От Соломона до Диснея: какой опыт прошлого сформировал наши представления о любви в XXI веке

Какой опыт прошлого сформировал наши представления о любви и с каким багажом мы пришли в XXI век? Рассказываем, опираясь на работу американской писательницы Дианы Акерман «Всеобщая история любви», а также на литературные источники разных эпох, посвященные переживанию этого чувства.

Иероглифические стихи и инцест

Многие антропологи сомневаются в индивидуализации чувств в первобытном мире. Трудно сказать, насколько это правда, а насколько следствие оптики, которая предполагает деление на языческий мир, где все живут во грехе, и просвещенный западный — с упорядоченностью половой жизни и высокими чувствами.

Тем не менее антрополог Маргарет Мид в исследовании «Взросление на Самоа» рассказала, что романтические чувства в самоанском обществе действительно не имеют той индивидуализации, что на Западе, — молодые самоанцы не в курсе любви, которая предполагает привязанность к одному человеку, и вступают в кратковременные связи без сильных привязанностей. В пользу отсутствия собственничества говорит также гостеприимный гетеризм и ряд других традиций первобытных племен.

Зато аффектные привязанности и любовные переживания отразились в поэтической литературе крупных древних цивилизаций. До нас дошло несколько десятков примеров иероглифической любовной лирики Древнего Египта, написанных около 1300 года до н. э. В стихотворении «Любовные беседы» поэт так описывает красоту своей возлюбленной:

Она прекраснее всех остальных женщин,

светозарная, совершенная,

новогодняя звезда, восходящая над горизонтом,

предвещающая хороший год.

С изумительным цветом кожи,

чарующая в мгновение ока.

Ее губы околдовывают,

ее шея безупречна,

ее груди — чудо.

Это поэтическое описание во многом схоже со строками ветхозаветной «Песни песней Соломона», где Соломон перечисляет достоинства Суламиты: «Как лента алая губы твои, и уста твои любезны; как половинки гранатового яблока — ланиты твои под кудрями твоими». «О, ты прекрасен, возлюбленный мой, и любезен!» — вторит ему та.

Существуют и древнеегипетские стихи, написанные от имени женщины. В этом стихотворении рассказывается о девушке-птицелове, которая отправляется с дротиком и силками на охоту, но никак не может заняться делом, потому что мысли о любимом не дают покоя:

Твоя любовь смутила меня, и я не могу ее сдержать.

Я сложу сети, но что мне сказать матери,

если я каждый день возвращаюсь без птиц?

Я скажу, что мне не удалось расставить мои сети,

потому что я попала в сети твоей любви.

История о человеке, который не может сосредоточиться на делах из-за любовного томления, звучит вполне современно. При этом было в египетских отношениях то, что никак не укладывается в нынешние представления о нормальном: инцест. Чаще всего браки между братьями и сестрами практиковались по политическим причинам: чтобы сохранить собственность семьи и не передавать власть чужакам. В историю вошла любовь фараона Эхнатона к Нефертити, которые провели религиозную реформу в Египте. Они изображались вместе на фресках и были увековечены в скульптурах рука об руку. По некоторым предположениям, Нефертити приходилась Эхнатону двоюродной сестрой.

Политика, гомосексуальность и первые «половинки»

Мифы Древней Греции полны историй о богах, которые питают любовь к смертным женщинам. На какие только ухищрения ни шел Зевс, чтобы добиться женщин, которые его интересовали. И не только женщин — любвеобильный бог похитил прекрасного юношу Ганимеда и сделал своим виночерпием, так что пришлось дать его отцу выкуп лошадьми. А вот Гера — это очевидная сварливая жена, которая изводит мужа ревностью. Это может рассказать кое-что о греческом представлении насчет брака.

В Греции брак гражданина был во многом политическим поступком, и вступали в него не по великой любви. Учитывая, что у женщин не было доступа к общественной жизни и большую часть времени они проводили в гинекее, мужья искали романтики и вдохновения в обществе гетер и других мужчин.

Греческие отношения между мужчинами — это не союз равных, а сочетание любви и наставничества. «Юноша, вдохновляемый любовью к старшему мужчине, будет пытаться подражать ему, что и составляет суть воспитания. А старший мужчина, испытывая желание к красивому юноше, будет делать всё возможное, чтобы сделать его лучше», — говорится в комедии Аристофана «Облака».

При этом есть и мифы о возвышенной гетеросексуальной любви — например, история Орфея и Эвридики. Однако ее печальный конец говорит о том, что романтическая любовь редко приводит к счастью, а чувствительность и ранимость влюбленного мужчины наказуема.

Греческие философы создали первые теоретические трактаты о любви. В «Пире» Платон заговорил о духовном характере этих чувств. Теперь это не просто стрела Эрота, которая заставляет питать страсть, а связь с центральной идеей платоновской философии — благом. То есть через любовь человек тянется к источнику всего наилучшего в мире. Правда, такая чистая любовь достается не всем: женщины, мистически ассоциируемые с плодоносной землей и необработанной материей, всё так же остаются на обочине жизни. Их цель в первую очередь — продолжать род. Согласно «Пиру», любовь к женщинам находится в юрисдикции земной и вульгарной Афродиты Пандемос, тогда как за возвышенные чувства к юношам отвечает богиня любви небесной Афродита Урания.

Именно Платон впервые подробно описал идею о «половинках», рассказав об андрогинах, которые были когда-то совершенны, но потом разделились на части и с тех пор вынуждены искать друг друга, чтобы слиться в совершенном союзе снова. Так формулируется идея любви как слияния с предметом обожания, чтобы преодолеть неполноту и незавершенность.

Страсти волшебного Востока

В сборнике рассказов «Книга тысячи и одной ночи», что ожидаемо, хватает романтических сюжетов. В первую очередь, это очень чувственные истории, в которых гаремные сцены чередуются с инвентаризацией сокровищ, благовоний и яств.

Но также в арабской и персидской поэзии, особенно мистической, любовь — это проявление безумной и часто жестокой страсти, которая сжигает любящего. На Ближнем и Среднем Востоке популярна трагическая история любви Лейли и Меджнуна, живших в VII веке. Считается, что она основана на реальных событиях. Бедуинский поэт Каис влюбился в девушку Лейли, на которой не мог жениться из-за запрета ее семьи. Он слагал стихи в честь любимой, записывая их на песке, оставил свой дом, начал бродяжничать и получил прозвание Меджнун, «сошедший с ума». К этому сюжету обращались многие средневековые восточные поэты.

Суфийский поэт Джалаладдин Руми, живший в XIII веке, тоже был склонен описывать любовь как гибельное чувство, в котором страдание смешивается с восторгом: «На бойне любви убивают лишь лучших, не слабых, уродливых и невезучих. Не надо бояться подобной кончины. Убит не любовью? Знать, жил мертвечиной!»

Были в восточной поэзии и примеры платонического подхода. В XI веке андалусский поэт Ибн Хазм в трактате о любви «Ожерелье голубки» писал: «Союз душ в тысячу раз прекрасней союза тел». Здесь можно видеть характерную для платонизма идею: вожделение низко, а духовный союз с предметом любви превозносится. В основе метафизики чувства лежит всё то же стремление к слиянию, будто предназначенному соединить когда-то разорванные связи.

Любовь к Богу и ближнему

Платоновская идея возвышенной любви, которая представляет собой «стремление к красоте души», проникла в Средневековье через античные источники и повлияла на концепции того времени, сформировав трактовку любви как глубокого мистического переживания.

Еще ветхозаветный Бог предлагал израильскому народу «возлюбить Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душою твоею, и всеми силами твоими». Однако христианство совершило революцию в понимании психологических переживаний, создав акцент на индивидуальной жизни души. Так же как Христос предлагает личное спасение, любовь в рамках религии рассматривается как личное переживание. Любовь — это главная из христианских добродетелей (две другие — вера и надежда). Христианский Бог — это и есть любовь, поскольку именно она составляет сущность святой Троицы.

В первую очередь христианин всей душой любит Бога, который сверхъестественным образом проявляет себя в этой любви. «Исповедь» Августина Блаженного — один из самых заметных литературных памятников, в которых выражено такое чувство. По сути, всё сочинение представляет собой большое признание в любви к Богу.

В подражание божественной любви возлюбить предлагается всякого ближнего, даже того, который, казалось бы, такого не заслуживает. В первые века христианства у многих воинственных новообращенных были с этим проблемы, что приводило к появлению ересей, пытавшихся обойти обязательную любовь к мучителям. Например, одно из докетических учений, принадлежащее гностику Василиду, говорит, что на кресте был распят вовсе не Христос, а Симон Киринеянин, тогда как сам Иисус в это время принял его облик и потешался над гонителями.

Куртуазный канон: от платонического к страстному

Идея моногамного брака появилась в Европе только около XII-XIII века. Прежде практиковались полигамия и конкубинат на римский манер — то есть ситуация, при которой у мужчины, который мог быть и женат, была содержанка. Однако в ходе церковной григорианской реформы брак стал считаться нерасторжимым и сделался одним из церковных таинств.

Под влиянием провансальской поэзии трубадуров сформировалась традиция куртуазной любви, которая предполагает возвышенное служение прекрасной даме, преодоление препятствий и страдания. Прекрасная дама, как правило, была чужой женой, а рыцарь любил в ней, в первую очередь, ее добродетель. В этом слегка мазохистском служении, которое не получало ответа, он находил особого рода блаженство.

Швейцарский философ Дени де Ружмон, автор работы «Любовь и Запад», где на примере сюжета о Тристане и Изольде рассматривается средневековая куртуазность, видит всю западную культуру пронизанной любовью. Именно из нее он выводит внутренние конфликты и противоречия, которые сказались и в социальной жизни, и в поэзии, и в теологии — невозможность примирить дух и плоть, брак и страсть, возвышенные устремления и чувственные. По его мнению, западный человек занят тем, что стремится к страданию, жаждет сгорать от страсти и пестовать в ней подспудное желание гибели.

Впрочем, современный философ Рихард Давид Прехт, критикуя Ружмона, отмечает, что само словосочетание «куртуазная любовь» было придумано в 1883 году романистом Гастоном Пари, и мы не можем наверняка сказать, как именно чувствовали средневековые люди — всё, что мы знаем о любви, это поэзия миннезингеров и трубадуров.

«Коротко говоря: мы сегодня больше знаем о любви в средневековой литературе, чем о фактической любви той эпохи. Можно предположить, что и в Средние века любовь была такой же многогранной, противоречивой, изменчивой и зависимой от среды и от положения влюбленных, как и в наши дни». Если верить этим словам Прехта, то их можно распространить и на другие эпохи.

Была ли средневековая куртуазная любовь действительно настолько духовной и страдательной, как ее представляют? В эпоху высокого Средневековья возникло представление о том, что чувства, пусть даже и запретные, могут быть разделены. Так история о бескорыстном служении сменяется историей о тайном заговоре любви. Возможно, Данте даже ни разу не разговаривал со своей Беатриче (что не помешало ему ее обожествлять). А вот история философа Абеляра и юной Элоизы, которую он взялся обучать наукам, куда более чувственна.

Жениться Абеляр не мог, поскольку намеревался строить духовную карьеру, зато вступил с девушкой в связь прямо в доме ее опекуна. Кончилось все трагически: Абеляр был оскоплен обиженными родственниками Элоизы, и остаток жизни они провели по разным монастырям. В сочинениях и письмах пары кроме слов любви можно найти немало эротических описаний.

«Под предлогом учения мы часами предавались счастью любви, и занятия были тайным прибежищем для нашей страсти. Над раскрытыми книгами больше звучали слова о любви, чем об учении. Больше было поцелуев, чем мудрых изречений. Охваченные страстью, мы не упустили ни одной из любовных ласк, добавив и всё то необычное, что могла придумать любовь», — прочувствованно рассказывает Абеляр в книге «История моих бедствий».

«Грешные видения наслаждений до такой степени овладевают моей несчастнейшей душой, что я более предаюсь этим гнусностям, чем молитве. И вместо того, чтобы сокрушаться о содеянном, я чаще вздыхаю о несовершившемся», — писала Элоиза, которая не переставала питать страсть даже годы спустя.

Галантная любовь по правилам

В XVI веке появляется одна из самых известных в мире историй о любви — «Ромео и Джульетта». Строго говоря, Шекспир пересказал драму Лопе де Вега «Кастельвины и Монтесы», однако именно юные влюбленные из Вероны особенно прославились. Если куртуазная любовь в ее средневековом формате предполагала влюбленность рыцаря в прекрасную даму, которая принадлежит другому, то Ромео и Джульетта стремились вступить в брак.

Как полагает Диана Акерман, этот сюжет — пример «радикальной идеи, распространявшейся среди буржуазии: что любовь может и не противоречить браку». Когда во времена войн и походов мужей-рыцарей часто не было дома, это подталкивало к переживаниям и приключениям. В относительно мирные времена супруги различных социальных классов чаще стремились к тому, чтобы брачный союз был приятен и основан на теплых чувствах.

Однако потом куртуазная внебрачная романтика пережила новое рождение — в «галантном веке». Язык любви высшего общества предельно формализуется и ритуализируется. Расположение дамских мушек, движения вееров, символические жесты и изящные словесные пикировки становятся частью игры, приз в которой — любовная победа.

Примечательно, что дело тут не только в физическом обладании. Высшей целью куртуазных «охот», которые, кстати, теперь стали вести и женщины, было влюбить в себя другую сторону и заставить потерять голову. Потом «охотник» или «охотница» с чувством выполненного долга отправлялись на маскарад, чтобы найти новую жертву.

Конечно, в XVII–XVIII веках существовали пары, которые влюблялись друг в друга так же пылко, как Ромео и Джульетта, однако культурными героями эпохи стали Джакомо Казанова и герои романа «Опасные связи» Шодерло де Лакло. Любовь, похожая на спорт, — плод эпохи, в которой чувственность, продиктованная реабилитацией телесности, смешивалась со стремлением к упорядочиванию и разочарованием от познаваемости мира. Если Бог — равнодушный часовщик, удалившийся от земли, или же вовсе не существует, стало быть, опираться можно лишь на холодный рассудок. Культ разума привел к тому, что демонстрировать искренние чувства было почти зазорно. Вероятно, всякий либертин подозревал, что излишняя привязанность сделает его уязвимым.

Домашняя идиллия, садомазохизм и романтизм

Средний класс разрастался и становился все более влиятельным, так что его романтические обыкновения во многом определили любовный курс эпохи. «Когда романтическая любовь просочилась в новые мечты среднего класса, она одомашнилась, упростилась, стала опрятной и бесполой», — пишет Диана Акерман. В XIX веке дом — это идиллия и оплот нравственности, охраняемый женщиной-ангелом.

В американской литературе самый яркий пример «настоящей леди» — Мелани Уилкс из «Унесенных ветром» Маргаретт Митчелл. Образцовая жена и предмет общего обожания, она видит в людях только лучшее и игнорирует всё, что может бросить тень на чью-либо репутацию. Например, то, что Скарлетт О’Хара, которую она считает почти сестрой, много лет грезит о ее муже.

В Англии пример трогательной любви к супругу подавала сама королева Виктория, которая постоянно признавалась в нежной преданности ему. «Я хотел бы, чтобы ты приехал и полюбовался на нас — идеальная супружеская пара, соединенная любовью и согласием», — писал принц Альберт своему брату.

При этом щепетильные викторианцы всячески стремились охранять невинность девушек и даже избегали слов, способных навести на нескромные мысли. Скажем, сказать при даме «ноги» (legs) считалось неприличным — только «конечности» (limbs). У молодых людей и барышень из общества практически не было возможности остаться наедине, поэтому разобраться в своих чувствах могли помочь только чинные беседы на приемах и танцы на балах.

«Решающее слово всегда оставалось за родителями, так что после намеков и многозначительных взглядов потенциальный жених отправлялся к отцу девушки. Заручившись его согласием, молодые люди могли с чистой совестью влюбиться», — пишет исследовательница викторианской Англии Екатерина Коути.

Весь этот регламент оставлял не слишком много пространства для чувств. После долгой помолвки влюбленные наконец могли вступить в брак и проверить, каким будет их физический союз. Несмотря на то что рождение и воспитание детей было главнейшей целью брака, выходя замуж, девушки имели мало представления о том, что именно ожидает их на супружеском ложе. Такой градус целомудрия привел к тому, что чувства в очередной раз по-тициановски разделились на Любовь Небесную и Любовь Земную. Ярких чувственных переживаний мужчины искали в обществе дам полусвета и в публичных домах.

Стремление найти отчаянную искренность переживаний и одновременно снять с себя вину приводили к аберрациям и вывихам эротического. Параллельно с образом женщины-ангела возникает и другой, греховный и роковой — женщины чувственной, но в то же время холодной и жестокой.

Такова, например, Ванда — Венера в мехах из одноименного романа Леопольда фон Захер-Мазоха. Любовь к ней заставляет Северина страдать, но в то же время странно освобождает, поскольку подчиненное положение и вверенность чужой воле делает его собственную одержимость словно бы легитимной.

Романтизм XIX века искал способы освобождения от опостылевшего рационалистического подхода к любви и отношениям. Благодаря поэтам, писателям и художникам, которые обращались за вдохновением к Средним векам, куртуазная любовь снова вошла в моду — в высшем свете и богемных кругах. Презирая законы общества, романтики превозносили любовь как возможность приблизиться к непосредственности чувств, необузданных, как сама природа. В историю вошли головокружительные романы прерафаэлитов, например, отношения Данте Габриэля Россетти и его музы Элизабет Сиддал, а Байрон и Шелли не только писали стихи о любви, но и были известными сердцеедами.

От диснеевских принцесс до свободной любви

После широкого распространения средств массовой информации и контроля рождаемости любовь стала более популярной, чем когда-либо раньше. Диана Акерман отмечает, что люди ХХ века «околдованы и одержимы любовью и сексом». С одной стороны, в этом столетии любовь стала пространством смелых экспериментов, с другой — предсказуемым сценарием из мелодрам.

Массовая культура идеализировала любовные отношения, создав для целых поколений картины, которые можно смотреть, поедая мороженое. В классическом кинематографе пары, как и герои прошлого, преодолевают препятствия, чтобы воссоединиться, а перед финальными титрами целомудренно целуются, не разжимая губ. В диснеевских мультфильмах принцам и принцессам необязательно даже хорошо узнать друг друга, они с самого начала ощущают, что предназначены. Именно такой выглядит тут истинная любовь — мистическое чувство, которое, судя по всему, посылает стрела Купидона.

Однако молодежная революция качественно перетрясла прежние представления об отношениях. Свободная любовь, которую популяризировали битники и хиппи, предполагала, что ревность — это акт заявления прав на тело другого человека, что неприемлемо.

Кстати, несколькими десятилетиями раньше в СССР романтическая любовь была осуждена молодежью как мелкобуржуазный пережиток и способ закрепощения. Ее предлагалось отринуть и заменить на секс, призванный удовлетворять естественную потребность человека. Возникла даже так называемая теория стакана воды: якобы вступить в половую связь не сложнее, чем выпить стакан воды.

Хиппи и нью-эйджеры, хотя и придерживались свободных нравов, не предлагали бросить любовь с корабля современности. Напротив, они заговорили о ней как о новой религии, которая может изменить мир. Сумрачный гений сексуальной революции психоаналитик Вильгельм Райх верил, что наступает великое освобождение — эпоха, когда открытость интимного поведения человека разрушит прежние структуры подавления личности. Однако та эпоха надежд ушла в прошлое, а дивный новый мир не наступил. Любовь так никогда и не смогла окончательно победить войну, репрессивные структуры тут как тут, а сексуальная свобода по-прежнему вызывает множество вопросов и дилемм, несмотря на рекордное многообразие романтических сценариев.

***

Прежде брак должен был учитывать политические, сословные, экономические интересы, а любовь можно было встретить и в другом месте. Однако со временем отношения стали восприниматься как дело личное. А значит, и требования к партнеру повысились. Теперь, говоря о любимом человеке, мы стремимся найти того, кто будет разделять наши взгляды и интересы, во все моменты жизни закрывая все потребности — романтические, интеллектуальные, сексуальные, бытовые.

И если что-то в этом стройном плане идет не так, современные люди переживают терзания, которые недалеко ушли от тех, что описывал Флобер. Несмотря на то что современная сексология и социология рассматривают и серийную моногамию, и полиаморию, история о «половинках» всё еще жива, перекочевав из древнегреческих мифов на экраны.

Благодаря науке мы можем сказать, что существуют биохимические процессы, которые соответствуют влюбленности. Уровень одних нейротрансмиттеров и гормонов возрастает, а других — снижается. А вот интерпретация этих процессов, их значимость и стратегии поведения зависят от множества социокультурных и личных факторов. Поэтому как это понимать и что с этим делать — вопрос в той же степени открытый, что и в Древнем Египте.