Сталкер Ван Гог, покупатель подростков Гоген, жадный и жестокий Пикассо: токсичная маскулинность гениев модернизма

Истории любви художников и муз обожают все: начиная от писателей и кинорежиссеров и заканчивая таблоидами. Страсти, драмы и, как результат, прекрасные произведения искусства — всё это привлекает и будоражит не только обывателей, но и бывалых ценителей искусства. Да что там говорить — даже на торгах портреты возлюбленных гениев стоят на порядок дороже, чем просто случайных моделей. Однако за бурными романами или трогательной преданностью прячутся порой больные и разрушающие отношения, где женщинам отведена незавидная роль. Праздничный фасад образа музы — соблазнительной и роковой красавицы, одним взмахом ресниц способной вдохновить мужчину на очередной шедевр, — почти всегда маскирует собственную творческую нереализованность, хроническую усталость от причуд гениального спутника, букет всевозможных зависимостей и нередко процветающее в паре психологическое и физическое насилие.

Феминизм давно разоблачил образ музы, выявив его несостоятельность и невыгодность для женщины. Но теперь и фигура творца подвергается переосмыслению. Разразившийся несколько лет назад скандал вокруг выставки Поля Гогена тому прямое подтверждение.

Самые актуальные вопросы современной культуры, на которые нам еще только предстоит найти ответ: должно ли общество прощать гению его недостатки ради великих шедевров, стоит ли отделять творца от творчества и имеем ли мы право судить с морально-этической точки зрения тех, кто жил совсем в другие времена, даже если их поступки вопиюще безнравственны?Судить, пожалуй, нет, но знать о своих кумирах всю правду определенно стоит.

Ван Гог был сталкером

Винсент Ван Гог — самый несчастный художник в истории искусства, непризнанный гений, сошедший с ума и покончивший с собой, — известен к тому же как человек, которому катастрофически не везло в личной жизни. Не последнюю роль в этом играло поведение Ван Гога, который мало того что отличался завидной неряшливостью, так еще и абсолютно не умел вести себя с женщинами.

Неудачная первая любовь в Лондоне, связь с пьющей уличной проституткой, приводившая в ужас его родных, а также плачевно закончившийся роман с соседкой на десять лет старше (из-за давления обеих семей женщина даже пыталась покончить с собой) заставляют нас думать, что Винсент был жертвой обстоятельств. Отчаянно нуждающийся в близости, он просто выбирал не тех людей. Однако это не совсем так.

В 1881 году Ван Гог влюбился в собственную кузину, которая недавно овдовела, — Кее Вос-Стриккер. В то время он гостил у родителей в Эттене, где была и Кее. Винсента очаровала ее тихая грусть, и он решился сделать предложение. Но девушка его отвергла.

3 сентября 1881 года он пишет брату Тео:

«У меня на душе есть кое-что, о чем я должен тебе рассказать, хотя ты, возможно, уже всё знаешь и для тебя это не новость. Хочу сообщить тебе, что этим летом я очень сильно полюбил К. Когда я ей сказал об этом, она ответила, что для нее прошлое и будущее едины и что она никогда не сможет ответить на мое чувство.

Я был в нерешительности и не знал, что делать, — примириться с ее „нет, нет, никогда“ или, не считая вопрос ни исчерпанным, ни решенным, собраться с духом и не отступать? Я выбрал последнее и до сих пор не раскаиваюсь в своем решении, хотя всё еще наталкиваюсь на это „нет, нет, никогда“. Конечно, с тех пор я претерпел много „petites miseres de la vie humaine“, которые, если их описать в книге, вероятно, позабавили бы кое-кого, но которые едва ли могут быть названы приятными переживаниями, когда их приходится испытывать самому.

Как бы то ни было, я и сейчас рад, что верность принципу „how not to do it“ я оставил тем, кому он нравится, а сам сохранил некоторое мужество».

Казалось бы, нет значит нет, но не для Винсента. Он оправдывал отказ девушки давлением семьи и искренне считал, что лучше знает, в чем нуждается Кее, чем она сама.

«Возможно, до тебя дойдут слухи, будто я добиваюсь своего силой и т. п. Но ведь каждому ясно, что прибегать в любви к силе — идиотизм. Нет, я очень, очень далек от таких намерений. Но согласись, добиваться, чтобы мы с К. могли видеться, разговаривать, обмениваться письмами, познакомиться поближе и, таким образом, лучше понять, подходим ли мы друг к другу, — желание вполне разумное и законное.

Год непринужденного общения друг с другом был бы благотворен и для нее, и для меня, но старики на этот счет в полном смысле слова уперлись…

Если ты когда-нибудь полюбишь, а тебе ответят „нет, нет, никогда“, ни за что не смиряйся! Но ты такой счастливчик, что с тобой этого, надеюсь, никогда не случится».

Ван Гог забрасывал кузину любовными письмами, которые она отсылала обратно нераспечатанными, а затем и вовсе заявился к ее родителям в Амстердам. Отец Кее однозначно дал понять незадачливому ухажеру, что девушка не собирается с ним разговаривать, однако Винсент решил пойти ва-банк и поднес ладонь к горящей свече.

«Дайте мне поговорить с ней столько времени, сколько я смогу продержать руку в огне!» — потребовал он. Естественно, назойливого родственника прогнали прочь.

Вся эта ситуация обострила и без того непростые отношения Ван Гога с собственной семьей, но вряд ли чему-то научила художника.

Современные исследователи склоняются к мысли, что причиной такого поведения великого постимпрессиониста могли быть ментальные проблемы, которые тогда не умели ни диагностировать, ни лечить. По косвенным признакам Ван Гог имел биполярное и пограничное расстройства личности, что существенно затрудняло его коммуникацию с людьми и в итоге привело к трагическому финалу.

Вишенкой на торте любовных странностей Ван Гога, безусловно, можно считать его «подарок» работнице публичного дома в Арле, куда невменяемый художник заявился в роковую ночь 23 декабря 1888 года.

После приступа безумия, когда он отрезал себе ухо, Ван Гог упаковал его в оберточную бумагу и отнес проститутке. Девушку звали Рашель, и Винсент был ее постоянным клиентом.

Развернув упаковку, Рашель упала в обморок: вряд ли отрезанное ухо — это то, что стоит дарить понравившейся женщине.

Поль Гоген и его юные «жены»

Другой постимпрессионист — Поль Гоген, бежавший на Таити «варвар», — в отличие от своего голландского коллеги, не имел проблем с женщинами. В бытность биржевым маклером он женился на датчанке Метте Гад и обзавелся пятью детьми.

Брак распался после того, как Гоген решил стать художником, уволился с биржи и обрек семью на полунищенское существование. Метте пришлось вернуться в Данию и зарабатывать на кусок хлеба переводами и преподаванием, параллельно воспитывая и обеспечивая детей. Гоген же в это время пытался покорить художественный Олимп и не стремился помогать жене в чем бы то ни было. Зато очень обижался, что она его не поддерживает, и постоянно жаловался в письмах, как тяжело ему приходится.

Несмотря на бурную личную жизнь Гогена, он и Метте никогда не были официально разведены.

В 1891 году сорокатрехлетний Поль Гоген отправился на Таити, оставив в Париже беременную любовницу, служившую ему моделью.

На Таити художник вступил в связь с девочкой-подростком 13 лет, которую в мемуарах называл то Техамана, то Техора, то Техура. По утверждению Гогена, он выкупил девушку у ее родителей, «жена» обошлась недорого.

«Эта девушка, вернее, девочка лет тринадцати, и очаровывала меня, и пугала. Что происходило в ее душе? И это я, старик по сравнению с нею, колебался в тот момент, когда надо было подписывать этот договор (с ее матерью), так поспешно заключенный. Может быть, думалось мне, мать ей приказала, потребовала, может быть, это сделка, которую они обсуждали вместе… Однако в этом взрослом ребенке я уже ясно различал признаки независимости и гордости, характерные для ее расы. А насмешливая складка ее рта, впрочем, доброго, чувственного и нежного, предупреждала меня, что опасность грозит скорее мне, а не ей».

В то время для приехавших на остров французов было обычным делом иметь местных «жен», которых называли «ваины», но такие браки не обладали юридической силой. Гоген прожил с Техурой до 1893 года. Он оставил девушку на пятом месяце беременности и вернулся во Францию решать финансовые вопросы.

Через несколько лет художник вновь приехал на Таити, но Техура отказалась жить с ним, в том числе из-за сифилитических язв, которые покрывали тело Гогена.

Художник недолго грустил и быстро утешился в объятиях новых «жен». Никакого участия в воспитании собственного ребенка он не принимал.

В своей книге «Ноа Ноа» Гоген мифологизирует образ юной таитянки, что заставило некоторых исследователей усомниться в ее существовании. Для постимпрессиониста Гогена — она экзотическая Ева, олицетворяющая первобытную варварскую культуру, которой он был так одержим и которую противопоставлял ненавистной цивилизации.

Однако феминистический дискурс заставляет нас по-другому взглянуть на отношения художника с женщинами/девушками/девочками маори. Героини гогеновских картин лишены какой-либо индивидуальности, художник использует их для создания собственной легенды о потерянном рае, наполненной шаблонными представлениями о жизни туземцев и беззастенчивой культурной апроприацией.

Теория о распущенности туземок превалировала в колониально-патриархальном сознании европейцев. Несмотря на то, что образцом добродетели могла считаться исключительно христианская моногамная семья с ее четкой иерархией, на колонизированных территориях с успехом действовала система двойных стандартов, и те же самые европейцы с удовольствием брали в «жены» несовершеннолетних по западным меркам девушек, еще и возмущаясь их меркантильностью.

Искусствовед и феминистка Эбигейл Соломон-Годо беспощадно разоблачает ранних биографов, романтизировавших образ художника, а на деле просто проецирующих свои фантазии о вседозволенности и сексуальной свободе на его опыт.

Можно сказать, что искусство Гогена сегодня остается мощным катализатором для изучения социально-политических, культурных и эстетических проблем европейского общества. Как пишет исследовательница Хизер Уолдроуп, «почему же мы всё еще говорим о Гогене? Ответ прост: потому что разговор не закончен».

Потребительское отношение к женщинам Эгона Шиле

Австрийский скандалист и порнограф, как называли его злопыхатели, Эгон Шиле формировался как художник в особой среде, которую представляла собой Вена на рубеже XIX–XX веков. Лицемерное отношение к женской сексуальности, которую то демонизировало, то отрицало консервативное общество, находило выражение в предельно эстетизированном искусстве и культуре двойных стандартов.

Считалось, что буржуазные женщины вообще не интересуются сексом — это прерогатива простолюдинок. При этом мужчины из среднего и высшего классов не чурались пользоваться услугами проституток, куда шли девушки из бедных сословий. Заражаясь венерическими заболеваниями, почтенные отцы семейств передавали болезни своим благопристойным женам, обрекая их на серьезные последствия.

Отец Эгона Шиле, будучи больным сифилисом, в последние годы жизни страдал от безумия и представлял реальную опасность для своей семьи. Это сильно повлияло на будущего художника, который, возможно, переживал, что его постигнет та же участь. Конфликт между собственными естественными желаниями, тревогой и стыдом, связанными с сексуальностью, нашел отражение не только в творчестве Шиле, но и в его отношениях с женщинами.

Первой моделью шестнадцатилетнего художника стала его младшая сестра Герти. Четырехлетняя разница в возрасте и гендерное преимущество позволили Эгону получить контроль над Герти — с самого раннего утра он заставлял ее позировать, иногда обнаженной. Некоторые исследователи полагают, что между ними могли быть сексуальные отношения.

Также Шиле много писал проституток, простых девушек, подрабатывающих натурщицами. В обмен на портрет гинеколога он даже получил доступ в женскую клинику, где сделал несколько набросков беременных женщин.

Шиле двигало как его собственное естественное любопытство к сексу, так и желание низвергнуть общепринятые нравы, поставив женскую сексуальность наравне с мужской, таким образом освободив их, по крайней мере изобразительно.

В 1911 году он познакомился с Валли Нойциль — ей было 17, ему 21. К этому времени Шиле уже сумел привлечь к себе внимание отца австрийского модерна Густава Климта, который всячески опекал и поддерживал своего ученика. Ходили слухи, что Валли до этого была любовницей пятидесятилетнего мастера и что именно он свел ее с Шиле. Довольно быстро из оплачиваемой модели она превратилась в подружку, что экономило прагматичному Эгону немало средств.

Родом из бедной семьи, Валли была вынуждена хвататься за любую работу, несмотря на ущерб для репутации — к натурщицам в начале ХХ века относились не лучше, чем к проституткам. Подобное пренебрежение будет преследовать девушку всю ее недолгую жизнь.

Валли стала для Шиле не просто музой и возлюбленной, она занималась его бытом, разносила эротические рисунки художника по заказчикам, выслушивая сальные комментарии, которые доводили ее до слез. А Шиле в это время создавал свои лучшие работы.

«Портрет Валли Нойциль», который даже окрестили австрийской «Моной Лизой», — пожалуй, одно из самых узнаваемых и известных произведений Шиле.

Валли, бесспорно, любила Шиле и мечтала когда-нибудь стать его женой. Возможно, своей безусловной преданностью она надеялась заслужить это право, несмотря на социальную пропасть между ними.

Девушка не отреклась от художника, даже когда его бросили в тюрьму по обвинению в растлении несовершеннолетней. Дело в том, что Шиле любил рисовать девочек-подростков 11–13 лет, часто обнаженными. Одна из таких девочек как-то сбежала из дома и осталась на ночь в его мастерской, ее родители обратились в полицию, и художника арестовали. Впоследствии обвинения были сняты, однако многие покровители отвернулись от Шиле. Но только не Валли. Она была рядом, свидетельствовала в защиту любимого, навещала его в тюрьме, где он провел целых три недели.

В разгар Первой мировой войны двадцатипятилетний художник задумал остепениться и вступить в брак. Дело осталось за малым — выбрать подходящую партию.

Весьма удачно в доме напротив его мастерской жили сестры Хармс — девушки из приличной семьи среднего класса. Его выбор пал на Эдит. Валли же он передал письмо, в котором предлагал остаться любовниками и раз в год проводить совместный отпуск.

Униженная девушка отказалась и отправилась медсестрой на фронт, где погибла от скарлатины. Ей было всего 23 года.

Судьба Валли Нойциль — пример обманчивости, характерной для роли музы. Эгон Шиле пользовался ей, пока ему это было удобно, но затем без сожалений вычеркнул из своей жизни ради более выгодного и социально приемлемого союза.

К слову сказать, художник ненадолго пережил брошенную им музу — в 1918 году вместе с беременной женой он скончался от эпидемии испанского гриппа.Karma is a bitch.

Жизнь с алкоголиком и наркоманом Модильяни

Трагическая фигура Амедео Модильяни, его интеллектуальность и инаковость на фоне парижской богемы начала ХХ века, даже его еврейство, которое он всячески подчеркивал в противовес царящему в обществе антисемитизму, склоняют к мысли, что Модильяни был хорошим человеком. И пусть биографы красочно описывают его эксцентричные выходки в состоянии алкогольного или наркотического опьянения, ужасные привычки, недопустимое отношение к женщинам, обывателю Модильяни рисуется нежным лириком с ранимой душой, самобытным гением и романтическим любовником. Платоническая связь с поэтессой Анной Ахматовой, рассказы о прогулках в Люксембургском саду и чтении стихов Верлена укрепляют этот образ творца, поэта, романтика.

Однако если внимательно покопаться в коротких описаниях романов Модильяни, становится ясно, что жизнь с ним была мало похожа на сказку. Беатрис Гастингс (настоящее имя Эмили Элис Хей), журналистка и муза Модильяни, так описывала первую встречу с художником:

«Я сидела напротив него. Гашиш и бренди. Не произвел никакого впечатления. Не знала, кто он такой. Он выглядел жутко мерзким, ненасытным. Снова встретились в кафе „Ротонда“. Выбрит и обворожителен. Элегантно приподнял шляпу, в глазах смущение, пригласил меня прийти посмотреть его работы».

Гастингс была на пять лет старше Модильяни, и ее вполне можно назвать самостоятельной и уверенной в себе женщиной. Она изучала литературу в Королевском колледже в Оксфорде, публиковалась в английской газете The New Age, а в Париж приехала вести хронику жизни творческой богемы для читателей из Англии.

Связь Гастингс и Модильяни длилась два года, именно благодаря Беатрис художник вернулся к живописи и нашел свою уникальную манеру. Он написал более десяти портретов журналистки.

Однако то, что биографы описывают как «бурный роман», можно вполне назвать абьюзивными отношениями. Алкоголь и наркотики, которые в большом количестве употреблял Модильяни, приводили к жестоким вспышкам насилия — художник ревновал Беатрис, и нередко их ссоры заканчивались драками. В 1916 году женщина сбежала из Франции, чтобы прекратить эту больную связь.

Следующая подруга итальянского модерниста — покладистая медсестра из Канады Симона Тиру — была незамедлительно брошена после того, как забеременела. Девушке пришлось вернуться на родину, где она вскоре умерла от туберкулеза. Но даже уехав, она продолжала любить Модильяни и пыталась наладить с ним отношения, о чем свидетельствует сохранившееся письмо. Однако Модильяни так никогда и не признал своего единственного сына, рожденного Симоной.

«Дорогой мой друг!

Моя мысль со всею неясностью обращается к Вам в канун этого нового года; мне хотелось бы, чтобы он стал годом нашего морального примирения. Я отбрасываю в сторону всякую сентиментальность и хочу только одного, в чем Вы мне не откажете, потому что Вы умны и Вы не трус: это — примирение, которое позволит мне от времени до времени Вас видеть. Клянусь головой моего сына, который для меня — всё, что я далека от какой бы то ни было хитрости. Но я Вас слишком любила, и я так страдаю, что умоляю Вас об этом, как о последней милости.

Я буду сильной. Вы знаете мое теперешнее положение: материально я не нуждаюсь ни в чем и зарабатываю себе на жизнь вполне достаточно.

Здоровье мое очень плохо, туберкулез легких, к сожалению, делает свое дело… Мне то лучше, то хуже.

Но я так больше не могу. Мне просто хотелось бы немножко меньше ненависти с Вашей стороны. Умоляю Вас, взгляните на меня по-доброму. Утешьте меня хоть чуть-чуть, я слишком несчастна, и мне нужна только частица привязанности, которая бы мне так помогла.

Еще раз клянусь Вам, что у меня нет никакой задней мысли.

Я сохраняю к Вам всю ту неясность, которая у меня и должна быть к Вам.

Симона Тиру».

Друг и учитель Константин Бранкузи посоветовал художнику найти себе хорошую девушку и жениться на ней. На что Модильяни ответил:

«Я жду ту, что приходит ко мне во сне. Она тиха, как ангел. У нее грустное лицо. Она всё время молчит и ничем не выдает своего присутствия. Но я чувствую. Чувствую, что она рядом и верит в меня».

Этим тихим ангелом стала девятнадцатилетняя студентка Академии Коларосси Жанна Эбютерн. Модильяни к тому моменту стукнуло 32 года, у него была ужасная репутация дебошира и ловеласа, тяжелая зависимость от алкоголя и наркотиков и никаких перспектив. Несмотря на то, что талант Модильяни признавали, его работы не спешили покупать. Юная Жанна была родом из строгой католической семьи и, в отличие от многих современниц, не пила, не курила, не крутила ни с кем романов, зато увлекалась искусством и писала неплохие картины.

Возможно, это и правда была любовь с первого взгляда: Эбютерн, несмотря на протесты семьи, стремительно переехала к Модильяни. Искусство она забросила — в семье мог быть только один гений.

Жанна почти сразу же забеременела. На этот раз Модильяни от ребенка отрекаться не стал. Но и воспитывать малышку Джованну, названную в честь матери, в условиях постоянной нищеты и пьянок было невозможно. Ребенок проводил практически всё время то у бабушек, то у друзей, то с няней, когда было чем платить.

Амедео и Жанна так и не поженились, хотя художник написал расписку, где обещал вступить в брак с Эбютерн, как только отыщет свой паспорт.

Модильяни продолжал пить, с каждым разом всё сильнее и разрушительнее. Жанна частенько выискивала его по кабакам, безропотно ждала, пока он наговорится с друзьями, терпела его безобразные выходки и наверняка рукоприкладство. Пьяный Моди совсем не походил на того романтика-поэта-бунтаря, каким принято его представлять в биографиях. Жанна не пила совсем.

Модильяни понимал, что катится в пропасть, но один он туда отправляться не хотел. Он взял с любимой обещание, что она обязательно последует за ним, ведь без своего ангела он на том свете не сможет. Жанна пообещала и сдержала слово.

В январе 1920 года после очередной попойки Модильяни случайно уснул на улице, что привело к серьезному воспалению. У художника развился туберкулезный менингит, он умер в больнице для бедных через несколько дней.

Обезумев от горя, Жанна Эбютерн, будучи на девятом месяце беременности, выбросилась из окна на следующий день после смерти Модильяни. Ей был 21 год.

Токсичная маскулинность Пабло Пикассо

Пабло Пикассо всегда стремился подчеркивать свою мужественность — в искусстве, жизни, высказываниях. Художник ассоциировал себя с кровожадным Минотавром, ставя знак равенства между агрессивным и мужественным. Его работы о Минотавре пестрят сценами корриды, убийств и изнасилований.

Исследователи видят в этом чрезмерную страстность Пикассо, у которого за долгую жизнь было огромное количество женщин, но при этом и бесспорную мизогиничность.

Пабло Пикассо был непростительно жесток со всеми своими музами, о чем он сам неоднократно упоминал.

«Каждый раз, когда меняю женщину, я должен сжечь ту, что была последней. Так я избавляюсь от них…» — дословная цитата испанского авангардиста.

В творческой биографии Пикассо женщинам отводится особая роль — с появлением новой музы у художника начинался очередной период в искусстве — удобно, не правда ли? Фернанда Оливье вывела Пикассо из голубой меланхолии и окрасила палитру розовым, Эва Гуэль воплощала кубизм, Ольга Хохлова символизировала возврат к академизму, Мари Терез Вальтер — увлечение сюрреализмом, Дора Маар — период плачущих женщин и «Герники», Франсуаза Жило — время голубок и цветов, а Жаклин Рок — позднего, «махрового» Пикассо.

Что мы знаем о музах Пикассо, кроме их изломанных портретов?Фернанда Оливье — ленивая натурщица свободных нравов без особых талантов? Но она написала прекрасные мемуары, которые стараниями Пабло остались в тени.

Ольга Хохлова — талантливая балерина из труппы Дягилева — через оптику Пикассо предстает сварливой буржуазной женой, которая душила порывы гениального мужа и осмеливалась его пилить.

Дора Маар — интереснейшая художница-сюрреалистка — известна лишь как «Плачущая женщина» с полотен художника и хроникер создания «Герники».

Еще одна художница и писательница — Франсуаза Жило — та, что рискнула бросить несносного старика, в итоге, как и предрекал Пикассо, осталась в истории как женщина, бросившая великого художника. Несмотря на то, что все фильмы и сериалы о жизни Пикассо снимаются по ее книге.

Марина Пикассо, внучка художника, написала пронзительную биографию, где с первых строк образ ее великого дедушки предстает не в лучшем свете. Самовлюбленный, эгоистичный, лишенный какой-либо эмпатии, он получал истинное наслаждение, третируя и унижая близких людей.

Свою первую любовь, Фернанду Оливье, Пикассо из ревности запирал дома, избивал за позирование другим художникам и запретил издавать мемуары, из-за чего она умерла в нищете. Ольге Хохловой не дал развод из-за брачного контракта, по которому в случае расставания жена имела право на половину его работ. При этом открыто ей изменял, а когда она заболела раком, отказался даже навестить в больнице. Мари Терез Вальтер сорокашестилетний художник совратил, когда той было семнадцать. Он оставался единственным мужчиной в ее жизни — после его смерти она покончила с собой. Дора Маар благодаря усилиям Пикассо из талантливого фотографа превратилась в посредственного живописца, а потом и вовсе ушла в затворничество, оставив искусство. Франсуаза Жило удачно сбежала, а вот юной Жаклин Рок повезло меньше. Несмотря на почти пятидесятилетнюю разницу в возрасте, она стала второй мадам Пикассо после смерти Хохловой.

Создав культ вокруг престарелого гения, Жаклин поплатилась за это не только своей молодостью, но и психическим здоровьем. Через десять лет после смерти Пикассо она застрелилась.

Однако жестокость Пабло Пикассо распространялась не только на его женщин. Собственного сына он держал в качестве шофера, постоянно подчеркивая его никчемность, с детьми от Франсуазы Жило разорвал отношения после публикации ее книги, внуков заставлял называть себя «мэтр» и никому не выделял ни копейки, хотя был баснословно богат.

Как мы видим, та самая токсичная маскулинность, которая определяла испанского художника, заставляла его упиваться своей властью над теми, кто был морально и материально слабее или полностью от него зависел.

В своей книге Марина Пикассо спрашивает:

«Есть ли у творцов право пожирать и ввергать в отчаяние всех своих близких? Должны ли их поиски абсолюта сопровождаться неукротимой жаждой власти? Их творчество, пусть и светоносное, — стоит ли оно такой жертвы в виде человеческих жизней?»

Видимо, на эти вопросы нам еще предстоит найти ответ.