Как мыслить с помощью карт: философия картографии

Карты суть мировоззрения. Они показывают, каким образом мыслили люди разных эпох. Так считает норвежский научный журналист Томас Берг. Он доказывает эту точки зрения в своей книге «Театр мира: история картографии», которая недавно была переведена на русский язык. Для Берга важно: карты менялись вместе с научными и философскими картинами мира, поэтому история картографии — это в определенной степени и история науки, и история философии. Первые карты стали появляться, когда люди научились связывать события прошлого, настоящего и будущего с пространством. Карты являются ровесниками письменности. Они знаменуют переход от охоты к земледелию и появление землевладельческой аристократии, для которой была важна разметка своих владений. Томас Берг начинает с первых карт, которые создавались на камнях и бивнях мамонтов. В своем повествовании он проходит через Античность, Средние века, Новое время и современность, показывая карты как выражение духа времени.

Для геофилософии важна не только историческая связь картографии и философии, но и карты как способ создания концептов и описания идей.

Не просто аспекты мировоззрения, но его организующие строительные детали, которые затрагивают вопросы познания и культуры, — неслучайно одним из первых авторов карты Земли и небесного глобуса был древнегреческий философ Анаксимандр. Далее мы попробуем разобраться, зачем картография геофилософии и как мыслить с помощью карт.

Карты для навигации, мышления и живописи

Картография всё чаще осмысляется критически. Для этого появилась отдельная область междисциплинарных и социологических исследований, которая так и называется — критическая картография. Один из ее главных посылов — это утверждение, что карта как инструмент никогда не останавливается. То есть карта — это всегда картирование. Глагол, а не существительное. Карта — это событие. Оно происходит, когда карта оказывается в руках штурмана или пользователя, который использует навигатор, чтобы добраться домой. Для критической картографии карта — это не просто отражение территории, а сложный комплекс отношений технологий, науки и политики. В этом смысле «событийность» карты становится понятна лучше: карта не создается раз и навсегда (как, например, фотография), а меняется в процессе использования, навигации и сбора данных. Об этом говорят Роб Китчин и Мартин Додж в статье «Переосмысляя карты»:

«Карты — ситуативны (of-the-moment), они возникают посредством практик (телесных, социальных, технических), переделываются каждый раз, когда с ними работают. Как таковые, карты переходны (transitory) и временны, будучи контингентными, реляционными и зависимыми от контекста. Карты — это практики, они всегда суть картирования».

Критическое рассмотрение карт имеет в себе философские корни. Многие исследователи говорят о том, что картография в современном виде является наследницей идеалов Нового времени и эпохи Просвещения. Эти идеалы предполагают создание образа мира, который очищен от субъективности — не запачкан ею. Карты — своего рода очищенные территории, стерильные и научные отражения реальности. Карта, как и другие достижения науки, становилась одним из участников цепочки, которая предполагала наличие двух концов: подлинного (объективного) мира и того, что этот мир также объективного отражает. Так работали репрезентация и идеалы Просвещения, которые в XX веке получили немало противников — от Жиля Делёза до Теодора Адорно.

О картах говорил и Иммануил Кант в работе «О педагогике». Немецкий философ считал, что карты полезны для детского мышления и воображения:

«Ландкарты заключают в себе нечто такое, что привлекает всех детей, даже самых маленьких. Если даже все остальное и надоест им, то они все-таки научатся какому-нибудь такому делу, при котором употребляются ландкарты. Это — хорошее занятие для детей, которое не позволяет их воображению уноситься куда попало и направляет его на нечто определенное».

В философском плане тут можно увидеть интересную связь — картографии и воображения. Так, для Канта тот факт, что карты ограничивают воображение, — положителен. В то же время критическая картография, напротив, говорит о важности избавления карт от диктата научной объективности; она пытается показать, что карта может быть элементом личного опыта, творчества, политического протеста и, собственно, воображения.

Схожая проблематика есть у Валери Новембер, Эдуардо Камахо-Хюбнера и Бруно Латура в статье «Вступая на территорию риска». Главная цель их статьи — анализ разделения интерпретации карт на два способа. Один способ — миметический, другой — навигационный. Они говорят: по сути, карты, которые мы обычно представляем, когда думаем о картах, всегда интерпретируются миметически.

Что это такое? Это изолированный образ, который мы воспринимаем почти как живопись, когда есть прототип (материальный мир) и есть копия (изображение). В случае карт это сама карта и территория. В науке тоже много примеров — «изображение вируса, сделанное при помощи электронного микроскопа, фотография галактики и рисунок скелета в музее естественной истории». Как пишут авторы статьи, «будучи взяты сами по себе, эти образы не обладают специфической (научной) ценностью (хотя они могут быть наделены мощной эстетической, педагогической или риторической силой)».

В случае миметического понимания карт были моменты истории, когда живопись влияла на картографию больше, чем научные воззрения:

«…именно перспективная живопись…, а еще точнее голландская живопись — позволила культуре воображения повернуть карты на 90° и связать их с режимом „одна копия — одна модель“ даже несмотря на то, что никто никогда не использовал карты в навигационных целях таким образом. Другими словами, карты были эстетизированы и смешаны с формировавшейся культурой „реалистической“ живописи».

В этом состоит миметическая интерпретация карт. Другая же их интерпретация — навигационная. Ей, напротив, авторы симпатизируют. Очень кратко можно сказать, что это понимание карты в движении — с учетом всех внешних факторов и рисков существования карты. Путь по карте никогда не бывает прост. Это не изолированная карта-образ, а гибрид — например, карта и штурман, карта и те риски, которые есть вокруг. Новембер, Камахо-Хюбнер и Латур предлагают «освобождение карт от их отношения к фиктивному определению территории» и пишут, что миметический способ интерпретации в эпоху цифровой навигации всё больше отдаляется от здравого смысла:

«Но даже если штурман выучил Декарта наизусть, он ни на минуту не предастся фантазии, что шкипер и команда находятся в некотором „внешнем мире“, похожем на тот геометрический мир, на который он сейчас смотрит. Слишком много черт очевидно не вписались бы в этот геометрический мир: брызги, волны, опьянение, возбуждение от непредсказуемости ландшафта, умения маневрировать».

Для критической картографии это важно, на выходе мы получаем картографию рисков. Две эти интерпретации также подходят для философии. Обычно мы имеем дело как раз с миметической интерпретацией философских концептов — это застывшие существа, которые обитают в мышлении. Однако если перейти к навигационному пониманию концептов и сделать из философии своеобразную картографию рисков, расклад будет иным. Это не будет просто рисунок скелета в музее — не рисунок концепта, а реальная сила. Однако нужен кто-то на роль штурмана — кто будет выглядывать из кабины разума и смотреть на то, что происходит за пределами «скопированного» и порой трансцендентального мира.

Карты и философия в империи наблюдения

Не менее важная тема для критической картографии — это связь карт и власти, карт и инструментов контроля. Отправной точкой здесь служит всё то же Новое время, в которое случается переход к пониманию карт как элементов государственной рутины — примерно с середины XVI века. До этого момента карта воспринималась в большей степени как часть глобальных политических решений — когда нужно продумать военный поход, понять, где находятся выгодные и безопасные торговые зоны, очертить границы государства.

Однако переход к рутинизации карт поменял расстановку сил — они перестали быть привилегией геополитического мышления и перешли на служение бюрократической машине. Американская исследовательница и историк науки Лоррейн Дастон называет этот момент рождением «империи наблюдения».

В одноименном тексте Дастон объясняет, что наблюдение, всевидящий взгляд и способность обозревать перестали принадлежать исключительно научным и государственным элитам. Империя наблюдения — это состояние, когда взгляд как практика контроля становится повсеместным. Теперь даже самый мелкий государственный служащий, чиновник, посол, сборщик налогов — это в первую очередь Наблюдатель. Он следит, он записывает, он фиксирует. Империя наблюдения предполагает типизацию наблюдения, когда «глаза» государства становятся универсальными, всеобщими, организованными способами регуляции. Государственный аппарат — это оптический аппарат. Дастон пишет:

«С середины XVI века государства и торговые предприятия тренировали своих представителей за рубежом наблюдать и писать отчеты в соответствии со стандартизированными схемами: вопросники, синоптические таблицы и т. д.».

Эта маленькая революция в картах не могла не затронуть и философию. Немецкий философ Лейбниц, например, предложил проект «государственной таблицы», в которой были бы собраны все данные путешественников и картографов. Как замечает исследователь Станислав Гавриленко, эта таблица должна была помочь правителю охватить одним взглядом связь всех вещей: «показательно, что Лейбниц сравнивает свою таблицу с „картами земли и океанов“, приводя в качестве примера „карту ветров“ Эдмонда Галлея 1686 года», — пишет Гавриленко.

Здесь прослеживается еще одна связь философии и картографии. Философия часто имеет дело не только с миметическим пониманием концептов, которые даны раз и навсегда: вот бытие, вот мир идей, вот материя, вот субъект. Но также она становится, подобно картам, похожа на оптический аппарат. Знания — это тоже власть, как и возможность наблюдать. Философия часто связывается с тем, что Донна Харауэй назвала «глазом Бога», — с установкой, что у человека, который занимается наукой или философией, будто бы нет тела и за происходящим он наблюдает с возвышенной позиции, похожей на божественный взгляд. Философия на манер науки и картографии стремится к этой бестелесной и якобы объективной позиции, хотя на самом деле это не больше, чем «божественная уловка». Харауэй пишет об этом в своей программной статье «Расположенные знания»:

«Глаза использовались для обозначения пагубной способности — отточенной до совершенства в истории науки, связанной с милитаризмом, капитализмом, колониализмом и господством мужчин, — создавать дистанцию между познающим субъектом и всеми и всем в интересах не стесненной ничем власти. <…> У технологий визуализации нет очевидного предела».

Философия отказывается от ситуативности и частной перспективы в пользу парения и всеохватывающего взгляда. Это взгляд «Великого Субъекта», без которого даже вещи не имеют права на существование. Философия спокойно уживается в «империи наблюдения» и на манер старой картографии искореняет всё личное и рисковое.

Упомянутый Станислав Гавриленко в своей статье «„Послы“ и земной глобус Ганса Гольбейна Младшего» анализирует, как эти хитросплетения отражаются в живописи. Послы на знаменитой картине Гольбейна — это просто государственные служители, они — тоже наблюдатели. Именно поэтому Гавриленко особое внимание уделяет глобусам, которые стоят позади них. Во время создания картины глобус был главной инновацией, чудом техники, которое поначалу всегда делалось в двойном виде — земной глобус и глобус неба шли в паре. Гавриленко описывает подобную практику изображения Земли как механизм «тотализирующего представления», то есть речь вновь идет о контроле и ограничениях с помощью взгляда. Земля — это поверхность, на которой осуществляется сложная работа по контролю над миром и умами:

«„Послы“ Гольбейна утверждают глобус и реализованную в нем универсалистскую оптику как модельный объект политических и эпистемологических притязаний и одновременно как императив: „господствовать — это видеть“, в том числе то, что происходит далеко в других местах».

Это еще одна цель критической картографии, которая способна показать обратную сторону привычных практик — навигации, картирования, управления и философствования.

Появление карт в философии

Земля и карты часто появляются в текстах разных философов. Например, в диалоге Платона «Федон» есть размышления о размерах Земли:

«Я уверился, что Земля очень велика и что мы, обитающие от Фасиса до Геракловых Столпов, занимаем лишь малую ее частицу; мы теснимся вокруг нашего моря, словно муравьи или лягушки вокруг болота, и многие другие народы живут во многих иных местах, сходных с нашими».

Однако чаще Земля и карты присутствуют в философских текстах не как предметы научного рассмотрения, а как метафоры. У того же Платона есть идея «хоры» — как «кормилицы рождения», связанной с Землей. Идею хоры в XX веке будет развивать Жак Деррида — тоже как метафору особого пространства жизни и текста.

Однако для геофилософии важен вопрос: возможно ли появление карт и Земли в философии не как метафор, а как настоящих концептов? Эти концепты не были бы отражением мира. Объекты, которые обозначены на карте, оказывались бы в мышлении напрямую. Мыслить картами — одна из задач, которую, например, ставил перед собой Жиль Делёз, автор понятия «геофилософия». Проложить маршруты в философии — значит создать свои картографии, обозначить множество концептов и идей, а не просто скопировать единую реальность, обобщив ее в понятиях общества, языка, Бога, природы, души и в других универсальных идеях.

Томас Берг, о котором шла речь в начале, замечает, что карты стали вездесущими — мы знаем почти каждый уголок мира благодаря Google Earth и Google Maps. В них собрано больше данных, чем за всю историю картографии. Земля буквально превратилась в технологическую поверхность, которая окутана картами и сетями картографических данных. Они собираются бесконечно. Это одна из задач геофилософии — осмыслить эту паутину, понять, чем она может быть полезна философии. Можно ли представить Землю не в технологическом отражении снимков из космоса или виртуальных моделей, как писал об этом эколог Джеймс Лавлок, а в концептуальной паутине подвижных концептов, столь важных для навигации в мышлении и реальном пространстве? Если бы картографы были философами, а философы — картографами…