«Заставлять ребенка с дислексией читать — всё равно что принуждать человека с травмированной рукой бросать мяч». Анастасия Лопухина — о психолингвистике, мягком когнитивном снижении и музыке для младенцев

— Анастасия, какие проблемы сегодня находятся на фронтире психолингвистики? Какие новые возможности для экспериментов появились в последнее время?

— Я могу говорить о том, что находится на переднем крае психолингвистики, только на мой взгляд. Если вы спросите разных ученых, они назовут вам разные вещи, у каждого этот фронтир всегда чуть-чуть свой. Психолингвистика связана с поведением людей, которое мы можем наблюдать непосредственно, без сложной техники и заглядывания «внутрь» мозга, и здесь я выделила бы три вещи.

Для меня, как специалиста по чтению, обучению чтению и по его нарушениям, интересен переход от исследования чтения на уровне слов и предложений к экспериментальным исследованиям на уровне текста в целом. Мы многое знаем о том, как связаны наши глазодвигательные параметры и языковая обработка, как мы читаем и понимаем слова и предложения. Здесь есть разные модели, которые протестированы и приняты наукой, но что происходит, когда всё это нужно связывать в какую-то более крупную ткань, в какие-то выводы из текста и в предположения, которые человек строит на его основе, таких исследований еще немного, и сейчас ученые всё больше этим занимаются. Здесь используется всё та же запись движений глаз или электрических сигналов мозга. Всё это — зона ближайшего развития в исследованиях чтения.

Другой момент, который мне близок и кажется мне фронтирным, — это ранняя диагностика и терапия разных речевых нарушений. Если мы говорим об обнаружении нарушений речи у ребенка или у пожилых людей, мы часто замечаем их по симптомам. В России диагностика общего неразвития речи происходит не раньше трех лет, а часто и позже. После получения диагноза начинается терапия, но ведь какие-то проявления можно наблюдать в более ранний период.

Сегодня есть исследования, в рамках которых изучают трехмесячных, шестимесячных младенцев и то, как их мозг обрабатывает речевые сигналы. Довольно рано здесь можно поймать нарушения и предложить терапию.

Если говорить про пожилых людей, то здесь важно попытаться зафиксировать начало мягкого когнитивного снижения. Мы все постепенно когнитивно ухудшаемся, от этого никуда не деться. Человек чувствует, что с ним что-то происходит, но пока у нас нет никаких инструментов, чтобы формально отловить начальный момент этих изменений.

Во многих областях психолингвистики сегодня говорят также о социальной роли ученого и о его взаимодействии с людьми, которых он изучает (а это ведь и делается для людей!). Это история про трансляцию результатов теоретических исследований в практику, про вывод каких-то рекомендаций, связанных с особенностями индивидов.

При таком подходе психолингвист не сидит в башне из слоновой кости, периодически «выбрасывая» результаты своих исследований, а работает совместно с людьми, пытается понять, что им реально нужно, с какими конкретно трудностями они сталкиваются, с чем борются. Казалось бы, это простая мысль: если вы изучаете людей — поговорите с ними, поймите их запросы, но ведь работа ученого связана с выявлением паттернов и моделей, и понимание каких-то индивидуальных вещей не всегда является целью исследований.

Можно многое знать про генетику речевых нарушений или про конкретные мозговые сигналы, которые как-то не так работают, скажем, при расстройствах аутистического спектра, но важно думать и о том, как наука может помочь людям в жизни. Современный подход в психолингвистике — слушать людей и понимать их.

— Как вы, будучи психолингвистом и исследуя чтение, относитесь к библиопсихологии отечественного книговеда Николая Рубакина? Можем ли мы считать его первым психолингвистом?

— Психолингвистика как наука оформилась в середине ХХ века, но по каким-то отдельным вопросам о природе и механизмах чтения, которые ставились Рубакиным, библиопсихология близка психолингвистике, преемственность здесь наблюдается. Иногда появляются исследователи с мощным чутьем, которые видят и чувствуют новое (в отечественной онтолингвистике таким был, например, Александр Гвоздев, который высказал немало интересных догадок, опираясь на наблюдения за сыном). Здесь, однако, очень важен вопрос методов. Во времена Рубакина было доступно, наверное, только наблюдение и чаще всего — наблюдение отдельных случаев. Сегодня больше экспериментов, статистики и мы делаем обобщения на материале исследований больших групп людей.

— Еще недавно дислексия не встречала серьезного к себе отношения, а сегодня нарушения чтения исследуются междисциплинарно и кросс-культурно. Что такое стало известно о дислексии, чтобы дислексиков перестали считать, например, простыми лентяями? Специалисты каких «ведомств» исследуют нарушения чтения и для чего?

— Целые группы специалистов пытаются работать сегодня с людьми с дислексией: психолингвисты, нейролингвисты (они пытаются понять, что работает иначе в мозгу у людей с дислексией), психометрики (они создают различные тесты и другие инструменты, которые должны точно сказать, что именно не так; они же работают над стандартизацией таких инструментов), практики-логопеды и нейропсихологи, а также учителя.

Да, мне кажется, что серьезное отношение к дислексии — относительно новая идея. Когда я работала в средней школе, то видела детей, у которых была скомпенсированная дислексия. Это были дети, которые совершенно не хотели читать или писали с огромным количеством ошибок, и никаким объемом дополнительных заданий такую проблему нельзя решить.

Дети с дислексией — не лентяи, они борются с невидимыми другим людям трудностями и преодолевают их. Чтение для них — очень трудное занятие, и заставлять их читать — это примерно то же самое, что отправлять людей с травмированной рукой бросать мяч и ждать, что она после этого быстрее заживет.

Причины дислексии как нарушения точности и скорости чтения и/или понимания текста бывают очень разные. Они могут быть связаны с особенностями развития мозга, то есть дислексия здесь — результат того, что у ребенка определенным образом работает мозг. Дислексия может быть следствием общего недоразвития речи, которое может быть наследуемой вещью, если, например, у ребенка есть история речевых нарушений в семье (кто-то из родителей или бабушек-дедушек поздно заговорил). Дислексия может возникнуть из-за недоученности, когда ребенка могли не научить основам чтения: он или плохо знает буквы, или у него не выработался автоматизм чтения сложных буквенных сочетаний.

Чтению надо серьезно обучать. Такое умение не может возникнуть из воздуха, просто при разглядывании книжки. К средней школе чтение становится инструментом обучения другим предметам — химии, биологии, истории и т. д., — и если этот инструмент барахлит, то как же осваивать школьные предметы? Я всегда ратую за то, чтобы при первых симптомах дислексии искать ее причины. Для начала, например, исключить зрительные и слуховые нарушения, недообученность чтению. Если всего этого нет, можно предполагать дислексию в чистом виде и начинать с тренировок простых вещей, которые очень важны для умения читать: нарабатывать автоматизм перевода звуков в буквы, чтения самых простых сочетаний букв. Здесь очень важно обратиться к специалисту — к логопеду.

— Насколько рано нужно начинать учить ребенка читать и какая здесь самая универсальная педагогическая методика для родителей?

— Эту тему много обсуждают, и здесь разные идеи по поводу когда и как. Базовая рекомендация — следовать за интересом ребенка и его возможностями. Если ребенок уже немного говорит, всё это в свой срок, и ему интересно рассматривать книжки (хорошо, чтобы в доступе было достаточно разных красивых детских книг, это не стоит недооценивать, ведь у детей всегда есть чем заняться и у книги много конкурентов в виде игрушек, гаджетов, мультфильмов, друзей), если он хочет разглядывать буквы, то учить читать можно когда угодно. Можно играть с теми же буквами, обсуждать их, связывать картинки со словами — это очень хорошая практика и первый этап в обучении чтению.

Конкретный возраст здесь не назовешь, у разных детей всё по-разному, но если с устной речью всё в порядке, читать ребенка почти наверняка научат. Когда в доме много книг, родители читают, то у детей интерес к чтению развивается совершенно естественно. И чтение — это навык, подобный катанию на велосипеде: если его не тренировать, он потихоньку утрачивается.

— А может ли ребенок-билингв быть дислексиком по отношению к тексту на одном языке и талантливым чтецом (даже, например, декламатором) текста на другом?

— Может ли такое быть с точки зрения развития мозга, я не могу сказать, но, наверное, это был бы уникальный случай. Однако случаев, когда дети-билингвы отлично читают на одном языке и не читают на другом, немало, и это очень просто объясняется: например, ребенка не научили читать на одном из языков или у него просто мало практики чтения.

В психолингвистике известен феномен детей-наследников, или херитажников (от английского heritage — наследие). Когда в семье говорят на одном языке и ребенок хорошо его освоил, но вокруг другая языковая среда и в школе его учат читать на другом языке, часто он хуже читает на родном — у него просто меньше практики этого навыка.

Херитажники — группа билингвов, которая очень интересна психолингвистам, поскольку, например, здесь взрослые люди на родном языке могут читать на уровне второклассника, но при этом на втором языке читают и пишут прекрасно (могут быть и мастерами художественной декламации!).

Распределение объема использования каждого из освоенных языков влияет на то, как человек подбирает слова и пишет тексты. Читательский и писательский опыт при смене языковой среды очень интересен для психолингвистики.

— Наблюдаются ли у дислексиков проблемы с пространственными, хронологическими представлениями?

— О дислексии часто говорят в одном ряду с дискалькулией (нарушения способностей к арифметическим действиям), диспраксией (нарушения моторных навыков, например затруднения с завязыванием шнурков или с прыжками на физкультуре) и дисфазией (нарушения устной речи), но между собой они не обязательно связаны. Диспраксия может быть у людей, которые отлично читают, и у ребенка с дислексией вовсе не обязательно будут сложности с математикой.

Могут быть такие нарушения работы каких-то зон мозга, которые проявляются в том, что у ребенка и дислексия, и дискалькулия, и еще сложности с координацией движений. Один из симптомов (конечно, в ряду других), который может сигнализировать о дислексии у взрослых, — это сложности с планированием своего времени и своих перемещений в пространстве. Такое действительно наблюдается.

— В популярной психологии пишут о чтении как процессе пополнения человеком индивидуального банка репертуаров поведения, сценариев действий в различных проблемных ситуациях. Утверждается, что уникальный читательский опыт дает уникальную же репрезентацию проблемы в голове читателя. Чего здесь больше: издательского маркетинга или появления новых экспериментальных возможностей у когнитивистов и психолингвистов?

— Я не отвечу на этот вопрос как эксперт по чтению, потому что не видела на эту тему психолингвистических экспериментов и исследований. Но мне кажется, что когда мы читаем, помимо того, что мы понимаем слова и предложения, делаем какие-то выводы из прочитанного, мы действительно получаем опыт. Он очень разный и ассоциируется с уже приобретенным опытом. Прочитав что-то о запахе розы, мы вспоминаем настоящий запах розы. Если мы читаем о чем-то, что никак не представлено в нашем опыте, мы приобретаем этот опыт, но он как бы не полноспектральный. Это тоже наш опыт, просто более бедный, чем тот, который прожит в реальности.

Например, ребенок на Ямале читает о тропических пальмах и получает какое-то представление о них, но недоступными ему остаются тактильные воспоминания от прикосновения к стволу, шелест пальмовых листьев от ветра.

Маркетинг во всём этом тоже есть, но он работает в конечном счете на популяризацию чтения. Умение же читать и понимать прочитанное коррелирует с экономической успешностью: читающий человек имеет больше шансов на хорошее образование и высокооплачиваемую работу.

— Есть ли сегодня твердо установленное знание о влиянии на когнитивные структуры человека музыки — как ее прослушивания, так и самостоятельного исполнения?

— Итальянские коллеги проводили серию исследований младенцев на возможные нарушения речи в будущем. У них большая «база» младенцев, у родителей которых в анамнезе есть речевые нарушения или нет таких нарушений. Обнаружено, что некоторые электрические сигналы мозга у двух таких групп младенцев могут различаться и младенцы с родительской историей речевых нарушений — сами потенциальные взрослые с такими нарушениями. И вот итальянцы предлагают терапию, которая связана с музыкой и ритмами: мамы и малыши прыгают в такт музыке на надувных шарах, слушают песни и подпевают им, стучат в барабаны. Несколько месяцев таких регулярных занятий меняют восприятие языка, настраивают мозг на естественную для него ритмику.

— А можно ли как-то ощутимо расширить возможности мозга (без ноотропов, чем бы они ни были)? Скажем, есть ли исследовательские организации, занятые проверкой эффективности уже известных и поиском или выработкой новых мнемотехник?

— Мне такие организации неизвестны. В популярной литературе по психологии есть идея о том, что стимуляция мозга (магнитная или электрическая) помогает при запоминании информации. На продаже таких стимуляторов мозга для лучшего обучения кто-то делал бизнес. Но никаких доказательств эффективности этой стимуляции у здоровых людей сегодня нет. Людям с нарушениями речи, однако, стимуляция может и помочь.

Когнитивное снижение происходит у всех, но у кого-то в шестьдесят, а у кого-то в восемьдесят. Если хочется расширить возможности мозга и отсрочить наступление когнитивного снижения, нужно мозг тренировать: изучать языки, играть в интеллектуальные игры (например, в шахматы), давать себе физические нагрузки и хорошо спать (сон полезен для консолидации памяти, например, при запоминании значений новых слов).

Для тренировки памяти можно играть в интеллектуальные игры или игры со словами (например, в «Шляпу», где нужно за короткий промежуток времени объяснить как можно больше слов), можно читать сложные тексты или учить стихи. Любые способы, позволяющие тренировать мозг, хороши.

Видеоокулография (специалисты чаще называют этот метод айтрекингом — от английского eye tracking) — запись с помощью специальной аппаратуры движений глаз в процессе чтения или рассматривания изображений с высокой частотой, например тысяча снимков в секунду, а также регистрация других глазодвигательных параметров (например, морганий или движений зрачков).

С помощью айтрекинга установлено, например, что взрослый носитель русского языка, читая текст, больше фиксируется на глаголах, чем на существительных, а короткие слова склонен пропускать (и в среднем при чтении пропускает 34% слов). А когда человек останавливает взгляд где-то на слове, он, как правило, читает не только текущее слово, но и следующее за ним. У детей же хорошо виден процесс формирования чтения и потенциальные трудности с его усвоением. Айтрекинг перспективен для диагностики нарушений чтения и для использования в виртуальных пространствах (для языковой и поведенческой терапии).

— Вы исследуете, помимо прочего, явление полисемии — многозначности слов. Неспециалисту многозначность слов видится как рудимент из того времени, когда человек только обретал-вырабатывал свой язык и давал названия целым классам явлений, а слова с максимальным количеством значений представляются, соответственно, самыми древними. Будет ли прав такой неспециалист?

— Такой неспециалист будет неправ.

С точки зрения психолингвистики многозначность в языке появляется как когнитивная экономия. Человек переносит уже существующее звуковое сочетание на какой-то новый объект, новые ситуации и этим расширяет ментальный лексикон, экономя звуки.

Всё это — пример очень развитого поведения, сложного языка и осознания того, что так делать можно, что можно усматривать аналогии между объектами и физического, и воображаемого мира.

Способность производить перенос значений по смежности (например, читаю Пушкина в значении «произведения Пушкина») или по сходству (например, исторический перелом в значении «поворотный момент в истории») является примером, во-первых, развитого ментального лексикона — в репертуаре говорящего много схем таких переносов; а во-вторых, умения находить новые яркие аналогии между явлениями. Так что владение разными значениями слов и способность создавать новые значения — это скорее то, к чему говорящие должны стремиться и что развивается у нас с накоплением языкового опыта.