной, а по телевизору идет детская передача «Тяпа, Ляпа и Жаконя». Там медведь, обезьяна и телевичок прыгают, а убиенный из таксофона ей что-то сообщает. Хотя ее свидетельство ничего не говорит, она может сказать, что я *** [солгал], потому что она мразь. И это не только наше мнение, а в целом огромного количества людей, зачастую незнакомых меж собою, но объединенных в единую панораму, поскольку в разное время, при различных обстоятельствах, попали в круг общения этого удивительного кинто с Площади Восстания. Валерий Георгиевич правильно сказал, кто она есть. С тех пор я с Фуксом и не общаюсь, да и как-то было неловко мне тогда там, когда я пришел к нему на именины. Мне было до того не по себе, что вдруг она подумает, будто мне нравится обстановка и компания вся эта, то есть мне стало стыдно за себя, я сидел и потом обливался. Я до этого его лет пять не навещал, с того момента, когда его взяли с двумя лимонами на таможне, а ведь сначала он просил нести чемодан своего друга Мельникова, коллекционера пластинок. Он мне потом названивал, хоть мы и не очень хорошо были знакомы, орал, что если бы сам нес чемодан, его бы закрыли, не посмотрели бы ни на пожилой возраст, ни на проблемы со здоровьем. Но просто счастливый случай спас Мельникова от этого, он нажрался и проспал рейс Фукса в Пулково. А Мельников — *** [превосходный] пенсионер, у него речь — что-то среднее между трезвым Валерием Георгиевичем и пьяным философом и литератором Борисом Ивановичем Дышленко. Гнал самогонку, спиртом торговал, у гостиницы «Совейская» он жил, хата с камином, на стене — портрет «Ильзы — волчицы СС». Я не знал, что за обстановка там, все же прошел пятирик, а там сидят какие-то пацаны и про зону поют что-то — куда мы попали? *** [Уйти] бы поскорей, ну мы и свалили, ждали какой-то икарус до Измайловского.

— У кого сейчас можно вдохнуть полной грудью в коридоре и заварить самовар, где места силы Петербурга, может какие-то кухоньки, комнатушки?

— Не знаю, например, у депутата Дмитрия Александровича Пруткова из партии «Яблоко». Он устроил в одной комнате выставочный зал, где были представлены работы очень хорошей художницы Вероники Полонской из ассоциации «Худших художников» — АХУХУ. Ее были работы, работы Ники Клецки — это мотогонщица, а по совместительству художница союза ИФА. Там даже стоит статуя богини Кибелы в белом одеянии на подиуме, представляешь? Это все через дорогу. И коса. Богиня Кибела, богиня оскопления, получается, феминистка, потому что *** [маскулинные маскулинисты] себя оскопляли из-за любви и поклонения ей, отрезали себе *** [мужской половой член]. И она с косой там сидит. А из прочих мест, где располагающая обстановка, наверное, следует назвать хату Андрея Сидорова — здесь, за углом. Также была очень хорошая возле бывшего «Голицын Лофта», буквально в соседнем дворе, у мультипликатора и художника Владимира Катасонова. Сейчас он переехал и тут тоже на Рубинштейна живет, в доме, где было заведение рестораторов Мурадяна и Борисова.

— Так или иначе, это все своячковые места. Может быть, есть какая-то столовая, где за тридцать рублей могут налить водку, или какие-нибудь определенные дни в Эрарте, когда можно зайти с портвейном и обоссаться в штаны? Бывает же что-то помимо квартир в нынешнем 2021 году?

— Дело в том, что я почти никуда не хожу (и раньше никуда никогда не ходил), кроме, если так можно выразиться, в гости. Да меня больше никуда и не пущают. А такие заведения, как Эрарта… Там своя аудитория, в таких местах с рожей как у меня просто неловко появляться — там красивые люди, нарядно выряженные. Простолюдину там только, наверное, по пьянке возможно находиться, иначе никак. Только если нажрался до такого состояния, что уже неважно, где ты находишься и для чего. Хотя когда-то мы там принимали участие в каком-то поэтри баттле — тогда вышел Иван Басов, наше *** [лицо], поэтесса Штопфен, кажется. Год 2010-й, наверное, первые осенние заморозки. Сколько он уже существует, музей этот? Там даже поднарный *** [бастард] Искольский выступал на каком-то «конкурсе разговорников», но не в том, старом понимании высокого жанра — мастеров уровня Оршуловича и Мирова с Новицким близко не было, так, какие-то пэтэушники перемещаюся по кафелю с микрофоном, типа «комедийного клуба». Юморист Искольский удалил кинохронику, но у нас все его ходы по кафельной плитке записаны. В компании борца с домашним насилием Александром Правдиным мы как-то пересмотрели все шедевры, считавшиеся утраченными. Да и не только с Правдиным, много с кем еще глядели концерты Искольского. Посмотрев выступления этого дарования, много еще больше зауважали Тяпу Медведя. Объясняю почему. Искольский — как раз тот самый родственничек рок-продюсера с Лиговки, 50 Александра Ионова, а они же поковырялись все в Тяпе Медведе поочередно: когда Александр на службу уябывал, ее навещал композитор и комик Искольский. Скажу, чтобы сделать ей комплимент, так как у нее это главный повод для гордости, что по ней, по Медведю еще тогда, в те времена, не один эскадрон захолустной черни «проскакал на розовом коне»: областные киномеханики, «Тарасы Шпычки» из новосибирской губернии, представлявшиеся родственниками актерской династии Боярских, любители «новой французской волны» (предпочтение конюхов — так, кстати, его Валерий Георгиевич прозвал, когда его увидел в марте 2015); спортсмены-турникмены из Донецкой области, играющие в компьютерные игры и стремящиеся походить на спортсмена Кузю из ситкома по ТНТ — идеал ее умственных интенций; продолжатели традиций Джанго Рейнхарда — ну этому она себя сама предлагала, приглашала на хавиру к подруге, чтобы обслужить гитараста; какие-то опарыши-фотографы, «не то грузин» (как писал Игорь Иннокентьевич Эренбург), не то *** проссышь кто, пишущие у себя «мое настроение — кофе и сигареты»; знатоки и ценители шедевров фильмофонда; студент, что мороженого навалил ей в стакан на вечере в институте — но это, повторюсь, еще тогда! Боюсь предположить, чего о нынешнем положений дел можно сказать. Полагаю, Сашок гордится подобным млечным братством, нам не жалко напомнить ему об этом. Сам Искольский — «поэт и композитор»! Замечено: у этих людей, при всех их *** [закидонах] и могуществе соседа Хайма («повсюду связи…»), иммунодефицит перед чувством юмора компании обычного пенсионера Валерия Георгиевича, хотя к сатире как таковой мы никогда вроде бы и не прибегали.

— Я подумал, а мог бы быть концерт, например, Федора Яичного в Эрарте? Этот проект, кстати, живой еще? Он является смешением Северного и Залупина — можно ли так про него сказать?

— Мы записи Федора Терентьевича Яичного стали производить году в 2004-м, то есть когда я был где-то на первом курсе. Имя-отчество исполнителю дали в честь Достоевского и секретного автора, о котором сейчас говорят, что он якобы мистификация — Федора Терентьева. Но тот Терентьев, из паблика, возник всего несколько лет назад, а мне про такого автора когда-то лет двадцать назад говорили редакторы-самиздатели, два Бориса Ивановича — Тайгин-Павлинов и Иванов, автор знаменитого «Подонка» о Швейнгольце. То есть что такой автор был, сомнений нет, может, даже и не один был — имя-фамилия распространенные. Но связан ли тот, о ком они мне говорили, с тем, кого периодически извлекают из архива и публикуют вконтакте, — не знаю. Но я, кстати, не сомневаюсь и в подлинности этого, контактовского Терентьева. Мало что ли было гениальных авторов, которые не придавали никакого значения прижизненному обнародованию своих произведений, и о них узнавали только после их ухода? Касаемо фамилии «певца» (хотя какой он певец?) — она случайно возникла в процессе: мы слушали во время одной пьянки мистера Вэлдона Джека Тигардена «Эгг мэн», кто-то из присутствующих предложил фамилию, возможно, литератор Дышленко, и все, не придавая этому никакого значения, равнодушно проголосовали «за» молчаливым кивком. Стали записывать всякие песни на кухне на простой кассетник через микшер под названием «Фоник». Я не знаю, что это за марка, но он так назывался. Записывали на простой микрофон для караоке. Поназаписывали всякую ерунду, а песни слагались очень быстро. Спускаешься по лестнице, или едешь в автобусе, звучит что-то у водителя, или на кассе, в торговом зале, и думаешь — что это за *** [ерунда]? Надо как-то исправить песню. А в основном там звучали какие-то шлягеры из репертуара «Радио Шансон», совершенно омерзительные. Я подумал, что *** [отвратительнее] уже и некуда, а потом прикинул — нет, есть куда, надо к этому стремиться. Так была написала одна из первых вещей про Ашота на мотив «Мохнатого шмеля», где в машине около мангала происходит половой акт между каким-то человеком и Ашотом, который «представлял Дагестан на турнире по вольной борьбе» — есть там такая строчка. Это произведение было написано в 2003 году, а у Аристакисяна есть схожий текст 2004 года — про Ашота, который предается любви с собственным умирающим сыном.

— Чем отличается стих от частушки, а джазмен от рэпера?

— Если так посмотреть, то и среди западных произведений тоже встречаются частушки. Например, из первых пришедших в голову можно назвать песню I’ll Be Glad When You’re Dead, You Rascal You. Старинное произведение, видимо, конца XIX века примерно, западных полуанонимных авторов, но оно вполне соответствует нашим русским народным частушкам. Если присмотреться, она даже похожа на то, как, допустим, Константин Николаевич Беляев поет своим голосом про то, как девки *** попа. Ну ты конечно знаешь эти его частушки и куплеты про евреев исторические. Помню, приехал как-то к нему, искал ансамбль один, долго найти не могу — старый ансамбль, 1970-х годов, такая была запись, которая шла как дописка к ансамблю «Звезды воркутинских ресторанов». Она у меня раньше была на катушке, точнее не у меня, а у родителей, дома это звучало. Вот я и думал найти в полном варианте, а там была только одна сторона, и было написано: ансамбль «Камертон» — что это такое? Я долго не мог понять, спросил у Беляева. На что он сказал, чтобы я обратился к Досе Шендеровичу, Давиду Григорьевичу Шендеровичу, которого сейчас уже не стало. Он был собирателем винила и просто записей. Он говорил: «*** [Крайне много] хороших песен, но чего-то в них, *** [черт побери], не хватает. Никто все никак не может слушателя *** [к черту] послать». Он так говорил и про Беляева, я на видео, помню, слышал такое. Беляев дал мне его телефон, и когда я был на весенних каникулах в 10 классе, то есть это неделя, март… У меня тогда была двойка в четверти по физике, то есть нужно было усердно заниматься, а я вместо этого поехал в Москву к одной знакомой, с которой мы ходили в художественную школу. Я бывал у этого Доси, а он познакомил меня почему-то с непересекающейся компанией, с Пятницкой — «Барская» из «Шатунов» мамлеевских. И так произошло, что это было как раз время, когда Хвост приезжал в Питер, он выступал на Пушкинской, записывал альбом. А по соседству жил ансамбль «Дегенераторс». Он и в Москве выступал, выставка у него была. И тогда, помню, я встречался с Пятницкой, мы еще виделись с Дудинским, там компания была. Но это случайное знакомство, как любой может подойти и заговорить с кем-то незнакомым спьяну. Помню, тогда в Москве встречался с этой компанией. Несколько раз я встречался с Пятницкой, о чем я и сыну сообщал, кстати. Она же потом в горкоме Графиков проводила выставки эти, вроде сейчас принято иронизировать над всеми теми временами, но, полагаю, вовсе не из-за того, что они делали в 1950-1970-е, а из-за того, что более молодое поколение этой компании стало куда-то зачем-то транспонироваться — во властные органы, какие-то там структуры.

— Я бы перебил тебя и задал последний вопрос — почему сзади тебя клизма зеленого цвета?

— Не знаю, это надо спросить у местных жителей. Кстати, по поводу клизмы, мне году в 2003-м… [наливает]. Значит, наблюдением по телефону поделился Константин Константинович Кузьминский — был такой поэт и хороший человек, который выпустил знаменитую антологию поэзии «У Голубой лагуны». Не «Тварь из Черной лагуны», кстати, у Кузьминского Голубая лагуна [еще наливает]. Такое стихотворение есть еще у одного урода, он сейчас дал дуба — ***новский, как я его называл, Лобановский. Мама долгое время занималась дома частным преподаванием игры на пианино, а потом на все это плюнула, самокритично завязала с репетиторством, пошла в точные науки, которые она всю жизнь терпеть не могла, но изначально и ими занималась. Она пошла в институт, хотя сама к этому брезгливо относилась: все это инженерье, интеллигенция — к этому всегда дома относились очень радикально. То есть как у барона Эволы встречалась примерная строчка: «Я людей делю на аристократов, и на тех, кто получил диплом». Интеллигенция как какой-то искусственно выведенный класс, слышащий в Булате Шавловиче продолжение «линии Александра Блока», ну или типа того же продюсера с Лиговки, который говорит: мои родители воспитывались на Борисе Гребенщикове и учились с ним вместе. Да кто посмеет такое сказать в простой нормальной обстановке?! Вроде бы взрослый человек, а размышления и предпочтения школяра какого-то: родители воспитывались, даже с самими Гребенщиковым выпивали. Да что это такое? Это позор! Пятновыводители такое уже не возьмут.

— Возвращаемся к клизме.

— Да. И предложила мама этому Лобановскому издать стихи, а у нее при службе была типография. А он сказал: будете наживаться на моей поэзии! Ну, она сказала: что это за *** [очумевший] урод, кому он *** [вообще] сдался со своей поэзией? Кто его помнит, чтобы на нем наживались? Самовлюбленный пидор. Хотели как лучше, помочь ему, а он *** [выкаблучиваться] стал, как блоха на *** [мужском половом члене]. Он сказал: да меня сам Кузьминский в США в перестройку лично благодарил, сама Мирей Матье спела мое произведение. Это был когда-то Лобановский, такой врач-сексопатолог — по крайней мере, он так представлялся. И вот ККК — Константин Константинович Кузьминский… Самое интересное: когда мне было семнадцать лет, сложно такое представить, но он мне как-то сам позвонил, хотя я и никто, и звать никак. Трубку снимаю, а там говорят: але, здрасте, меня Константин зовут. Я говорю: здрасте. А мне: фамилия моя Кузьминский. Я говорю: я вас знаю, много слышал. Во-первых, дома была «Лагуна», можно было найти, ну не так легко, как сейчас в интернете, но уже многое имелось. И Кузьминский говорит: я ищу сведения о группе, возникшей в 1950-е годы. Была такая компания, созданная философом Понтилой, Валерием Шедовым — это друг Валерия Георгиевича, который входил в понтиловскую компанию. И Кока ищет сведения об этой компании — «Круг Понтилы», Валерий Николаевич Шедов — гениальный человек, который прожил ровно тридцать три года. И я тогда ему рассказал, что мог, а потом мы просто с ним созванивались несколько раз, переписывались. Год назад мы с Эммой, вдовой его, дважды созванивались, когда премия Валерия Георгиевича вручалась. Потому что Кузьминскому вручался орден Валерия Георгиевича Петрова, трехлапая утка Мудушка Кря — символ этой премии. Американский литератор Сатановский нам помог, дал координаты Подберезкиной-Кузьминской. И мне Кузьминский тогда сказал, что прежде чем отправляться в запой, я всегда себе ставлю клизму. А с ним такое регулярно происходило, он в больницы попадал, сбегал, оставлял расписку, что претензий не имеет к врачам. Ну, дома просто лучше, что и понятно. И вот тут зеленая клизма, а он мне говорил, что у него есть тоже клизма — шутил он или нет? Может, и не шутил. Он мне сказал, что ставит себе клизму с винищем. Так вот, каково же было мое удивление, когда я ехал как-то в автобусе, а там пел поэт-композитор Круг, так вот, он спел: вставьте себе в жопу клизму с водкой. Получается, какое-то давнее народное целительство. Я думал, что Кузьминский — первопроходец метода, ставит «опыты на себе» (как писала Ольга Шамборант), а его опередил какой-то там водитель автобазы из славного города Тверь.

— Я думаю, на этом все.

— Тогда наконец-то *** [выпьем].