Карты мыслей и движений. Как Делез стал школьным учителем и заново придумал философию Ницше

История философии между болотом и плато

Как заметил Ханс Занер, ассистент психиатра Карла Ясперса, «экзистенциализм возникает от созерцания болот в молодости». Несмотря на полушуточный характер этой фразы и отдаленность Делеза от экзистенциальной философии, подобное можно сказать и о производстве или возникновении некоторых его идей. Связь этого процесса с ландшафтом имеет значение (это не обязательно должны быть болота).

Города, поля, горы или просто сезонные состояния окружающей природы иногда оказывают такое влияние на размышления, которое сопоставимо с влиянием отдельных концептов или целых философских систем.

В случае Делеза и его прогулок, о которых шла речь в предыдущей статье, не только философия, но и ее история понимается как ландшафт, карту которого необходимо составить. В это же время реальный ландшафт, предельно эмпирический, бытовой, — тоже источник идей. Например, в одном интервью Делез говорит, что важную роль в написании «Тысячи плато», второго тома «Капитализма и шизофрении», сыграли виды Лимузена, среди которых он некоторое время жил и гулял. Лимузен — это гористый регион на юго-западе Франции, там у семьи Делеза был небольшой особняк, в который он обычно приезжал на отдых — поправлять здоровье и лечить легкие.

Читайте также

В погоне за философией. Алфавит молодого Жиля Делеза

Столкнувшись со связкой «ландшафт — концепт» (пусть и представленной в таком самом нестрогом виде), можно поставить вопрос о том, какие реальные места были важны для Делеза и какие отношения были между географией и биографией, например, в период его историко-философской работы?

Этот вопрос важен в том числе для внутреннего картографирования делезовской философии, имеющей стремление к выработке стиля жизни, который фиксирует взаимосвязь эмпирики, ландшафта (не только личного, но и публичного), и теории, то есть концептов, которые обнаруживаются в текстах и выступлениях.

Партизанская война в школе и новые карты

Если довести делезовское понимание истории философии до гиперболического, сильно преувеличенного состояния, то окажется, что из истории философии он сделал ее географию. Действительно, Делез занимается историко-философскими исследованиями, будто находясь на школьном уроке, где нужно заполнять различные контурные карты, отмечать места добычи полезных ископаемых или раскрашивать территории. При этом безобидная контурная карта в его руках обретает потенциал стать картой боевых действий, разметкой партизанских троп, по которым будет передвигаться историк философии. Этот историк философии может преследовать разные цели — ускользнуть от «официальной» или модной философской повестки, найти пути отхода или зачать монстра. Однако при любых обстоятельствах карты ему будут необходимы, и в этом смысле он схож с ребенком. Как замечает Делез, «ребенок непрестанно говорит о том, что он делает или пытается делать: обследовать окружающие миры на динамичных маршрутах и набрасывать их карты. Карты маршрутов — существенная часть психической деятельности». Как раз динамические маршруты философии и занимают ее историка или картографа, которому приходится постоянно сталкиваться со взаимосвязью внутренних и внешних ландшафтов, с неминуемым влияниям жизни и ее сил на концепты.

Интересно, что дебют Делеза как историка философии состоялся тоже в школе — окончив университет, он с 1948 по 1952 год работал в лицее города Амьен. Тут можно, конечно, сказать, что настоящим дебютом были две его книги о Юме (и это будет правдой), но всё-таки важно учитывать тот факт, что они почти не были замечены и не дошли до широкого круга читателей. Преподавание же в школах помогло Делезу найти нужную интенсивность, еще больше развить свои способности критика и выработать оригинальный стиль. За девять лет он успел поработать в трех лицеях в трех городах — в Амьене, Орлеане и Париже, и с каждым новым городом, с каждым новым местом всё четче прорисовывался контур его философии, совершающей экспансию на всё новые и новые территории.

Занятно проследить маршруты Делеза и посмотреть на его «расписание» во времена преподавания в амьенском лицее Луи Тюилье. Он жил в центре Парижа в небольшой комнате в дешевом отеле. Решив наконец съехать от матери, с которой они жили вдвоем после смерти старшего брата и отца, Делез рассчитывал снять дешевую комнату всего на месяц, однако в итоге пробыл там семь лет. Аскетичный быт его устраивал, он как бы специально впускал его в жизнь, делая себя героем своих же будущих текстов:

Философ овладевает аскетическими добродетелями — смирением, бедностью, целомудрием, — чтобы заставить их служить весьма специфическим целям, небывалым целям и, по правде говоря, не столь уж аскетическим. Он заставляет их выражать его собственное своеобразие. Для философа речь идет не о моральных целях или о религиозных средствах достижения иной жизни, а скорее об «эффектах» самой философии. Ибо для него вовсе не существует иной жизни. Смирение, бедность, целомудрие становятся теперь эффектами чрезвычайно богатой и насыщенной жизни, достаточно мощной, чтобы захватить мысль и подчинить себе все другие инстинкты.

Из аскетичной комнаты в центре Парижа Делез на поезде добирался до Амьена — уезжал туда во вторник утром и возвращался домой ближе к выходным.

Совершая столь частые «миграции» (тоже важное для Делеза понятие), пребывая в состоянии промежуточности, он изучал эти эффекты самой философии, которые в рамках взаимосвязи географии и биографии становились эффектами богатой и насыщенной жизни.

В таких условиях постепенно производились богатые и насыщенные концепты.

Еженедельное повторение пути, преодоление 150 километров в северном направлении, поезда и вокзалы, общение с учениками, безденежье философской юности, новые влюбленности, знакомство с Фуко — вот главные составляющие того периода наравне с общим ощущением свободы, которая царила какое-то время в послевоенных лицеях.

Пользуясь лакунами контроля, Делез включает в свой курс по философии немалое число авторских интерпретаций, говоря о Спинозе, Бергсоне, Лейбнице, Хайдеггере, Прусте, Руссо и др. На юных слушателях он оттачивает материал будущих книг. Именно в то время складывается привычный для нас облик Делеза, запечатленный на многих фотографиях: обязательные атрибуты — шляпа, черный плащ и длинные ногти.

Делез достаточно просто объяснял свои симпатии в истории философии, разделяя авторов на разные лагеря, в том числе в годы учительства:

…вначале мне нравились авторы, противостоящие рационалистической традиции этой истории (и между Лукрецием, Юмом, Спинозой, Ницше для меня существует тайная связь, образованная негативной критикой в их адрес, культурой радости, неприязнью к внутреннему, внешним характером сил и отношений, отрицанием власти и т. д.). В первую очередь я ненавидел гегельянство и диалектику. Моя книга о Канте — это другое, я ее очень люблю. Я написал ее как книгу о враге и пытаюсь показать, как функционирует его система и каковы механизмы этой системы — трибунал Разума, осмотрительное использование познавательных способностей, покорность, еще более лицемерная в силу того, что нас называют законодателями.

Уже тогда с территорий «культуры радости» Делез совершал набеги на вражеское царство, где правили Платон и Гегель. Вероятно, этому философскому искусству прямого действия Делез обучал и своих учеников, значительно расширяя географию школьных траекторий: к материалам основного курса добавлялись походы в кино, оперу, на мюзиклы, шоу и спектакли.

Известен случай, когда после одного такого похода Делез на занятии попросил лицеиста подвигаться так, чтобы это было похоже на кривую звука (можно назвать это особым танцем рождения новых аффектов из духа мюзикла).

Но даже без этих увлекательных дополнений занятия Делеза по-настоящему захватывали. По словам Лиотара, Делез, как и Деррида, понял всю историю философии в девятнадцать лет. К этому можно добавить: в таком же юном возрасте он понял и все приемы лекторского мастерства, которое будет с ним почти до конца жизни (точнее, до того момента, пока Делез еще мог говорить и не был прикован к постели). Он входил в аудиторию, снимал знаменитую шляпу, доставал из портфеля большое количество заготовок и конспектов, будто готовясь говорить по бумажке… Однако на протяжении всего занятия он туда ни разу не заглядывал, балансируя между рассказом о философии и жизни, создавая ощущение импровизации, за которым скрывались долгие часы тщательной подготовки. Это производило сильный эффект — некоторые его ученики принимали решение оставить изначальные учебные планы и после подготовительных курсов поступали на философские факультеты.

Столица под названием Ницше

Присоединившись к компании философов — от Витгенштейна до Симондона, имеющих опыт работы в школе, Делез начинает концентрировать разметку своих карт. Он прерывает восьмилетнее молчание и демонстрирует всем результаты этого периода сосредоточения, набравшись смелости и уверенности, отточив свой метод: в 1962 году выходит большая работа «Ницше и философия».

Если на Делеза смотреть с историко-философских позиций, немного отдаляясь, то на карте его философии будет сильно выделяться фигура Ницше. С 1962 года (и даже раньше) это его главный союзник, предоставляющий широкое пространство для реализации и движения — как большой город, столица, которую Делез при этом всё время перестраивает, проектируя новые улицы и проспекты, соединяя их с биографией. Для него Ницше — это тот, кто прививает нам «наклонность говорить простые вещи от своего собственного имени, от имени аффектов, силы, переживания, опыта». Тут можно увидеть совпадение с опытом преподавания: наверняка важной составляющей интереса к лекциям Делеза со стороны слушателей было то, что читал он их от первого лица, от имени аффектов, объясняя сложные концепты с помощью примеров из жизни и забавных историй, которые иногда происходили по пути на занятия.

Территорию Ницше Делез отвоевывает у экзистенциализма и литераторов. К началу 1960-х существуют преимущественно экзистенциалистские трактовки его философии, созданные писателями. «Их» экзистенциализм уделял внимание концептам Ницше в связи с нигилизмом, существованием, несчастным сознанием, смертью Бога, а также в связи с триадой мышление — поэзия — миф. Делезу это не нравилось. Для него Ницше в первую очередь разворачивался в двух точках дихотомии активных и реактивных сил.

Делез делает понятие «силы» ключевым, добавляя к этому анализ удивительных находок Ницше на тему философской жизни, опять же совмещающей влияние опыта и влияние идей.

Философия Ницше у Делеза становится альтернативой реактивным силам («доктринам осуждения», в первую очередь христианской) и гегельянству, которое на тот момент набирало популярность благодаря деятельности Кожева. Этим жестом Делез помещает Ницше на карту современности и уже с этой позиции работает с ним, также связывая его с линией Спинозы и «культурой радости», стремящейся организовать побег от тех или иных форм власти и репрессивности. По замечанию Делеза, у Ницше «способность подвергаться воздействию не означает с необходимостью пассивность, это — аффективность, чувствительность, чувство. Именно в таком смысле Ницше, даже до того, как он разработал понятие воли к власти и наделил его всем его смыслом, уже говорил о чувстве власти: прежде, чем стать делом воли, власть рассматривалась Ницше как дело чувства и чувствительности».

Книга «Ницше и философия» переворачивала восприятие Ницше, радикально меняла картографию его философии. Когда Делез публиковал ее, он явно стремился заявить о себе как о сильном и оригинальном историке философии. Несмотря на то, что у широкого круга читателей книга отклика не имела, волна от нее стала причиной нескольких важных событий, перехода к практическим действиям. Сначала этот текст очень понравился Мишелю Фуко, он называл книгу блестящей и затем, воодушевленный ею, вместе с Делезом организовал масштабный коллоквиум, на котором начался новый этап переосмысления наследия Ницше.

Итогом коллоквиума стало решение об издании полного собрания сочинений Ницше (редакторами станут Делез и Фуко), а также еще одна, уже небольшая книжка — отклик на свежие темы обсуждения. Эта работа так и называется — «Ницше», и ее можно воспринимать как дополнение к книге «Ницше и философия». Об этом пишет переводчик Сергей Фокин:

Если в первой книге ницшевская идея о неразрывном единстве мысли и жизни философа представлена несколько абстрактно, с опорой исключительно на текст, то во второй акцент сделан на присутствии этого единства в опыте Ницше, который предстает гениальным изобретателем новых возможностей философской жизни. Во второй книге возникает и другой мотив, начало которого, возможно, следует искать не только в размышлениях о судьбе автора «Заратустры», но и в частной жизни самого Делеза: болезнь как маска, маска как болезнь. Наконец, присутствие болезни в творчестве ставит проблему принадлежности к творчеству последних текстов Ницше, точнее, текстов последнего Ницше, которому уже изменило искусство перемещения перспектив, искусство делать болезнь точкой зрения на здоровье, а здоровье — точкой зрения на болезнь.

С помощью этой цитаты можно проследить, как и почему происходят перемещения Делеза в его собственной географии и биографии. К местам и понятиям «сил», «интенсивностей» и «аффектов» добавляется «клиника», вопрос о здоровье, который впоследствии перерастет в концепт писателя-клинициста. Для Делеза важно, что Ницше, как и он сам, был связан с «клиникой» — с реальными негативными аффектами тела, болезнями. В случае самого Делеза это была сильная астма, которую впоследствии усугубило ежедневное курение. Делез будет говорить, что писать — значит ставить диагноз всему миру, и неслучайно существуют девиации, названные именами конкретных писателей (тут Делез имеет в виду Маркиза де Сада и Захер-Мазоха). Таким образом, уже в его ранних работах по истории философии можно увидеть лейтмотивы будущих книг и концептов. «Силы», помещенные в центр внимания, становятся основой интерпретации (точно так же, как интенсивность спустя почти 20 лет в «Тысячи плато») и своей логикой могут подменить логику смысла. Концепт вечного возвращения Ницше оказывается основой для важнейшего концепта становления, о котором Делез будет писать почти в каждой книге. Критика тождественности тоже начинается с этой работы, потом она будет глобально раскрыта в «Различии и повторении». Ряд этих связок можно продолжить. Делез расчерчивает карту истории философии, будто говоря нам: вот тут — страна Вечного Возвращения, а там — страна Аффекта, а где-то за океаном еще есть воинственное Единое, которое очень опасно. И все эти пространства не отделены друг от друга — напротив, они находятся в состоянии градиента, плавно перетекают или вступают в конфликт.

Пожалуй, чтобы придать описанию территорий Ницше в интерпретации Делеза завершенность, нельзя не привести его характерное предостережение по поводу возможных ошибок при чтении Ницше:

Мы, читатели Ницше, должны избежать четырех возможных ошибок: 1) по поводу воли к власти (нельзя думать, что воля к власти означает «вожделение господства» или «волю властвовать»); 2) по поводу сильных и слабых (нельзя думать, что самые «могущественные» в каком-то социальном устройстве являются самыми сильными); 3) по поводу Вечного Возвращения (нельзя думать, что речь идет о старой идее, позаимствованной у греков, индусов, египтян и т. п.; что речь идет о цикле, или о Возвращении Того Же Самого, о возвращении к тому же самому); 4) по поводу последних произведений (нельзя думать, что они выходят за рамки творчества или просто скомпрометированы безумием).

География и коллажи

Важнейшей частью овладения тонким искусством истории философии было чтение и составление карт прочитанного. Делез не являлся тем человеком, который хотел «всё знать», имея библиотеку у себя в голове. Его цель — работать над проектами, а закончив работу, забывать ненужное и переходить к следующему материалу, составляя виртуальную картографию монографий, книг и статей.

При таком внимательном и последовательном чтении происходит овладение целым множеством, отдельные части концентрируются в одной точке — сингулярности — и в итоге образуют рабочую формулу, а также регионы и дистрикты, связанные с географической жизнью философии, ее расположением между теорией и практикой.

На протяжении 1960-х у Делеза почти каждый год выходит книжка по истории философии, и этот интенсивный период заканчивается двумя большими работами, которые уже не привязываются к конкретной фигуре. В «Различии и повторении» Делез напрямую говорит о смешивании черт разных персоналий и составлении коллажей, схожих с наложением территорий и пространств друг на друга, которые в итоге разрастаются на поверхности. И это не отменяет целостного прочтения того или иного автора, так как даже самое незначительное его высказывание имеет важность — в этом выразилась любовь Делеза к периферийности, к самым забытым и почти утраченным местам философии. В этом смысле необходимо и целостное прочтение Делеза, всей его личной географии, той фрактальности и самоподобия, которое характерно для всех — без разделения на ранние и поздние — работ.

Географию и составление карт как метод можно назвать универсальным, практическим, это может быть и география случайных событий, и география самой жизни, внутренних и внешних пространств, с которыми мы сталкиваемся почти ежедневно. Перенос их в философию образует рабочее пространство, снова и снова актуализируя связку ландшафтов и концептов. Если экзистенциализм возникает из созерцания болот в молодости, то из созерцания чего возникает философия Делеза? Вероятно, из созерцания самой жизни со всеми ее перепадами и переходами, внутренними и внешними миграциями и путешествиями.