Грустить — нормально. Почему мы не должны постоянно стремиться к счастью

В 1920 году американский психолог Джон Б. Уотсон опубликовал результаты одного из самых спорных с точки зрения этики исследований прошлого столетия. Вместе с Розали Рейнер, аспиранткой Университета Джонса Хопкинса в Балтиморе, Уотсон провел эксперимент по обусловливанию эмоций у младенца.

До этого опыты с условными рефлексами проводились только на животных. Уотсон и Рейнер в качестве испытуемого выбрали девятимесячного мальчика, в рамках эксперимента получившего псевдоним «Альберт». Заплатив его матери доллар, они начали серию опытов — сначала познакомили малыша с разными небольшими животными, в том числе с домашней крысой. Крыса ему понравилась. Когда Альберт играл с грызуном, экспериментаторы ударили молотком по металлической доске — громкий звук испугал мальчика, и он расплакался. Эту манипуляцию проводили каждый раз, когда Альберт играл с крысой.

В итоге чтобы Альберт расплакался, достаточно было просто показать ему крысу, не издавая при этом никаких громких пугающих звуков. Так у ребенка была сформирована условная реакция страха — правда, со временем произошел «перенос»: мальчик боялся не только крыс, но и любых пушистых животных, в частности кроликов и собак.

Удивительно, что этот жестокий неконтролируемый эксперимент не вызвал протестов в обществе и никак не повлиял на репутацию Уотсона в научных кругах. Более того, после публикации статьи Университет Джонса Хопкинса увеличил оклад ученого на 50% (в университете Уотсон был популярен: студенты называли его «самым привлекательным профессором»). Но после того как его жена обнаружила любовные письма, адресованные Уотсоном своей ассистентке Рейнер, профессора уволили.

Ученый быстро нашел себе место в рекламном бизнесе: Уотсон продолжил изучать обусловливание поведения людей на примере потребителей. Впоследствии Уотсон вспоминал:

«Я обнаружил, что следить за графиком продаж нового продукта не менее увлекательно, чем за кривой обучения животных и людей».

На новом поприще ученый прививал аудитории лояльность к бренду, создавал персонажей для рекламы продуктов и формировал потребительские страхи, чтобы мотивировать людей приобретать определенные товары.

К примеру, с участием Уотсона была создана рекламная кампания туалетной бумаги Scott: на рекламном плакате были изображены хирурги рядом с пациентом, надпись под картинкой гласила: «А ведь всё началось с жесткой туалетной бумаги». Сегодня подобные манипуляции потребительским поведением крайне распространены: благодаря развитию технологий big data и цифровой среды они принимают более изощренные формы.

При этом психологическая манипуляция в наше время направлена не на формирование страхов, а на создание ощущения счастья.

Счастье в последние десятилетия стало отличным маркетинговым инструментом, продающим «антистресс»-товары и продукты по уходу за собой (вспомните гравитационные одеяла или книги-раскраски для снятия стресса). Популярность этих продуктов основана на новой версии счастья, которое заключается в отсутствии негативных чувств.

Может быть интересно:

Как магазины используют big data, чтобы заставить нас покупать

Этот моральный императив — стараться быть (или хотя бы выглядеть) счастливым любой ценой — привел к перформативному счастью. С помощью инстаграма люди создают себе публичные образы, проходящие через череду «пиковых моментов» счастья. Грусти и разочарованию, как и обыденности, здесь не место. Можно провести аналогию с протестантской моралью: если ты не выглядишь достаточно счастливым, значит, ты недостаточно упорно трудился.

Счастье не всегда воспринималось таким образом.

Эпикурейцы рассматривали счастье как апонию (отсутствие физической боли) и атараксию (отсутствие тревоги). Оно никак не связано с материальным достатком или поиском вознаграждения; счастье, скорее, было состоянием души, исполненной благодарности.

Согласно этой концепции, если ты не испытываешь телесного или умственного дискомфорта, можно считать себя счастливым.

Такое понимание счастья характерно для всей западной цивилизации. Например, еврейское благословение «ашер яцар» произносится после каждого утреннего туалета: человек благодарит Бога за то, что может удовлетворить свои самые базовые потребности самостоятельно. В эпикурейском смысле возможность просто помочиться — уже счастье.

Современные мыслители рассматривают счастье не как отсутствие дискомфорта, а как стремление к благополучию. К примеру, английский экономист Ричард Лэйард говорит о явлении, которое можно назвать «экономикой счастья» — его концепция стала основой исследовательского проекта «Всемирный доклад о счастье» (World Happiness Report), в котором анализируется, как уровень дохода человека и благосостояния общества в целом связан с ощущением счастья. Однако Лэйард, как и Эпикур, считает самым важным фактором счастья душевное здоровье (книга «Счастье: Уроки новой науки»).

Но не все концепции счастья настолько же близки к идеям эпикурейцев. Яркий пример — позитивная психология, которая обрела популярность благодаря Мартину Селигману (в то время — президенту Американской психологической ассоциации), избравшему счастье в качестве ключевой темы для своих исследований в 1998 году.

Селигман предположил, что ощущение счастья рождается, когда мы испытываем положительные эмоции и стремимся к ним, а также благодаря чувству общности и экзистенциального смысла. Он считал, что человек «научается» несчастью, когда не пытается избежать неприятных ситуаций.

С этой точки зрения, счастье — это то, чему мы должны постоянно учиться, над чем должны усердно работать.

Может быть интересно:

Оптимистические иллюзии, или Почему не нужно учиться мыслить позитивно

Это был первый шаг к сегодняшнему широко распространенному пониманию счастья как гонки за его пиковым состоянием. Антидепрессанты бьют рекорды продаж, книжные магазины завалены изданиями по психологии из серии «Помоги себе сам», становятся популярными различные виды терапий, которые призваны помочь нам перестать мыслить в негативном ключе и настроиться на процветание. Каждый миг жизни должен строиться таким образом, чтобы достичь высшего состояния счастья, каким бы мимолетным он ни был. А несчастье нужно гнать прочь.

Так откуда же родом эта идея о «пиковом состоянии» счастья? Когда в английский язык пришло слово “happy” (приблизительно в середине XIV веке), оно означало скорее «благоденственный, успешный». Вплоть до XVI века слово “happy” не было напрямую связано с радостью. А в середине XVII века Томас Гоббс в «Левиафане» связал счастье с бесконечным процессом обретения объектов желания, переопределив счастье как субъективное переживание, основанное на наших влечениях.

По мнению Гоббса, счастья можно достичь через приятный опыт. Он считал, что перманентной удовлетворенности быть не может; человек постоянно идет к счастью, а препятствия на пути к нему и его ускользающая природа — это фича, а не баг. Так что, скорее всего, за наше современное понимание счастья ответ несет именно Гоббс.

«Что такое счастье? — спрашивает Дон Дрейпер из сериала „Безумцы“ и тут же отвечает на свой вопрос: — Это ровно тот момент, после которого тебе понадобится еще больше счастья». Мы гонимся за счастьем, не позволяя ему к нам подойти. Мы собираем моменты счастья, словно ракушки на пляже. Это сизифов труд, который ведет нас по пути, полному разочарований.

Есть современный образ экзистенциальной пустоты: человек, летающий по миру, публикующий в соцсетях фотографии ресторанов и достопримечательностей, демонстрирующий акты своего счастья, достигнутого ценой потери тесной связи со своими близкими. В попытке быть счастливыми, а точнее, быть счастливее других, мы теряем и связь с самими собой. Это лотерея, в которой нельзя выиграть.

Итак, мы хотим быть счастливыми, но боимся потерять истинную связь с собой и с миром. Возможно, в решении этой проблемы нам поможет философия романтиков, которые принимали и свои радости, и свои печали.

Джон Китс в «Оде меланхолии» писал:

Пред алтарем во храме Наслаждений, —
Увидеть их способен только тот,
Чей несравненно утонченный гений
Могучей Радости вкусит услады:
И во владенья скорби перейдет.

Во время Песаха евреи стряхивают в блюдца капли вина для поминания казней египетских — так они отдают дань скорби, прежде чем начать празднество. Такие меланхоличные ритуалы могут освободить нас из безвыходного лабиринта погони за счастьем.

Мы никогда не будем удовлетворены и спокойны, если не примем свои негативные чувства: скорбь, печаль и грусть. На деле негативные переживания оказываются не такими уж и негативными.

Испытываемая нами грусть может приносить много пользы. Любопытны результаты недавних исследований социального психолога Джозефа П. Форгаса из Университета Южного Уэльса в Сиднее. Они показали, что люди лучше запоминают интерьер магазина и подробности происходящего, когда на улице стоит дрянная погода, а настроение у них — не очень. Форгас также продемонстрировал, что мы склонны принимать более взвешенные решения и выносить более здравые суждения в грустном настроении, чем в приподнятом. Согласно его исследованиям 2007 и 2013 годов, грусть помогает нам лучше коммуницировать, быть убедительнее и обращать больше внимания на детали и противоречия.

Это не означает, что нужно искусственно вызывать в себе состояние грусти, ныть и жаловаться. Просто стоит помнить, что в плохом настроении мы можем выполнить более сложные задачи, проявить больше упорства и трудолюбия, поскольку эта эмоция держит нас в состоянии готовности к отражению ударов судьбы. Она заставляет нас исследовать себя и оценивать свое положение в этом мире.

Простая способность справляться со сложными эмоциями может повысить уровень удовлетворенности собственной жизнью. Несколько лет назад проводилось исследование, результаты которого были опубликованы в журнале Emotion. В нем приняли участие 365 эмоционально стабильных людей в возрасте от 14 до 88 лет; участникам выдали смартфоны с приложением, в которое нужно было в течение трех недель ежедневно заносить ответы на вопросы о своем эмоциональном состоянии.

Выяснилось, что низкую удовлетворенность своей жизнью показывали те участники, кто сообщал о дурном настроении и считал, что негативные эмоции вредны и мешают счастью. Те же участники, кто не видел в негативных эмоциях ничего плохого, оставались удовлетворены своей жизнью, даже находясь в дурном расположении духа.

Для нас вполне естественно не отделять негативные эмоции от позитивных. Чарлз Дарвин в своей работе «Выражение эмоций у человека и животных» предвосхитил грядущую бесплодную погоню за счастьем: он писал, что нам необходимо внимательно относиться к своим чувствам, поскольку эмоции влияют на наши действия и на нас самих. Страх и злость могут сделать человека замкнутым, а сексуальная активность — более открытым. Но в эволюционном смысле эмоции на обоих полюсах важны лишь в вопросе достижения главных целей — выживания и размножения. Сами по себе эмоции бессмысленны: очень приятно съесть вкусное пирожное, но чувство счастья, которое мы испытаем при этом, не имеет никакого значения в масштабах эволюционных процессов. Иными словами, наше стремление достичь счастья любой ценой — это наследство от наших далеких предков, которым для выживания нужно было искать наиболее калорийную пищу. Счастье — это не конечная цель, а лишь путь к ней.

Искать одни лишь удовольствия и стремиться всегда пребывать в отличном настроении — это ложный путь к удовлетворению. Нам нужен ясный разум, только так мы сможем контролировать свои чувства и справляться с отрицательными переживаниями, которые неизбежно будут возникать — всё, как завещали эпикурейцы.

Судя по всему, культ счастья — это типичный для англо-американской культуры феномен. Во-многом он сформировался благодаря общественному запросу на подавление негативных эмоций. По сравнению с теми же французами, чья культура допускает наслаждение жизнью без погони за счастьем, англичане и в гораздо большей степени американцы считают необходимым «держать лицо»: американцы преувеличенно жизнерадостны, а британцы преувеличенно сдержанны.

Отрицание и маскировка негативных эмоций становится важным культурным требованием. В этой парадигме мышления тот, кто испытывает отрицательные чувства, что-то не то думал или не те действия совершил.

За это приходится расплачиваться. В книге психолога Брока Бастиана The Other Side of Happiness: Embracing a More Fearless Approach to Living говорится, что представитель западной культуры в 4–10 раз более склонен к развитию клинической депрессии или тревожности, чем представитель культуры восточной. По словам автора, в Китае и Японии принято воспринимать и позитивные, и негативные эмоции как естественные человеческие проявления; счастья не нужно искать, а с несчастьем не нужно бороться.

Желание заменить негативные эмоции позитивными делает нас беззащитными перед рекламными манипуляциями — теми, на которых специализировался скандальный Уотсон. Но это желание в нашей культуре возникло не из ниоткуда. Для бизнеса вера людей в то, что над счастьем нужно работать, — серьезный стимулирующий фактор. Счастливые работники на 12% более продуктивны. У Google есть должность главного менеджера по счастью. Люди хотят покупать товары «для счастья». А Американская психологическая ассоциация недавно выпустила пятое издание «Диагностического и статистического руководства по психическим расстройствам». В нем указано, что если человек испытывает подавленные чувства более двух месяцев, следует рассмотреть лекарственную терапию.

Тем временем технологии маркетинга и нейроэкономики стремительно развиваются.

Уже сейчас на рынок выходят технологии сканирования лиц покупателей, позволяющие определять их эмоции; в ближайшем будущем реклама необходимых нам товаров будет преследовать нас на всех цифровых платформах; потом, скорее всего, будут найдены способы воздействия на наши центры удовольствия, чтобы мы купили конкретный продукт.

В конце концов, фейсбук уже отлично манипулирует настроением пользователей с помощью персонализированной новостной ленты.

Если мы позволим собой манипулировать, то поставим под угрозу не только наши кошельки, но и себя самих. Стремление получать быстрые эмоции от нового товара или очередного лайка приводит лишь к чувству одиночества.